Стоя надо мной, они смотрели на хозяйку, словно спрашивая: «Прикончить его?»

Но Елена велела не причинять мне вреда.

– Итак, – воскликнула она, подойдя ко мне, – ты хотел лишить Елену жизни! Если бы я забрала твою жизнь, это пошло бы только на благо Трое. Ты слышал мой приказ – исполняй его. Не позже чем сегодня вечером, иначе я пойду к царю Приаму.

Знаком Елена велела рабам отойти. Они повиновались, и я поднялся на ноги. Так как негры стояли между мной и Еленой, я повернулся к двери, бросив последний взгляд на женщину, которая, как мне казалось, посылает меня на верную гибель. Она стояла наполовину скрытая оконными занавесями, с насмешливой улыбкой на губах.

Выйдя из комнаты, я двинулся по коридору, но внезапно услышал, как кто-то сзади шепотом произнес мое имя. Быстро повернувшись, я оказался лицом к лицу со служанкой Гортиной.

– Идей, – прошептала она, подойдя ко мне и взяв меня за руку, – колесница Аполлона уже четырежды пересекла небеса, а ты все еще не выполнил обещание, данное Гортине. Ты сказал, что сделаешь это через пять дней, – значит, это будет завтра?

Я был не в том настроении, чтобы утешать служанку, поэтому грубо оттолкнул ее и ответил:

– Ни завтра, ни в другой день. Убирайся!

Выходя из дома, я услышал, как Гортина издала вопль отчаяния.

Когда я покинул дом Париса, уже стемнело, и высокие сводчатые окна дома Гектора, примыкающего ко дворцу, были освещены. Я задержался на минуту в надежде поймать кого-нибудь из слуг и узнать новости о Гекторе, но никого не было видно.

Я двинулся дальше по широкой аллее, вымощенной мрамором, испытывая глубочайшее отвращение к самому себе и своим поступкам.

Не знаю, что пробудило во мне совесть. Возможно, слова Елены. Как и все троянцы, я считал само собой разумеющимся, что она абсолютно аморальное существо, руководствующееся только своими чувствами, но сейчас даже Елена с омерзением отшатнулась от меня, узнав о моей низости.

Но самым худшим было то, что ее справедливое презрение побудило меня трусливо напасть на нее! Лишь чудом я не стал подлым убийцей.

Я никогда не любил Елену, но сейчас впервые отнесся к ней с уважением. Ради простого каприза я предал Трою и обманул оказанное мне доверие. Даже Ферейн, мой фессалийский раб, был лучше меня. Я сгорал от стыда и унижения, чувствуя себя не в силах вернуться во дворец и посмотреть в глаза старому Антенору или царю Приаму.

Моим единственным желанием было исправить причиненный мною вред. Могу сказать абсолютно честно, что пустые угрозы Елены на меня не действовали совершенно. Я не мог поверить, что она поддерживает тайную связь с греческим лагерем. Ее слова никак не повлияли на мое решение этим же вечером отправиться к грекам и попытаться возобновить переговоры.

Это решение служило залогом искренности моего раскаяния, ибо такое предприятие было чревато смертельной опасностью, а я отнюдь не принадлежал к героям.

Одна мысль отчасти утешала меня – греки при любых обстоятельствах едва ли согласились бы на предложение троянцев вернуть Елену. Одиссей и Агамемнон жаждали не возвращения Менелаю его жены, а падения Трои, и я не верил, что мы могли так легко договориться о мире.

Только чтобы облегчить муки совести, я решил передать в шатры греков подлинное послание Приама.

Но сначала я отправился во дворец узнать новости.

Главный зал был переполнен. Там присутствовали все – от старого Антенора до юного Геликаона, мужа Лаодики.[65] Они пили вино, смеялись и болтали. Тысячи светильников в нишах мраморных стен ярко освещали зал. Приам и Гекуба, восседая на троне из слоновой кости, приветливо улыбались собравшимся.

Наряды и прически женщин украшали золото и драгоценные камни, а их плечи и руки сверкали белизной даже на фоне белой ткани их одежд. Мужчины, раскрасневшись от вина и новостей о победе, весело заигрывали с женщинами. Троя пировала.

