– Завязывайте с этим, – предупредила их Серия Мау Генлишер, – пока не стартовали.

Она засекла одним из простейших своих устройств парочку орбитальных перехватчиков; проконсультировалась с математичкой, запустила динаточные драйвера и пропала вместе с кораблем в бескрайней тьме.

Спустя несколько десятков наносекунд от поезда-призрака беззвучно отделился уже знакомый ей объект и последовал тем же маршрутом. Корпус его кое-где был истыкан вмятинками от недавнего воздействия высокой температуры.

Эд старался говорить с Тигом не реже, чем с Ниной.

На улице Тигу приходилось тяжело. Всюду рыскала полиция. Сестрички Крэй не отставали. (Эд чуял их мрачное присутствие в нью-венуспортской ночи, как планктон чует хищную рыбу. Он понимал, что в Крольчатнике все равно небезопасно, потому как там собирается один лишь планктон вроде самого Эда, а до поверхности, озаренной тусклым синим светом, в любом случае недалеко.) Тиг с каждым вечером приходил все позже. Он всегда был голоден, но поесть толком не успевал. Походка его от усталости сделалась еще более нервной и дерганой.

– Это я, – говорил он с порога, – это Тиг.

Казалось, что ему неудобно входить в барак без разрешения Эда.

Иногда Эд выбирался на улицу вместе с Тигом. Они держались верхнего города и сбывали с рук мелкие партии товара. Торговля по углам да переулкам, пригоршня там, щепотка сям. Если Тиг и заподозрил, что Эд трахает его женушку, то виду не подавал. Следуя негласному уговору, они и о сестричках Крэй не говорили. Общего прошлого у них почти не было, поэтому большую часть времени обсуждали Эда. Это его устраивало. Это помогало. На третьей неделе, благодаря стараниям Нины, он уже вспоминал обширные фрагменты прошлой жизни. Проблема состояла в том, что фрагменты эти не стыковались. Они приходили внезапными возбуждающими сполохами: картинки, образы людей, события, запечатленные словно бы трясущейся камерой, при плохом освещении. Ткань, которой бы полагалось их соединять, отсутствовала. Эд не мог сложить из них цельный нарратив.

– Я знавал крутых ребят, – начал он вдруг однажды вечером в надежде, что по ходу разговора дело прояснится. – Ну, знаешь, реально безбашенных. Ребят, которые жизнью рисковали.

– Каких именно ребят?

– Ну, ты в курсе, повсюду в Галактике водятся ребята, которые просто положили на все с прибором и взялись делать, что им по нраву, – попытался объяснить Эд. – Они повсеместно распространены. Они ловят кайф.

– И что же они делают? – уточнил Тиг.

Эда озадачило, что Тиг не в курсе.

– Ну, все, – сказал он. Они стояли на углу Диоксиновой и Фотино. Время подошло к половине второго или третьего ночи. Движение спало. Фактически улица опустела. Ночное небо над головами озаряли звезды. Боковым зрением Эд видел недобро сияющий Тракт Кефаучи. Сам того не вполне осознавая, Эд широким жестом обвел все вокруг.

– Вот просто все, – добавил он.

Он имел в виду следующее.

С ранних лет Эд Читаец был склонен к эскапизму и обостренному чувственному восприятию. Он забыл, с какой он планеты. «Блин, да, может быть, с этой самой!» Он засмеялся. Как только смог, он удрал из дому. Там его ничто не держало. Он был крупного сложения, темноволосый, любил кошек, все время пребывал в беспричинном возбуждении и, когда не оглядывался, не так часто чувствовал себя в ловушке. Он научился управлять динаточными кораблями. Прыгал от планеты к планете года три, пока не высадился на краю всего сущего, сиречь на Пляже. Там он связался с людьми, для которых жизнь ничего не значила, пока не вляпаешься в такое дерьмо, что ее потерять ничего и не стоит. Он увлекся танцем буги на Тракте Кефаучи. Это дарило перспективы и указывало entrada.[23] Это означало серфинг на кромках звездных фотосфер в одноместных ракетах, помпезно именуемых дипкораблями; сделаны они были из умного углерода, а скреплены лишь математикой и магнитными полями. Конкурентов на этой работе у Эда в любом случае было немного.

