На углу одной из улиц на чёрной плешке асфальта стоял большой каток. Его, как воробьи, облепили мехколонцы. И все были вооружены до зубов, потому что Генка Дерибаска был хитрый и коварный полководец.

Когда мехколонцы увидели Серёгу, они сразу перестали кричать и возиться и во все глаза уставились на Разводчиковы значки. Они так вытянули шеи, что чуть не попадали с катка, и только Генка Дерибаска делал вид, что это ничуть его не интересует, и равнодушно смотрел в сторону.

— Вон, рыжий, на нас не смотрит, — прошептал Серёжка. — Командир…

— Симпатичный хлопец, — сказал дядя Гена.

— Дерибаска?

— Дерибаска его фамилия?..

— Ага…

А дядя Гена подтвердил:

— Ничего парнишка…

Он довёл Серёжку до подъезда, а на обратном пути всё-таки поговорил, наверное, с Дерибаской.

Потому что с тех пор командир мехколонцев никогда больше не колотил Серёгу, если встречал на улице…

Он теперь уже не раз звал Серёгу в свою армию и даже обещал взять с собой в Алма-Ату, когда туда убежит, да только чего там хорошего, в Алма-Ате?..

Однажды Серёга прямо так и спросил у Дерибаски: чего хорошего? И тот сказал:

— А ничего… Там спать можно прямо на улице.

— А не заругают?..

— Кто? — удивился Дерибаска. — Поедем же мы одни, отец да мать не будут и знать…

Только жаль Серёге своих мать да отца — даже если и уговорит его Дерибаска бежать в Алма-Ату, Серёжка записку им оставит: пусть и они туда приезжают…

Очень звал Дерибаска Серёгу в свою армию, только он так и не пошёл.

Зато Борька Амос на следующее утро назначил его своим ординарцем — разве не приятно, если у тебя такой заслуженный ординарец, у которого вся грудь в орденах и медалях?

И Серёжка храбро сражался, и всегда шёл впереди, пока его не стукнули по голове.

После этого Разводчик два дня не выходил из дома, а когда вышел, сразу же отправился к дяде Кудаху.

И все снова глядели на Серёгу, потому что, кроме орденов, у него была теперь ещё белая повязка на голове.

— Ранили? — спросил дядя Кудах.

— Ага, — охотно согласился Серёга. — Ещё как!..

— Чему ж ты радуешься?

Дядя Кудах долго говорил о том, что вот он немножко освободится, выберет чуточку времени, и тогда сам возьмётся за пацанов, а то они совсем отбились от рук и вообще могут натворить в посёлке шут знает что.

И Серёга пообещал ему больше не воевать, хотя оба полководца и все ребята то и дело приглашали его в свои армии. Приятно ведь, когда рядом с тобой служит храбрый ветеран, израненный в боях орденоносец.

Серёжка теперь разводил голубей, которых привёз ему однажды из города дядя Куд-Кудах, и был, наверное, самым мирным человеком на всей Авдеевской площадке…

Он медленно брёл по посёлку, размышляя, чем бы ему заняться.

На небольшом пустыре между домами, чихая синим дымком, дёргался экскаватор. Серёжка долго стоял и, ковыряя в носу, сосредоточенно смотрел, как зубастый ковш ползёт по стенке котлована, выбирается наружу и плюхает в кузов большущего «МАЗа» чёрную-пречёрную землю.

Земля сыпалась с машин, когда они шли от котлована, потом по ней шли другие машины и тоже рассыпали землю. А так как вчера только прошёл дождь и кругом было ещё сыро, вслед за машинами тянулись по зелёной траве две глубокие колеи, тоже чёрные-пречёрные. И каждая из них задними колёсами была разделена на две рубчатые ложбинки, между которыми змейкой вился островерхий хребет.

Серёжка выбрался на одну такую колею и пошёл по ней, и у каждой его ноги была теперь своя дорожка. Левая шла по левой ложбинке, правая — по правой.

Впереди скатился с бетонной дороги и пошёл по колее прямо на Серёжку громадный «МАЗ». Но Серёжка не стал пока сходить с колеи. Само собой, что интереснее сойти, когда машина будет совсем рядом.

И вот уже надо было сходить, и он уже собрался стать обеими ногами на одну рубчатую колею, как вдруг он что-то увидел, и это что-то заставило его остановиться.

