— Виттория! — оборвала ее Рената. — Даже с головы до ног закутанная в черное, Маргарита все равно заставила бы всех о себе заговорить. Она слишком красива.

— Э, нет, — поправила ее Джулия, — слишком умна. И потому даже молча не сможет пройти незамеченной. Печать ума у нее и на лице, и на теле.

— Ей в любом случае надо было уйти, потому что в сутолоке кто-то вылил ей на платье бокал вина. Хорошо еще, на ней был шарф и она смогла прикрыться.

Элеонора молча перебирала пальцами свой пояс, глядя на него огромными остановившимися глазами. Она чувствовала себя неловко в бирюзовом платье с желтой дамасской вышивкой, слишком пышном в боках и чересчур открытом на груди. Ее наряд представлял королевское достоинство дома делла Ровере, но ей в нем было неуютно. И она вцепилась в материнскую драгоценность, которая выделялась красотой даже на этом параде лучших украшений Италии.

Виттория заметила, что не только наряд смущает Элеонору. Она догадывалась, о чем думает подруга, и сказала ободряюще:

— Пойдем отсюда. Теперь можно: все уже пьяны и никто не заметит нашего отсутствия. Они опять сдвигают столы, и сейчас начнутся самые развязные французские танцы. По-моему, нам не надо оставаться.

Не дожидаясь ответа, она повернулась и направилась к Маргарите Австрийской, которая сидела возле объемистой люльки, где лежали два сверточка в льняных одеяльцах. Без слов она склонилась в поклоне перед хозяйкой, чье лицо перекосилось от старания пересилить гнев и выдавить улыбку.

Кучер пошел на близлежащую площадь Пантеона готовить экипаж. Подруги миновали стражу и слуг, биваком расположившихся возле дворца, и поднялись в карету — в надежное укрытие, заказанное неаполитанским плотникам десять лет назад. Все молчали. Рената с тревогой оглядела подруг, и у нее возникло чувство, что она что-то упустила, не заметила. Высунувшись в окошко, чтобы лучше разглядеть Пантеон с портиками, освещенными бивачными огнями, она попыталась протестовать:

— Ну хорошо, для вас, живущих в Риме, этот праздник, может, и скучен, но если бы вы жили в Ферраре, вам бы, наверное, захотелось побыть подольше, а не уезжать до заката.

Виттория оборвала ее:

— Рената, поговорим об этом дома.

— Ладно, ладно, я просто так сказала, мне тоже надоели эти фальшивые улыбки и размалеванные лица. Римские женщины не знают меры: их физиономии похожи на карнавальные маски.

Рената улыбнулась: лучше уж помолчать и смотреть на темнеющий в прозрачном вечернем воздухе Рим.

Только когда они уселись в маленькой гостиной, ведущей в спальню хозяйки, Виттория, подойдя к Элеоноре, начала:

— А ведь он не выпал из окна, а, Элеонора?

Элеонора утвердительно кивнула головой.

— На земле не было крови. Он был уже мертв, и только мозг вытекал из головы.

Джулию передернуло:

— Элеонора, что ты такое говоришь?

— Я уверена, что ниоткуда он не выпал. Я много раз видела, как люди падают из окон и как их оттуда сбрасывают. Вы себе не представляете, что это за кровища. И потом, у него руки были связаны за спиной, я успела это разглядеть, прежде чем люди Алессандро накрыли его плащом.

Виттория вспомнила, как Алессандро прошипел: «Укрой его немедленно!» Кардинал заметил то же самое, что и Элеонора, жившая при одном из самых кровавых дворов Европы. Это было убийство. И очень скоро, возможно, последуют новые известия.

— Праздник крещения никого не спасет. Круг насилия затягивает всех, и это только начало. Фарнезе — худшее из несчастий для Италии, но то, что их только ослабит, для нас будет настоящим бедствием.

Драматический оборот, который приняли события, убедил Витторию выложить подругам те запретные мысли, которые она скрывала много дней. Она сбросила с головы приколотую шпильками белую вуаль и провела рукой по волосам, освободив их от тугого обруча. И сразу стала моложе и язвительней.

— Элеонора, кардинал вчера сказал мне, что ты велела напечатать в Венеции книгу Серипандо[20]. Это еретическая книга, и Карафа требует, снова требует твоей выдачи. Кардинал его весьма изящно нейтрализовал, но осторожность не помешает.

