– Елена Аргивская! Идей хочет видеть тебя!

Из комнаты послышался удивленный возглас, вслед за этим занавеси раздвинулись вновь и появилась Елена.

Она была облачена в свободную белую мантию, скрепленную поясом на талии; руки оставались обнаженными; белые ноги виднелись между ремешками сандалий, а золотистые волосы опускались почти до пола. Несколько секунд она молча смотрела на меня, потом резко осведомилась:

– Что тебе нужно? Как ты вошел?

Я шагнул вперед и улыбнулся:

– Таково твое гостеприимство? Два дня я трудился ради тебя, твои пожелания выполнены, а ты приветствуешь меня словами: «Что тебе нужно?»

– Но как ты сюда вошел? – повторила Елена, сдвинув брови. – Где мои прислужницы? Почему мой дом открыт, как общественный храм? Говори!

– Афродита сделала меня невидимым для всех, кроме тебя, – с усмешкой ответил я.

– Это дурная шутка, Идей. Когда месть богов настигнет тебя, ты быстро растеряешь свой хвастливый юмор.

Но я не ослышалась, мои пожелания выполнены?

– Да. Церемонию твоего жертвоприношения проведет жрец Гефеста. Жертвенные животные сейчас в его храме.

– Вот как? – Ее лицо осветила улыбка. – Поделом Оилею! Этого было трудно добиться? Что сказал царь Приам?

– Ничего. Он все предоставил мне. Откровенно говоря, все прошло на удивление легко. Но, как ты говоришь, я, возможно, вызвал гнев Зевса.

– Отлично. – Елена пригласила меня в свои покои, и я повиновался.

Если я нашел наружное помещение великолепным, то что можно было сказать о ее личной комнате? Каждый предмет здесь свидетельствовал о неуемном стремлении к роскоши. Комната была меблирована в раннеспартанском[50] стиле – господствовали продолговатые линии и белый цвет, за исключением скамей и сундуков, инкрустированных пурпурными жемчужинами Крита.

Большие мягкие подушки едва позволяли ногам касаться пола. Туалетные сосуды были из золота; в оконных нишах стояли высокие нисирские вазы, наполовину скрытые складками занавесей с вытканными на них изображениями грациозных лебедей и красивых женщин.

На мраморных рельефах стен, окаймленных блестящими золотыми лентами, были вырезаны батальные и любовные сцены.

В центре помещения находился миниатюрный алтарь на пьедестале, окруженный четырьмя скамьями из белого мрамора и слоновой кости. На скамьях в беспорядке лежали подушки, покрытые дорогими разноцветными тканями.

Подойдя к скамье, Елена села рядом со мной на подушки. На ее лице было беспокойное выражение, которое было вполне оправдано. Она думала о том, слышал ли я ее разговор с двумя сыновьями Приама.

Я решил сразу же ее успокоить.

– Говорят, что влюбленный не останавливается ни перед чем, – начал я. – До этого утра я не осознавал всю правду этого изречения.

Елена вопрошающе посмотрела на меня:

– О чем ты?

– Совсем недавно я слышал кое-что не предназначенное для моих ушей.

– Значит, ты слышал…

– Все.

– Ты удивляешь меня, Идей. Это недостойно.

– Я же сказал, что влюблен. Это мое оправдание.

К моему удивлению, Елена рассмеялась.

– Влюблен! – воскликнула она. – Нет, Идей, ты не влюблен. Ты слишком эгоистичен, чтобы даже понимать значение этого слова. Если ты и влюблен, то только в золото твоего отца.

– Ты смеешься надо мной, – мрачно буркнул я.

– Верно, – согласилась она и снова засмеялась.

– В таком случае Елена оскорбляет саму себя. Я всегда считал себя неспособным влюбиться, пока не увидел тебя. Я смеялся над усилиями Париса заполучить тебя, смеялся над героической борьбой Менелая за то, чтобы вернуть тебя в Спарту. Но, увидев тебя, я перестал смеяться. Эта нелепая война недостойна твоей красоты. Они сражаются утром, а потом отдыхают целую неделю. Ни женоподобный Парис, ни грубый Менелай, ни даже воины вроде Гектора и Ахилла или советники вроде Энея не для тебя.