Чуть впереди него на маслянистой чёрной грязи, выдавленной тяжёлыми колёсами, сидела, опустив голубые крылышки, маленькая стрекоза.

Она таращила на машину свои выпуклые зеленоватые глаза и не двигалась с места, а машина, блестя холодными фарами, шла на неё спокойно и неумолимо.

«Больная! Больная стрекоза», — подумал Серёжка.

Он снова глянул на машину, которая была теперь совсем рядом, сердце у него ёкнуло, и он отступил было на шаг, протягивая всё-таки руку вперёд, к голубой стрекозе, потом закрыл глаза и шагнул навстречу машине.

«МАЗ» качнулся и замер перед мальчишкой в двух его, Серёжкиных, шагах.

Серёжка нагнулся над стрекозой, взял её за голубые с прожилками крылышки и только потом взглянул на машину.

На капоте грозно замер большой серебристый зубр. Серёжке показалось вдруг, что это он недовольно сопит, рычит тяжело и грозно и рявкнет сейчас так, что мурашки побегут по коже.

Машина тряслась и фыркала, от неё веяло жаром, пахло горячим железом и нагретой резиной.

Серёжка снова зажмурился и, вытянув вперёд руку со стрекозой, перескочил через колею.

Когда он открыл глаза, машина тяжело шла мимо, а шофёр, парень в выцветшей гимнастёрке, высунулся из кабины и, приложив к виску кончики пальцев, улыбался Серёге. И он вдруг вспомнил про свои ордена, и тоже заулыбался, и отдал доброму шофёру честь, вскинув к пилотке, правда, левую руку, потому что в правой у него была голубая стрекоза.

Серёга засмеялся ещё громче, подпрыгнул высоко-высоко и подкинул стрекозу в синее-пресинее небо. А когда она, зашуршав крылышками, села на маленький кустик, он совсем перестал за неё волноваться, снова шагнул на колею и побежал дальше: левая — по левой ложбинке, правая — по правой.

Он попытался даже бежать вприпрыжку, но это у него не вышло, так как подпрыгивать можно ведь только на сухом месте.

Впрочем, сейчас этого и не стоило делать. Серёжка очень дорожил своим авторитетом орденоносца, а навстречу ему, так же по ложбинкам, левая — по левой, правая — по правой, шёл младший брат Валерки Косачёва, комиссара супятчиков. Того самого Валерки, который сегодня утром так безуспешно пытался втянуть Серёжку в новую военную авантюру.

Младший брат комиссара носил кличку «Детсад». Как-то он сказал мальчишкам, что его записали в детский сад, но вот прошёл уже почти год, а сад, в который должен был ходить Косачёнок, так и недостроили, зато кличка прижилась.

Теперь Детсад шёл, низко опустив лобастую голову, и Серёжка тихо остановился, выпятив грудь и ожидая, что этот Косачёнок уткнётся сейчас в него, в Разводчика.

И Детсад в самом деле ткнулся лбом в Серёжкин живот и зашипел, как кошка.

— Нашёл занятие! — покачав головой, сказал Серёжка.

— Насол! — сурово ответил комиссаровский брат. — А тебе сто?

Серёжка покачал головой: совсем несерьёзный человек этот Детсад!..

Недавно на проспекте Первых Добровольцев около киоска с газировкой поставили большую урну — железный ящик с ножками. Ящик этот, всегда пустой, стоит возле заборчика, среди мусора, который бросали рядом, и Косачёнок залезает в него, раскачивается, держась рукой за забор, и орёт песню про какого-то волшебника.

— Эх, ты, — сказал теперь Серёга. — Никогда ничего путного не придумаешь!..

Они постояли ещё друг перед другом, и Детсад вдруг презрительно спросил:

— А ты посиму дома?..

И так как Серёжка ничего не ответил, сказал так же сурово:

— Знаис, ты — не Лазводчик. Ты — плидатель!..

Это невежливое, мягко говоря, замечание задело Серёгу, но он не любил связываться с младшими. Тем более, если они были братьями выдающихся полководцев, каким, без сомнения, считался на Авдеевской площадке Косачёв-старший.

— А я стрекозу спас! — примирительно сказал Серёга.

— Сто? — спросил младший брат комиссара. — Подумаес!

— Ладно, иди-иди, — сказал Серёжка будто бы серьёзно, — а то в детсад опоздаешь…

Комиссарский брат прищурился. Ему нечем было крыть, и тогда он медленно сказал: