– Если ты уходишь, я тоже могу уйти, – вспылила она.

Кэрни пожал плечами и потянулся, нащупывая за ее спиной ручку йельского замка.

– Ну почему ты мне не доверяешь? – спросила она, словно заранее уверившись, что это и впрямь так.

– Ничего подобного.

– Да нет же. Я тебе пытаюсь помочь…

Он сделал нетерпеливый жест.

– …а ты мне не даешь.

– Анна, – быстро сказал он, – я тебе помогаю. Ты пьяница. Ты анорексичка. Ты постоянно болеешь, а в хороший день тебя качает, стоит на улицу выбраться. Ты и в известном-то нам мире едва выжить способна.

– Ах ты сука!

– Ну и как ты можешь мне помочь?

– Я не позволю тебе уйти без меня, – сказала она. – Я не позволю тебе открыть эту дверь.

Она стала его отталкивать.

– Анна, да господи же…

Он сумел открыть дверь и протиснулся мимо нее. Она выскочила за ним на лестницу, уцепилась за ворот куртки и не отпустила, даже когда он, спускаясь, поволок ее по ступенькам.

– Я тебя ненавижу, – выдавила она.

Он остановился и взглянул на нее. Оба тяжело дышали.

– Тогда зачем ты это делаешь?

Она закатила ему оплеуху.

– Потому что ты ни хрена не понимаешь! – завопила она. – Потому что никто больше тебе не поможет! Потому что ты никому не нужен, урод! Ты так глуп, что не понимаешь? Ты такой идиот?

Она выпустила его куртку и вдруг осела на ступеньки. Взглянула на него снизу вверх, но тут же снова отвернулась. По ее лицу текли слезы. Пока ее волокло по лестнице, юбка задралась, и он обнаружил, что смотрит на ее длинные тонкие бедра так, словно впервые их видит. Перехватив его взгляд, она сморгнула слезы и задрала юбку еще выше.

– Господи! – прошептал Кэрни. Перевернул ее на живот и вжал в холодные каменные ступени, а она уперлась спиной в его руки, всхлипывая и повизгивая.

Когда десятью минутами позже он оторвался от нее и побрел к станции метро, она просто следовала за ним.

Они встретились в Кембридже года, наверное, через два после того, как он украл кости. Он искал, кого бы убить, но тут случилась Анна и затянула его к себе в комнату. Усадила на койку, предложила бокал вина и стала показывать свои фотоснимки после недавнего приступа анорексии, нервно расхаживая вокруг в длинном кардигане на голое тело.

– Ты мне нравишься, но я не хочу с тобой сексом заниматься, – сообщила она. – Это нормально?

Для Кэрни, который, будучи порабощен фантазиями о Доме Дрока и выжат досуха обычными для таких случаев семяизвержениями, частенько произносил вслух те же слова, это было вполне нормально. Каждый раз, как ее кардиган распахивался при ходьбе, Кэрни вежливо улыбался и отводил глаза. Казалось, что Анна от этого психует еще пуще.

– Ты бы не мог просто поспать со мной рядом? – взмолилась она, когда настало время прощаться. – Ты мне правда нравишься, но я не готова к сексу.

Кэрни часик полежал, растянувшись рядом, затем, примерно в три утра, слез с кровати и стал бурно мастурбировать в ванной.

– С тобой все в порядке? – окликнула она приглушенным сонным голосом.

– Ты такой симпатичный, – сказала она, когда он вернулся. – Обними меня.

Он уставился на нее в темноте.

– Ты хоть на минуту засыпала? – спросил он.

– Ну пожалуйста.

Она перекатилась к нему. Стоило Кэрни ее коснуться, Анна застонала и отпрянула, выгнув зад и утонув головой в подушке; он принялся манипулировать ею одной рукой, а с собой управляться другой. Поначалу она попыталась подставиться, но он ей не позволил. Он удерживал ее на грани оргазма, слушая, как она короткими всхлипывающими вздохами сотрясает подушку. Он наблюдал за ней, пока эрекция не сделалась болезненной. Наконец двумя-тремя быстрыми круговыми движениями довел до оргазма и затем кончил сам – ей на копчик. Дом Дрока еще никогда не подступал так близко. Он никогда еще не чувствовал такой уверенности. И понял, что, подстраивая это, она сама преисполняется уверенности. Не поднимая головы от подушки, Анна сказала:

– Я правда не думала, что до этого дойдет, пока не дошло.