– В самом деле? – Елена притворно вздохнула – в глазах у нее мелькнули насмешливые искорки. – Если никто из них не для меня, значит, я не должна вообще иметь мужчину?

– Остается Идей, – отозвался я, ударив себя в грудь.

– Но ведь ты тоже воин.

– Я перестал им быть.

– Кем же ты себя называешь?

– Философом.

– Философом? Что это значит?

– Философ – тот, кто смеется над всеми людьми, включая себя, потому что он их понимает.

– Полагаю, включая и женщин?

– Да. Всех, кроме одной. В моем случае это ты.

– Забавно! Право, мне нравится слушать твои речи.

Но ты пока еще не должен называть меня по имени.

– Значит, я могу надеяться? – энергично осведомился я, схватив ее за руку.

Елена убрала руку, но мягко и с улыбкой.

– Ты дерзок, – промолвила она, но в голосе ее не слышалось недовольства. – Кажется, ты забыл, что я – Елена Аргивская, супруга Париса. Сейчас я хочу поговорить с тобой о жертвоприношении Афродите.

Пришлось согласиться. Я сообщил ей количество жертвенных животных и описал сосуды для вина. Елена радовалась, уверенная, что жертва будет принята благосклонно.

Воспользовавшись случаем, я заговорил о нелепых суевериях религии и о том, что ее мифы коренятся в прославлении героев древности, которые были простыми смертными.

– Тебе меня не убедить. – Елена покачала головой и беззвучно забормотала молитву. – А что ты скажешь о золотом яблоке, присужденном Афродите?[51] – спросила она. – По-твоему, Парис смог бы выманить меня из Спарты без обещанной помощи богини?

– Ты отлично знаешь, что все это было подстроено, – с презрением сказал я. – Мой друг Кисеей по меньшей мере раз двадцать в беседах с Парисом касался истории с яблоком, и тот каждый раз увиливал и старался сменить тему. «Ты в самом деле видел Афродиту?» – допытывался Кисеей. «Нет». – «Тогда что же ты видел?» – «Я видел яблоко». Подумать только, что люди вроде Энея притворяются, будто верят в эту чушь!

– Нельзя отвергать богов, – повторила Елена дежурную фразу жрецов.

Но я не собирался спорить с ней о религии и снова попытался вытянуть из нее признание. Однако Елена, осторожная, как и все греки, ни в чем не признавалась и ничего не обещала. Она не могла отрицать, что я отлично справился с ее поручением, но ограничивалась словами, что мне рано рассчитывать на ее благодарность, еще придет время.

– Но, Елена, как ты можешь просить меня ждать, видя мое нетерпение? Клянусь богами, разве я не сказал, что люблю тебя?

– Эта клятва в твоих устах звучит фальшиво, Идей.

– Тогда клянусь моим поясом, памятью Фегея, золотом моего отца!

– Ха! Это на тебя похоже. Как бы то ни было, давай подождем. Ты слышал, что я говорила Парису, и, следовательно, знаешь, что я думаю о нем. Он трус и баба.

Я скучаю, а ты кажешься мне забавным. Ты умеешь петь?

– Немного.

– А греческие песни?

– Я их знаю.

Елена дернула шнур, и, когда через минуту появилась Гортина, она велела ей принести лиру. Потом Елена лениво откинулась на подушки, и я начал петь «Гимн Астиаха».

Гортина стояла рядом, устремив на меня вопрошающий взгляд.

В то время троянцы не испытывали особого беспокойства относительно исхода осады. Ахилл, сердитый на Агамемнона за то, что тот силой отобрал у него Брисеиду, уже много дней не покидал свой шатер, а без него греки были почти бессильны. Гектор много раз обращал их в бегство.

Ничего особенного не происходило – были убиты несколько солдат и пара вождей, но примерно столько же умерло бы от лихорадки и воспаления легких в мирное время.

Тем не менее члены троянского совета собирались ежедневно, произносили длинные речи, с серьезным видом покачивали головами и поглощали все вино и печенье, которое им подавали. Одной из моих обязанностей вестника было посещать эти собрания и вести протокол – эту тоскливую задачу можно было выносить только благодаря восхитительному вину.