— Джейсон и Деметра? Ты мне скажи, Лорен. Подумай, посмотри и скажи мне.

Казалось, с той минуты, как мне сказали, кто я, кем могу быть, я в тот же миг научилась активировать в себе все это. Этот маленький, уже такой знакомый, беззвучный щелчок в мозгу.

И в своем сознании я в четком фокусе увидела полуодетого Джейсона, лежащего на огромной, роскошной и неприбранной кровати. Он был с Шиной. Она его отравила и накачала наркотиком, ей даже не пришлось делать ничего из тех жутких секс-штук, которые ему нравились. Он был в бессознанке и храпел. Он не проснется еще как минимум два дня. Деметра? О, ну с ней не так милосердно. Ее заперли в красиво обставленной комнате. Она хмурилась и шагала из угла в угол. На ней не было макияжа, не было туфлей. Ее ногти все еще были в безупречном состоянии, и она сама была так же тверда, как эти ногти. Я наблюдала за ней в своей голове, пока ее собственный слишком умный мозг пытался оценить, что она может сделать. Но она не освободится, пока все не закончится. И она это знала, что, возможно, было худшим наказанием само по себе.

— Что будет, когда шаттл запустят? — спросила я.

— Все, как уже говорилось, все, что ты сама знаешь. Любой снаружи, или здесь, по эту сторону реки, будет в достаточной безопасности.

Джейсон и Деметра были на этой стороне реки. Была горстка других, так же погруженных в сон или запертых в элегантных тюрьмах. Должно быть, они кого-то оскорбили или провалили какие-то тесты. Для меня это было неважно, спрашивать не хотелось.

Птицы и летучие мыши ненастоящие.

Мы брели. Один за другим замолкали музыкальные динамики, гасли огни.

Мы дошли до парка и стали наблюдать за водопадом шампанского в темноте. Затем мы отправились к жилому блоку, поднялись по лестнице, чтобы заняться любовью на лоскутном ковре, прямо как они. Двое других. Джейн, Сильвер.

Мне снился сон, будто я собираюсь встретиться со своей матерью, посмотреть, удастся ли мне убедить ее помочь в публикации моей книги. Джейн: Она думает, что я хочу использовать ее.

Во сне я задавалась вопросом, скажет ли лифт в Чез Стратосе: «Привет, Лорен».

Но лифт со мной не заговорил, и вместо того, чтобы попасть в величественную комнату с небесным полотком в заоблачном доме Деметры, где воздушные пузыри окон демонстрируют закат цвета амонтильядо, я оказалась в морозном узком помещении, и моя мать сидела на чем-то, похожем на плиту.

Ее волосы были цвета красного дерева. Рыжеватые глаза. Одета она была в длинную белую робу, будто актриса, играющая средневековую священнослужительницу.

— Лучше быть поосторожней, — сказала мне мать, — После этого посещения, они снова смогут за тобой следить. Это все биомеханизмы в тебе. Лучше, чем чип. С другой стороны, Лорен, те же самые биомеханизмы могут помочь тебе блокировать их сканнеры, и любые другие системы. Именно это ты делала с одиннадцати лет. Но после того, как ты упадешь с лестницы, через минуту или около того, они начнут за тобой следить и ускорят свои машины, так что с этого момента они будут отслеживать твои передвижения. Только когда ты научишься, это можно будет остановить — ты сама остановишь. Где-то в восемнадцать, вот когда это произойдет. И тогда они не смогут узнать ничего о тебе, чего бы ты сама не захотела позволить им узнать.

— Как Сильвер, — сказала я. — Как это делает он.

— Верлис, Лорен, — поправила моя мать брезгливо, на долю секунды напомнив Деметру.

Когда я проснулась, моего любовника рядом не было, а на подушке лежало серебряное колечко с бирюзовым камнем. Думаю, оно просуществует двадцать четыре часа, или около того. Так он пообещал в прошлый раз.

