Орса говорила, отчеканивая каждое слово, чтобы остаться в уверенности, что ее поняли, и на этот раз выразительно взглянула на мужа, от которого требовалось признание ценности ее вклада в управление новым герцогством.

— Одним словом, Алессандро должен иметь свободу, в Парме, слишком крепкие узы могут только повредить ему и нанести ущерб нам. А наш долг — подчинить себе новых подданных государства, которое провидению было угодно даровать нам, дабы испытать нашу верность церкви и достоинства нашего правления.

Рената с трудом подавила тошноту. Новоиспеченная герцогиня Пьяченцы проверяла, каков эффект от ее первой речи в качестве правительницы, и, кажется, оказалась куда решительнее, чем муж, настроена ломать комедию и настаивать на трансформации обычного грабежа в божественное провидение.

К изумлению подруг, Маргарита вдруг растеряла всю свою обычную гордость. Ее, казалось, не тронуло оскорбительное предостережение. Она признательно улыбнулась новой герцогине Пармы и закивала головой, но Виттория не выдержала: уступить наглости каких-то Орсини, семейства, которое распродало последние остатки аристократического достоинства жадным нуворишам, — это было уже слишком. Виттория резко встала с обитого тканью кресла, где сидела, стараясь не утонуть в его мягкой глубине, подошла к Маргарите и предложила ей правую руку. Тем самым она дала понять всем, и прежде всего супруге Пьерлуиджи, что с этой минуты девушка под ее защитой и любой удар, нацеленный на Маргариту, пройдет сквозь ее тело. Стоя перед Орсой и не отходя от девушки, словно намеревалась ее еще раз представить, Виттория заговорила, глядя мимо своей визави:

— Герцогиня, Маргарита сама решит, как ей себя вести в Парме. Мы достаточно хорошо ее знаем и смогли оценить ее деликатность. Мы полагаем, что этой чертой характера она намного превосходит многих знатных дам даже самого старинного происхождения, ослепленных амбициями. Нам всем известно, сколько бед этот недуг принес человечеству.

Чете новоиспеченных герцогов Пармы и Пьяченцы ничего не оставалось, кроме как отступить.

— Вы как всегда правы, Виттория, — сказал Пьерлуиджи. — Хватит этих нудных разговоров. Стол уже накрыт. В это время в Орвьето выкапывают первые трюфели, да и сыр в этом году на редкость хорош. Их преосвященства кардиналы Поул и Мороне уже поднимаются по лестнице. Музыканты, которых я похитил у Папы, будут счастливы сопровождать наш обед. Позже к нам присоединятся дворяне из Орвьето, которые пользуются случаем засвидетельствовать вам почтение. Нынче мы не уляжемся спать раньше полуночи, ибо в Орвьето такие праздники проходят нечасто.

От удовольствия принимать у себя в новом качестве герцога сливки итальянской знати Пьерлуиджи даже попробовал казаться любезным.

Пока все переходили в соседний зал, Рената и Джулия подошли к Виттории, которая не выпускала руку Маргариты. Они едва сдерживались.

— Ты просто чудо, Виттория, вот увидишь, они даже понятия не имеют, что такое королевское достоинство.

Джулия в тревоге огляделась вокруг.

— Ты ищешь дона Диего или Федерико?

Подмигнув подруге, Рената попыталась настроиться на веселую атмосферу праздника.

— Я ищу графа ди Спелло, я видела его с Пьерлуиджи, а потом он куда-то исчез.

— Наверное, вернулся в сточную канаву, из которой вылез.

Хорошее настроение Ренаты сразу улетучилось.

— Не надейся… вон он! Он встречал новых гостей.

— Ты видела кого?

— Нет.

— Дона Диего и твоего кузена Федерико. Сожалею, но твой несгибаемый друг уступил дипломатическим условностям.

— Он хоть привел бороду в порядок?

— Да, по-моему, он в прекрасной форме.

— Ладно, нам же лучше.

Стрельчатые окна зала, в который вошли женщины, были разделены небольшими колоннами и ажурными арками, что придавало ему мрачноватый вид, как раз под стать паре, которая принимала там гостей.

— По счастью, этот камин может обогреть весь Орвьето.

Джулия решительно направилась к огню, который даже на расстоянии двух метров обжигал лицо. Ее тут же догнал дон Диего, склонившись в изящном и страстном поклоне.