Элеонора вспыхнула и буквально прокричала в свое оправдание:

— Это не я распорядилась ее напечатать! Я всеми силами старалась этому помешать, я знаю, что это опасная книга. Но кому-то удалось раздобыть копию моей рукописи. Не исключено, что я сама пять лет назад имела неосторожность дать ее прочесть кому-нибудь, кого считала другом, но не могла предположить, что ее скопируют и станут распространять. А теперь появилось венецианское издание, явно отпечатанное, чтобы меня скомпрометировать. Напечатали еще и посвящение Серипандо. Этого удара я никак не могла предвидеть. Я послала троих людей в Венецию, где есть еще друзья, верные памяти моего мужа. Но было уже поздно: книга разошлась по лавкам книготорговцев и, прежде чем инквизиция начала ее изымать, было уже продано десять тысяч экземпляров. Подозреваю, что мне устроили западню: не сам ли Карафа дал распоряжение напечатать книгу, чтобы меня уничтожить? Теперь честных реформатов невозможно отличить от инквизиторов.

Виттория встала с места и обняла ее.

— Конечно, конечно, Элеонора, я тебе верю. В наших врагах появилось нечто дьявольское. А может, это вовсе не враги, ведь в Италии очень разрослась сеть истинных христиан, и теперь все труднее предугадать репрессии инквизиции. Не исключено, что кто-то решил появлением этой книги помочь многим умам обратиться в истинную веру. Действовать осторожно больше не выходит.

Расстегнув от жары платье, Рената большими шагами мерила гостиную.

— Давайте предоставим инквизиции время выбивать нас одного за другим. Кальвин прав. Мы хуже Никодима, который приходил к Христу по ночам, чтобы никто не увидел. У нас не хватает мужества открыто исповедовать истинное христианство, и мы сами навлекаем на себя репрессии. Я уверена, что если мы выйдем из подполья, то сможем справиться и с Карафой, и со всей его камарильей.

— Рената!

Виттория почти кричала от гнева.

— Я запрещаю тебе говорить о Кальвине в моем доме. Знаешь, сколько нам пришлось вытерпеть, чтобы вывести тебя из-под удара, когда обнаружилось, что ты принимала у себя Кальвина! И к тому же без ведома мужа!

Рената пожала плечами.

— Сомневаюсь, что он вообще что-нибудь замечает, кроме оленей и мортир, которые выплавляет. Еще немного — и он начнет воровать кухонные ножи на отливку новых орудий.

— Эти орудия не раз вас спасали. А принимать в доме одного из главных лютеран — значит искушать судьбу. Ты ведь знаешь, как рисковал кардинал Эрколе, когда старался замять скандал. Ему пришлось писать императору, Мороне, Поулу, а мы платили крупные суммы шпионам за шантаж твоих бывших друзей, готовых донести на тебя Карафе. Они уже успели подписать доносы, которые отправили бы тебя на костер. Вон Элеонора расскажет, чего нам это стоило.

Элеонора пристально уставилась в пол, в отчаянной попытке не вступать в этот резкий и неприятный разговор. Это только раззадорило Ренату, и она бросилась защищаться:

— Ага, как же, как же! Гонзага обращается со мной, как с девчонкой. Всякий раз, как я прошу его прислать хорошего проповедника, он пишет моему мужу и предупреждает, что я собираюсь навлечь беду на него и на себя. Но муж без меня и шагу не сделает и все письма показывает мне. Да и Кальвин гостил во дворце всего пятнадцать дней.

— Ему вполне хватило, чтобы написать и перевести трактат, который ты напечатала в Ферраре, распространила по всей Италии и послала в Венецию.

— Виттория, хватит!

Джулия никогда не вмешивалась в эти дебаты, но умела повлиять на Витторию и всегда следила за согласием среди подруг. Это было ее заботой вот уже десять лет.

— Слушай, Виттория, можно подумать, что мы тебе враги. Нынче без риска трудно чего-либо добиться. Так что же нам, перестать верить и распространять истинную веру? Позволить, чтобы церковь, Рим и Италия захлебнулись в алчности и предрассудках ханжей Карафы?