Старик закивал и ладонью Серёжку будто поманил: давай, давай, мол!..

— Давай, Разводчик! — тихо сказал Славка. — У тебя же речь была… где?

Серёжка зажал пилотку под мышкой и полез в один карман, потом в другой. Нащупал в кармане дыру и удивился: откуда дыра, если штаны совсем — ну, совсем новые?..

— Давай, давай, Разводчик! — снова сказал Славка.

А Серёжка молчал.

И тогда мальчишки, которые до сих пор смотрели на Серёжку, тоже раскрыв рты, так как он был первый на Авдеевской площадке, которому досталось выступать на митинге, тоже стали кричать сначала тихо, а потом громче и громче:

— Давай, Разводчик!

— Давай, Разводчик!

— Да-вай, Раз-вод-чик!..

— Ти-ше! Разводчик волнуется!.. Ти-ше!

Наступила тишина.

Серёжка громко шмыгнул носом, так громко, что микрофон хрюкнул, в нём что-то булькнуло — как будто в воду бросили камень. А Серёжка надел пилотку и неожиданно присел за высоким бортом машины.

И дядя Кудах, добрый Кудах, отступил чуть-чуть в сторону от товарища Казарцева, чтобы Серёжка мог пролезть у них под ногами и спрятаться за спиной у Славки.

Он полз, безжалостно пачкая новые штаны о пыльный пол кузова, и думал, что теперь, конечно, всё пропало.

Но Серёжка, наверное, был не прав, и его выступление было, наверное, самым замечательным, потому что все долго хлопали в ладоши.

— Ничего, малыш, ничего! — услышал вдруг Серёжка голос товарища Казарцева и краем глаза увидел на своём плече большущую с толстыми пальцами руку.

Дядя Кудах объяснял ребятам в микрофон, когда они начнут заниматься шофёрским делом, но Серёжка слушал, о чём говорят Старик и Славка.

— Ну что?..

— Всё, — сказал Старик. — Как в море корабли…

— Ты думаешь!..

— Не только я… По-моему, она — тоже…

— Поздравляю, — сказал Славка как-то грустно. — И завидую…

— Чему? — удивился Старик.

— Тому, что у тебя теперь, по крайней мере, всё ясно, — объяснил Славка. — А мне только предстоит выяснить…

Он полез в карман, достал и протянул Старику измятую телеграмму.

— Да что они, сговорились? — спросил Старик.

Дядя Кудах отошёл от микрофона, и на его место стал Славка.

— Ита-а-ак! — закричал он, растягивая слова. — Кто-о за вечный ми-и-ир… на Авдеевской площа-адке… прошу-у-у поднять… руки!..

Ребята зашумели, и Разводчик потихоньку выглянул из-за товарища Казарцева. Он увидел много рук, очень много рук. Как в классе, когда учительница задаёт самый лёгкий вопрос, и всем хочется ответить, и даже больше, гораздо больше.

Тогда Серёжка совсем вышел из-за спины товарища Казарцева и тоже поднял над головой руку.

— Завтра, — закричал в микрофон Славка, — в девять утра… сбор около треста… Поедем с Геннадием Ивахненко выбирать место для лагеря…

Потом те, кто стоял на трибуне, сошли вниз, Славка и Старик помогли шофёру длинномера закрыть борт, машина тут же развернулась и по главной улице так и поехала на стройку с лозунгом на боку…

А ребята окружили Славку и Старика, расспрашивали, что там и как будет в лагере, и те отвечали, а Серёжка стоял рядом, кивал, словно подтверждая каждое их слово: да, да, верно, мол, я, мол, тоже такое слышал…

И мальчишки посматривали на Серёгу с уважением и с завистью, а некоторые не решались спрашивать что-либо сразу у Славки или Старика и потому сначала обращались к Серёжке.

— А ты узнай, Разводчик, — говорили они, — шишки там около лагеря будут?..

И Серёжка тут же поднимал глаза на Старика:

— А шишки кедровые будут?..

— Будут, будут, — уверял Старик. — И урожай в этом году, говорят, как никогда…

И Серёжка тут же повторял:

— Будут… как никогда…

Он был, как переводчик, Серёжка, и его слушали почти так же внимательно, как и самого Старика.