Она холодно ответила на приветствие:

— Дон Диего, я помню вашу твердость в палаццо Мадама и никак не думала, что стану свидетелем вашей капитуляции перед Пьерлуиджи в Орвьето.

Не подавая виду, что обиделся, дон Диего пристально взглянул на Джулию своими бархатными глазами и мягко сказал, поглаживая чисто выбритые щеки:

— Кем бы я был, если бы бросил вас одних в пещере чудовища?

Ослепительная улыбка, с которой он к ней обратился, заставила Джулию вспыхнуть:

— Вы правы, я по глупости не подумала об этом, добро пожаловать, рада вас видеть.

Она подала ему руку, и они двинулись к столу, где уже начали рассаживаться приглашенные.

Пока они пересекали зал, Джулия поискала глазами подруг и увидела, что Рената о чем-то оживленно беседует с Федерико.

— Рената, как я рад снова вас видеть! В прошлогодний карнавал вы устроили чудесный праздник. Надеюсь, что в этом году снова приеду к вам с дядюшкой. У вас в Ферраре ничуть не сожалеешь о римском дворе.

— И уж точно не будете сожалеть о дворе Орвьето.

Федерико был еще слишком молод, чтобы воспринять женскую проницательность. Он удивленно открыл глаза и выпрямился, точно почуяв опасность.

Вмиг посерьезневшее лицо Ренаты наклонилось к сияющей физиономии юноши. Она шепнула ему на ухо несколько слов, и его лицо сразу погасло, словно в хрустальный бокал налили темной жидкости и он перестал блестеть. Когда же губы Ренаты оторвались от его уха, его лицо уже было гневной маской.

Разговор, который так разозлил Федерико, продолжался, пока к ним не подошла Элеонора, держа под руку Маргариту. Лицо Федерико медленно прояснилось, и на нем появилось зачарованное выражение, хотя потом Джулия весь вечер замечала, как тень гнева то и дело заволакивала его глаза.

С прибытием Поула и его свиты просторный зал епископского дворца показался маленьким. Граф ди Спелло явился к столу в числе последних, и никто не обратил на него внимания. Весь вечер он держался в стороне от дам и разговаривал только с женой Пьерлуиджи.

Когда приглашенные кончили трапезу, двери зала открыли для знати города Орвьето, которая терпеливо дожидалась в тесной соседней комнате.

— Зал действительно маловат для того, чтобы вместить самое важное из городских событий со времен визита Юлия Второго, — почти прокричала Виттория на ухо Элеоноре.

— И правда, все устремились на торжество, даже нотариус со своей чудаковатой женой: у нее волосы словно смолой начернены, а лицо накрашено, как у комического актера. Похоже, в таком виде она является каждое воскресенье к мессе, заставляя содрогнуться все население Орвьето. Вид у нее еще страшнее, чем у Пьерлуиджи.

Десятки слуг сделали все возможное, чтобы угодить гостям, но, когда ко всеобщему гвалту присоединились еще и музыканты, начался сущий ад, и Виттории не без труда удалось собрать подруг, чтобы увести их, пробыв на торжестве подобающее приличиям время. Рената, которую разыскали последней, нашла даже, что в сравнении с изысканными торжествами в Ферраре этот деревенский праздник прошел куда как веселее.

Первыми в церковь по утрам входят монахини из Сан Паоло. Они с безукоризненной тщательностью готовят алтарь, накрывают стол белым полотном, на котором сами вышили золотой нитью цветы, наполняют потир вином собственного изготовления. И даже в мороз всегда ставят в часовню святейшего живые цветы. Наградой за неусыпную заботу им служит благодарный взгляд священника, который справляет первую мессу.

В неверном свете осенней утренней зари никто из них не заметил на ступенях вязкого, липкого красного пятна. В этот день собор тонул в тумане, который чуть расступался только у входа, в свете дрожащих огоньков свечей.

Чуть позже, когда солнце выглянуло из-за горы Четоны, сестра Челеста собрала пальцы щепотью, чтобы послать поцелуй статуе Христа[30], поддерживающей витые колонны самой большой в Италии розетки, и вдруг заметила, что левая половина лица Иисуса стала красной и красная полоса спускается вниз по шее. Но даже тогда монахини не заметили красного пятна на второй ступеньке собора. Они решили, что это одно из участившихся в последнее время чудес, которые предвещают беду.