– Правда, что ли? – спросил Кэрни.

– Я из-за тебя вся липкая.

– Ты полежи, полежи, – приказал он, – не шевелись, – и насухо вытер ей копчик салфеткой.

С тех пор они повсюду появлялись вместе. Его привлекали ее остроумный выбор одежды, внезапные взрывы смеха, отстраненный нарциссизм. Ей было девятнадцать, и хрупкость ее натуры уже четко проявилась. Отношения с отцом, ученым с севера, у нее не складывались: тот хотел, чтоб Анна поступила в университет поближе к дому.

– Он от меня вроде как отрекся, – сказала она, глядя на Кэрни с легким изумлением, словно это случилось только что. – Можешь себе представить?

Она дважды пробовала покончить с собой. Друзья этим почти гордились – у студентов так бывает, можно было о ней заботиться. Кэрни, как друзья не уставали напоминать, тоже теперь нес определенную ответственность. Саму Анну это, казалось, только смущало; но стоило ее на минуту оставить без внимания, как она начинала уплывать.

– У меня есть толком не получается, – беспомощно жаловалась она по телефону. Было похоже, что ее личность, словно конструктор, нужно заново складывать из фрагментов день ото дня, даже на простейших уровнях.

Кэрни все это привлекало (не говоря уж про специфическое затаенное мужество, замаскированное паническими и пораженческими выплесками присутствия духа: эта женщина твердо вознамерилась прожить свою жизнь, как та отпущена, всем демонам назло). А удерживал секс. Кэрни нельзя было назвать классическим вуайеристом, Анну же – полноценной эксгибиционисткой. Они даже не подозревали за собой таких качеств. Они были загадкой друг для друга.

В конце концов это само по себе стало их злить, но те ранние встречи были как источник воды в пустыне. Они расписались в местном зале регистраций через два дня после того, как он защитил докторскую – и купил по такому случаю костюм от Пола Смита. Они провели вместе еще десять лет. Детей не завели, хотя Анна утверждала, что не против. Он пережил с ней еще два курса психотерапии, три приступа анорексии и заключительную, почти ностальгическую попытку достичь согласия в себе. Анна кочевала с ним из университета в университет и наблюдала, как он занимается «бигмак-наукой» по заказам корпораций, стараясь не отдаляться от перспективной новой дисциплины, изучавшей зарождение сложных структур, и все это время оставалась в стороне от его игры, Шрэндер и отсчета убийств. Если что и подозревала, то не озвучивала. Если ее и удивляло, отчего они так часто переезжают с места на место, то виду она не подавала. Однажды вечером он сам все рассказал, сидя на краю ее койки в Вестминстерском госпитале, что в Челси, глядя на ее перебинтованные запястья и размышляя, как они докатились до такой жизни.

Она рассмеялась и сжала его ладони в своих.

– Теперь мы подельники, – сказала она, и в следующем году они развелись.

В двух днях полета от Редлайна «Белая кошка» продолжала менять курс каждые двадцать наносекунд. Динаточное пространство окружало корабль метафорической, неподвластной расчету чернотой, из коей вытягивались ласковые пальцы слабо взаимодействующей материи. Теневые операторы приникли к иллюминаторам, перешептываясь на древних языках. Они приняли привычные женские формы и кусали пальцы от горя. Билли Анкер не подпускал их к себе.

– Эй-эй, – говорил он, – откуда нам знать, чего они хотят!

Он пытался прогнать их из обитаемой секции, но операторы просачивались обратно, подобно туманным клочьям, пока он спал, и, затаившись по углам, наблюдали за его беспробудным от усталости сном.

Серия Мау тоже следила за ним. Она понимала, что рано или поздно придется разобраться и с Билли Анкером, и с объектом, который она приобрела у дяди Зипа. А пока общалась с корабельной математичкой, пытаясь уразуметь, что творится позади, где в нескольких световых годах, оплетенный хаотическими траекториями звена кораблей ЗВК под командованием «Муара Кришны», двигался корабль ужасников с его любопытной гибридной сигнатурой, оставляя на дисплеях слитный, расплывчатый и ненадежный след.