Верен ли мой сон? Моя мать на плите в морге — но живая — говорит, что я могу одурачить власти прямо как Верлис и другие.

Или это снова мой собственный мозг перерабатывает информацию?

Я вспоминаю, как раньше притворялась невидимой для апокалитов после того, как сбежала от них. Могло ли это активировать блок, который ослепил всех остальных… фантазия напуганного двенадцатилетнего ребенка? И еще я думаю, как, начиная писать свою книгу, я тщательно переименовывала «Дэнни», чтобы защитить его и его нелегальные клининговые команды. Но с момента, как мне стукнуло пятнадцать, МЕТА смогла сообщать Сенату. Могла ли я каким-то образом… пустить пыль в глаза и тут?

Запуск произойдет примерно через час. До первых фонарей. Верлис вернется. Он просто отлаживал работу здешних механизмов. Мы будем вместе, мы услышим рев за две мили, ужасный, будто драконы где-то под горой.

Я надела кольцо на палец и записала все это. Кольцо кажется плотным. Камень такой голубой.

Мы можем умереть… или «умереть» (его вид смерти… мой… какой могла бы быть моя?). Не сейчас, но скоро, скажем, где-то на поверхности горы. Или позже, где-то. Я писала, разве нет, что не верила, что мы сможем оставаться в живых долго? Потому что часть меня настолько уверена в смертности. Как иначе? Как это может быть осуществимо?

И еще я говорила, что ненавидела его.

Я ненавидела его. Но то, как я ненавидела Верлиса, следует называть словом «олюбимый». Да и что еще можно испытывать к богам, если не оба этих чувства? А иногда любовь… обжигает. Она причиняет боль, даже когда ты обладаешь ею. Она счищает чешую с твоих глаз, заставляет видеть слишком много. Никогда не отпускает.

Я видела, как он прощался и обнимал Би Си и Глаю. Они — все трое — слились воедино. Будто изогнутая колонна серебра и гагата. Затем они снова разделились. Снова стали тремя индивидуумами. Одинокими. Это тоже любовь. Любовь, которая обжигает. Он и я — что станет с нами? Если мы выживем.

Послышалось жужжание, затем будто раскат грома, скала завибрировала. Небо все еще было темным, и тут полыхнула алая вспышка и стала набирать высоту, достигая стратосферы и оставляя за собой белую ленту.

Когда гром затих, отовсюду раздалось пение птиц в ветвях студеных сосен, но вскоре их поспешная музыка запнулась. Однако небо на востоке становилось серым. Им не пришлось бы ждать долго, чтобы продолжить свою песню.

— Не слишком ли просто? — спросила я вслух.

Да, — ответил он. Ответ прозвучал в моей голове. Не совсем голос, и все же это Верлис, не ошибешься. И я подумала, что, возможно, эта телепатия всегда была частью наших бесед, даже если я никогда не замечала ее.

Нас обступали вековые сосны. Но даже когда птичий гомон затих, пыхтение робокоптеров колебало воздух и становилось все ближе и ближе, над нами хрустнула ветка. Тонкие лучи света шарили среди деревьев. Целый батальон фроптеров, вероятно, уже распознал, что за вершинами гор что-то произошло, и теперь они поднимались в воздух, как рой разъяренных пчел.

Я стояла рядом и ждала. Он сказал мне, что в глубине леса нас не заметят, и я верила ему.

Нисходящие потоки воздуха обсыпали нас сосновыми иголками, когда тяжелые самолеты пронеслись через лес. Потом они исчезли. Огромные, омерзительные насекомые, оснащенные жалами «воздух-земля», роились над вершинами, рыская своими автоматическими глазами.

То, что они искали, находилось уже далеко, в безопасности.

— Теперь нам надо уходить, — сказал он мне. Голос или симпатическая связь — теперь, на данный момент, все становилось едино.

За час до того он показал предел возможностей, данных ему и его виду, и продемонстрировал их там, в апартаментах внизу. И когда я вскрикнула в ужасе, он немедленно вернулся ко мне.