Только Дерибаска, который ничего не спрашивал, а больше слушал, оставаясь будто чуток в сторонке, только он посматривал на Серёжку насмешливо, но Серёжка сейчас его просто не замечал — ну, как будто и не было здесь этого Дерибаски…

— Ну что — по домам? — спросил потом Славка. — Только смотрите мне завтра — не проспать…

И все разом закричали, что нет, конечно, не проспят, нашли дурачков проспать, если — в тайгу…

— Тогда — по домам…

И они пошли вместе, втроём — Славка и Старик, а посредине он, Серёжка Разводчик…

Он чувствовал, что мальчишки смотрят им вслед, и не оборачивался, а когда всё-таки обернулся уже издалека, то увидел, что ребята так и стоят и все смотрят.

Конечно, у кого ещё есть такие друзья, как Славка и Старик, которые шли сейчас рядом с Серёжкой?

Это ничего, что говорили они о своём.

— Значит, всё тихо-мирно? — негромко спрашивал Славка.

— Да, — так же негромко отвечал Старик. — Даже слишком… как в заграничных фильмах, знаешь… Не в наших, страсти-мордасти… а так… Очень не нравится мне всё это!..

— Думай, — говорит Славка. — Думай!..

Старик помолчал, как будто и в самом деле думал, потом грустно усмехнулся:

— Знаешь, я вчера нарочно подсчитал… По просьбе вашей, опять же, милости я написал уже двадцать девять обращений во все концы Сибири… И Союза вообще.

— Двадцать девять? Хорошо!..

— С приглашением приезжать на нашу расчудесную стройку…

— Оч-чень хорошо, — подтвердил Славка.

А Старик сказал:

— Вот так.

Он снова замолчал, и вид у него был совсем грустный, глаза чуть не плакали у Старика. И Серёжке захотелось поговорить со Стариком — может, повеселеет?

— Бить меня мало, да? — спросил он, заглядывая Старику в лицо. — Впервые в мире речь мне дали по микрофону, а я…

Славка засмеялся, а Старик только серьёзно спросил:

— Может, впервые в жизни?..

— Не-а, — сказал Серёга. — Впервые в мире…

— Ну кто так говорит? — спросил Старик.

Серёжка удивился:

— По радио…

И тут слёзы брызнули из глаз у Старика — так он засмеялся…

Серёжка и хотел развеселить Старика, да уж больно непонятно сейчас было Серёжке: чего это он нашёл такого слишком смешного?..

— Он… он, — начинал говорить Славке Старик, показывая на Серёгу, и не договаривал, и снова принимался смеяться. — Он… он…

Серёжка даже приостановился: кто ж он — интересно?..

— Он… — затихал Старик, — доверчивое дитя… нашей пропаганды!..

— Да, — согласился Славка. — Идя навстречу…

— Чьё-чьё дитё? — Серёга переспросил.

— Не «дитё», тебе говорят — «дитя»…

— Ну, дитя…

Но Старик снова вдруг сделался грустный, сгорбился, уткнул в грудь подбородок…

Хотел Серёжка поговорить с ним так, как любит говорить сам Старик, — по-умному, со всякими такими словами, да разве за Стариком угонишься?

— А странно всё же, — приподнял голову Старик. — Успей мы с асфальтом, и всё могло быть иначе… Ей-ей, она осталась бы, Лерка!

— Сложно всё это: успей — не успей…

— Да, всё это относительно, — согласился Старик. — Но как ни странно — упиралось в асфальт…

Конечно, думал Серёжка, чего там: плохо пока в посёлке, это всем ясно. И вот товарища Казарцева без конца ругают за то, что на верхних этажах, а то и на нижних, неделями не бывает холодной воды, что скоро зима, а тепла в посёлке — ничуть. А тётя Лера и Старик поругались из-за того, что нет в посёлке асфальта…

Конечно, подумал Серёжка, тётя Лера такая красивая — как же ей без асфальта?..

Ещё не было и восьми часов, а у здания треста стали собираться мальчишки. Утро выдалось прохладное, с синеватым туманом, который растёкся по посёлку и затопил, кажется, всю стройку, и ребята были в свитерах или пиджаках, а некоторые даже в телогрейках. В карманах у мальчишек или за пазухой торчали свёртки.

Серёжка сначала тоже положил свой узелок за пазуху, но он был, пожалуй, для этого слишком велик, и Серёжка держал его в руке. В узелке лежали четыре бутерброда с маслом, три яичка, сваренных вкрутую, луковица и спичечный коробок с солью.