Это означало также, что придется пробираться по древним чужацким лабиринтам, раскиданным в искусственных системах гало. Эд и тут преуспел. Он прошел Кассиотону-9 за время, уступавшее лишь результату Эла Хартмайера на рыдване «Слой Хевисайда», а у того, по общему мнению, совсем крыша поехала. Результат же Эда в лабиринте Аскезы так и остался непревзойденным, потому что никто больше оттуда не вышел. Может, он этим занимался ради денег, по контракту с каким-нибудь гребаным филиалом ЗВК. А может, спортивного интереса ради. Так или иначе, Эд несколько лет провел в компании экстремалов-entradistas, небесных летчиков, жокеев-частичников, чокнутых ребят, всерьез настроенных овладеть большой, толстой и сложной чужацкой машинерией. Впрочем, попадались там и девушки. Эд был в отеле «Венеция» на Франс-Шанс-IV в день, когда Лив Хюла на своем гипердипе «Нахалка Сэл»[24] вынырнула из фотосферы местного солнца; никто прежде не залетал так глубоко. В тот миг, когда стало ясно, что она в безопасности, аплодисменты слышны были за световой год оттуда. Она первая нырнула так глубоко; она, блин, первая из людей это сделала. Эл четыре недели просидел на борту грузовика, припаркованного на орбите Тамблхоума, пока Дани Лефебр ждала результата борьбы своего организма с подхваченной на планете неведомой хворью. В конце концов он ее и спас. Сам при этом чуть не сдох и рассудка не лишился. А они даже не были особо близки.

Эд появлялся всюду, где намечалась интересная затея и собирались поймать кайф целенаправленные люди. «Глубже! – вот что они друг другу говорили. – Эй, ныряем глубже!» Затем случилось что-то, чего он не помнил, и он отошел от их компании. Возможно, он что-то не то сделал или не с теми связался; а может, это Дани на него так повлияла: она частенько на него смотрела, лишенная отныне дара речи, и по лицу ее текли безмолвные слезы. Потом жизнь Эда немножко прокатилась вниз с горы, но он оставался в седле. Он сбрасывал проасавин-D-2 с орбиты Бэдмарша и толкал сращенный с белками рибосом мартышки земной героин в орбитальных городах кластера Кауфмана. Когда у него заканчивались деньги, он ненадолго переключался в режим трущобного вора, наркодилера или сутенера. Ну, может, и не так чтобы ненадолго. Но если руки его и не были чисты, то сердце снедала жажда жизни, а слаще всего жизнь на краю смерти. В этом он уверился еще в детстве, когда сестра ушла. Потом его занесло в сигма-конец Пляжа, где он зависал с парнями вроде легендарного Билли Анкера, который в то время был одержим радиоисточником RX-1.

– Чувак, – говорил Эд Тигу, – я тебе передать не могу, чего он достиг.

Он усмехнулся.

– Я был в одной лодке кое с кем из них, – сказал он. – Не с лучшими из них.

Он покачал головой, восхищенно вспоминая.

Волдырь озадачился. У него дети. У него Нина. У него своя жизнь. Он мало что понял из услышанного. Но дело даже не в этом. Как Эд превратился в твинка, скажите на милость? Существование твинка полностью противоположно всему, что вытекало из его рассказов. Какой смысл накачиваться дешевыми иллюзиями в баке, оседлав волну на краю чернодырного радиуса Шварцшильда?

Эд лениво улыбнулся.

– Я себе это так объясняю, – сказал он. – Когда добьешься всего, чего стоило бы добиваться, волей-неволей переходишь к тому, чего добиваться не стоило.

На самом-то деле он не знал ответа. Возможно, он всегда был твинком. Возможно, образ жизни твинка всегда подстерегал его. Пристрастие ждало своего часа. Потом он повернул за угол – припомнить бы хоть, на какой планете… и увидел: КЕМ ЗАХОЧЕШЬ – ТЕМ И СТАНЕШЬ. Он уже всего добился, так почему бы нет? С тех пор, становясь всеми, кем он хотел стать, он потерял если не все, чем владел, то большую часть. Что еще хуже, если он мало чем владел в старые добрые дни, то сейчас располагает еще меньшим.