– Мой сын! – рыдала Маргарита. – Где мой сын?

– Тихо, госпожа, тихо. Не беспокойтесь. Он в хороших руках.

Холодные пальцы гладили ее по лбу, а от снотворного, которое ей дали, отяжелели веки. Маргарита боролась со сном, но он все равно победил. На нее словно накатывались темные волны. Последним, что она слышала, был успокаивающий шепот служанок, мягкий, но опасный, как море. Ни одного крика новорожденного младенца, напоминающего крик чайки, не прозвучало. Окунаясь в глубины тяжелого сна, Маргарита ощущала себя разбитым кораблем, который волны тол кают вниз, на дно. Ее сын сделал один вдох, второй, потом легко содрогнулся на руках кормилицы и умер.

Молодые рыцари играли в игру, сопровождающуюся выпивкой. Надо было прочитать стихотворение, не забыв слов, и добавить новый стих перед тем, как выпить кубок вина. Вильгельм отказался присоединиться к ним и обсуждал турниры с Болдвином и Роджером де Гожи. Внезапно он поднял голову и увидел, как одна из повитух Маргариты разговаривает со слугой Генриха и заламывает руки. Слуга бросил взгляд в сторону Генрxa и даже на таком расстоянии Вильгельм понял по выражению его лица, что новости ужасные. Слуга сжал кулаки, выпрямил спину и явно собирался с силами. Повитуха тем временем стала незаметно пробираться к лестнице. Ее задача была выполнена.

Вильгельм проглотил вино одним глотком и сам расправил плечи, понимая, что его сила на турнирах – ничто в сравнении с тем, что потребуется сейчас. Он только гадал кто – Маргариа или младенец.

Генрих с грохотом опустил кубок на стол перед Вильгельмом. По бокам кубка стекали капельки вина.

Ваша очередь, – объявил молодой король, широко отводя в сторону свободную руку. – Не нужно портить развлечение… – Надо это сделать хотя бы один раз. Я приказываю… – язык у пего немного заплетался.

– Сир…

До них добрался слуга, наклонился и зашептал в ухо молодого короля. Улыбка застыла на губах Генриха, потом исчезла, а затем его лицо внезапно стало пепельным, несмотря на летний загар, приобретенный за время многих поездок верхом.

– Нет, – выдавил он.

– Мой господин, мой король…

– Нет!

Он готов был ударить слугу кулаком в лицо, но Вильгельм первым добрался до него, схватил опускающуюся руку и сжал ее. Слуга с побелевшим лицом отступил назад.

– Он мерзкий лжец! Это неправда!

Генрих попытался высвободиться из рук Вильгельма. Серые глаза были полны недоверия и ярости и с гневом смотрели в глаза Вильгельма. Но Маршал крепко держал его. Он любил его, жалел и видел, что трагическая правда просачивается сквозь щит недоверия. Люди в зале замолкали, мужчины неотрывно смотрели в их сторону, опуская кубки. Вильгельм почувствовал, как Генрих содрогнулся, и эта дрожь будто вошла в его собственное тело, потом молодой человек у него в объятиях словно превратился из человеческой плоти в камень… Генрих прекратил сопротивляться и стоял, как надгробная статуя. Затем молодой король оттолкнул Вильгельма и всем корпусом повернулся к слуге. Для этого ему явно пришлось приложить усилия.

– Я на него посмотрю, – объявил он. едва шевеля губами, чтобы выдавить из себя эти слова. Жилы у него на шее натянулись, как тросы. – Маршал… Маршал, пойдемте со мной.

«Значит, ребенок», – подумал Вильгельм, следуя за Генрихом и все удаляясь от стола на возвышении. Подходя к лестнице, он подумал о хрупкой головке, которую недолго держал в ладони, об уязвимости новорожденного ребенка.

Мужчины кланялись проходившему мимо молодому королю. Тишина воцарилась только на возвышении, но разговоры продолжались в большей части зала, где гости и вассалы все еще праздновали рождение первого ребенка молодого короля. Вильгельм подал знак Болдвину. Рыцарь кивком подозвал слуг и начал принимать необходимые меры. Придется быстро отправлять посыльных, чтобы догнать других, отправленных ранее с радостной вестью.