Приветствуя друзей и знакомых, я направился туда, где стоял Кисеей, разговаривая с Поликсеной.

Он был удивлен тем, что мне не известно об окончательном исходе сегодняшней битвы, и спросил, где я находился последние несколько часов, но, видя мое смущение, не стал допытываться и сообщил мне интересующие меня сведения. Победоносным троянцам не удалось полностью разгромить греков, которые отчаянно сражались у самых границ своего лагеря. Но с приближением темноты их должны были оттеснить к кораблям, а пока что Гектор отвел свои войска к Трое, чтобы приготовиться к завтрашней битве.

Весь город торжествовал – хотя сорок троянцев полегли на поле боя, сотни греков были убиты, а еще больше взяты в плен.

– Если бы могучий Ахилл был там, – внезапно вмешалось Поликсена, – все сложилось бы по-другому.

– Могучий, тоже мне! – презрительно фыркнул Кисеей. – Хоть ты и дочь Приама, Поликсена, это не прибавило тебе ума. Твой Ахилл пустился бы наутек от разъяренного Гектора.

– Подожди, – отозвалась Поликсена, тряхнув головой. – В тот день, когда Ахилл покинет свой шатер, – если это когда-нибудь произойдет, – все троянцы скроются за стенами города, если только успеют туда добежать.

– Что за странную любовь ты испытываешь к Ахиллу? – осведомился Кисеей.

Но Поликсена, вместо ответа, повернулась и двинулась навстречу Елене, которая вошла в зал, опираясь на руку Париса. Я уставился на них, чувствуя, что мое лицо заливается краской, когда меня окликнули.

Обернувшись, я увидел Антенора, который хотел знать, почему я не присутствовал на сегодняшнем заседании совета.

– Тебе отлично известно, что меня посылали на поле сражения, – ответил я.

Чтобы избежать дальнейших расспросов, я взял Киссея за руку и попросил его пройти со мной в мои покои.

Я собирался рассказать ему о моем предательстве и том отчаянном положении, в котором я оказался благодаря Елене, чтобы спросить его совета. Но я не смог заставить себя сделать это. Я знал, что Кисеей придет в ужас, и опасался лишиться его дружбы.

Около часа мы беседовали на разные темы, после чего я наконец заговорил о намеченном мною визите в греческий лагерь и спросил у Киссея, не хочет ли он меня сопровождать.

– В греческий лагерь? – изумленно воскликнул Кисеей. – Это безумие! Что ты там ищешь?

– Славу, – беспечным тоном ответил я.

– Славу? Возможно, ты ее заслужишь – посмертно. Разве ты не понимаешь, что после сегодняшнего дня греки будут убивать каждого троянца, который попадет им в руки? Я хорошо тебя знаю, Идей, – наверняка тебя заманивает туда какая-то женщина. Берегись!

Я охотно ухватился за это объяснение:

– Да, Кисеей, это женщина. Видел бы ты ее! Но ты ее увидишь, если пойдешь со мной.

Но он категорически отказался, умоляя меня выбросить из головы эту безрассудную затею. «Если бы я мог!» – подумал я. После тщетных уговоров я попросил Киссея вернуться в зал, дав мне приготовиться, а по пути заглянуть в конюшни и проследить, чтобы один из белых фессалийских жеребцов был для меня оседлан и ждал у ворот дворца.

Оставшись один, я снял со стены доспехи и надел на себя все, кроме шлема и щита, не желая, чтобы в меня угодил шальной греческий дротик. Поверх доспехов я облачился в длинный плащ, дабы его складки скрыли блеск брони, а также чтобы избежать лишних вопросов – среди ночи мало кто появляется в полном вооружении.

Обнаружив, что один из крючков на латном воротнике поскрипывает, я не поленился снять его и смазать.

Надев на голову шапку из шкуры пантеры, так как ночь была прохладной, я вышел из дворца.

Благодаря Киссею, лошадь ожидала меня у задних ворот. Когда я шел по аллее, мне показалось, будто я слышу шаги, но вокруг никого не было видно. Я не сомневался, что это Елена пришла убедиться в моем отъезде, но, возможно, у меня разыгралось воображение.

В следующую минуту я мчался в ночной темноте на прекрасном фессалийском жеребце из конюшен Приама.