Генрих остановился перед покоями жены. Он тяжело дышал после подъема по лестнице. Выражение лица оставалось застывшим, но Вильгельм видел, что он уже начинает терять контроль над собой. Вильгельм стоял за молодым человеком и молчал, готовый прийти на помощь. Стражник у двери застыл и смотрел прямо перед собой, словно являлся частью каменного дома.

– Это, должно быть, ошибка, – сказал Генрих, толкнул дверь и вошел.

Ставни уже закрыли на ночь, и в каждом подсвечнике горели свечи. В дальнем конце помещения тяжелый красный полог закрывал кровать, и она напоминала запечатанную коробку. Служанки королевы сгрудились, перешептываясь и тихо плача. Женщины прижимали руки к груди и раскачивались из стороны в сторону в молчаливой печали. Их слезы не разбудят ни спящую, ни мертвого.

Старшая повитуха стояла у колыбели, на ее лице отражались страх и печаль. Она низко склонилась перед Генрихом и так и не встала. Он подошел к колыбели и опустил глаза.

– Почему? – хрипло спросил он.

– Роды были трудными, сир, – сказала повитуха. – Он столько времени пытался выйти в этот мир, что у него не осталось сил жить в нем.

– Королева знает? – спросил Вильгельм.

Женщина покачала головой.

– Нет, господин. Мы забрали у нее ребенка, чтобы покормить. Мы собирались приложить его к груди кормилицы и вообще беспокоились. Он почти не плакал после рождения, и цвет кожи был плохим. Я дала королеве снотворное. По крайней мере несколько часов она спокойно поспит.

«А потом никакого спокойствия не будет», – с жалостью подумал Вильгельм. Будут пытаться успокоить родителей и говорить, что ребенок прожил достаточно долго, чтобы его окрестили, а Генрих и Маргарита молоды и здоровы, и у них достаточно времени, чтобы начать все сначала. Но он сам не собирался говорить ничего подобного.

Генрих еще мгновение смотрел на своего мертвого сына, потом внезапно повернулся на каблуке и широкими шагами вышел из комнаты. Вильгельм колебался: бросил взгляд на задернутый полог, затем поспешил за своим господином. Генрих завернул в одну из уборных, выбитых в стене. Его тошнило.

Вильгельм ждал, ничего не говоря и чувствуя себя неспособным как-то помочь. Никакие слова не утешат Генриха. Ничто не закроет кровоточащую рану, он будет долго терзаться. К тому же пострадала и его гордость. Вслед за бурной радостью нахлынула черная волна потери, которая топит всех, кроме самых сильных пловцов. Генрих медленно выпрямился и вытер рот. Теперь глаза у него потускнели, из них словно ушел весь свет.

– Почему Господь допускает такие вещи? – спросил он у Вильгельма полным боли голосом. – Если Он не хотел, чтобы мой сын жил, то почему Он вообще позволил Маргарите от меня забеременеть?

Вильгельм покачал головой.

– Вам нужно поговорить об этом со священником, сир. У меня нет ответа.

– У него тоже не будет, – Генрих уселся на сидение и схватился руками за голову.

– Боже, я пьян. Я думал, что это праздник. Я думал, что утром я… О-о, Боже милостивый, сжалься надо мной! – Его тело содрогнулось от рыданий без слез, – Почему золото всегда просачивается у меня между пальцев, как простой песок, а я остаюсь не богаче нищего? – спросил он полным боли голосом потерянного человека.

Вильгельм почувствовал, как у него самого на глаза наворачиваются слезы. Что он мог сказать? Что если ты растопыриваешь пальцы вместо того, чтобы сжимать их в кулак, то никогда ничего не удержишь? Что у Генриха есть выбор между богатыми одеждами короля и лохмотьями нищего? Даже теперь он жалел себя, а не несчастный бледный и холодный запеленатый комочек, лежащий в королевской колыбели. Но от этого сердечная боль не становилась менее сильной. Все было как раз наоборот.

Вильгельм откашлялся, его тоже переполняли чувства.

– Вам надо поспать, сир, – сказал он. – А утром вы сделаете все, что должны.

Генрих потер лицо ладонями.

– Да, – кивнул он. – Вы правы. Я сделаю все, что должен.