— Ничего странного, — сказал Марк. — Я тебе звонил, но тебя не было дома.

— В котором часу?

— Часов в девять.

— А после девяти ты не мог еще раз позвонить?

— Нет.

— Должно быть, уже поздно?

— Пятый час.

— Что же ты делал все это время?

— Шатался по барам.

— Один?

— Да, один.

Он закурил сигарету и пустился в объяснения: конечно, он все же не думал, что дело пойдет так быстро… Он остановился в замешательстве, не зная, что еще сказать, чтобы она поняла. Пошататься по барам было неплохое решение; ему не пришло в голову ничего лучшего.

Он начинал кривить душой, извращать истину. Через несколько дней все, что с ним случилось за эти сутки, предстанет в ложном свете, и он сам не сможет отличить правду от фальши. Он знал, что потребность смягчить горечь признаний, которые он должен был сделать себе, так и не позволит ему до конца разобраться в том, что произошло.

— Я могу понять, что тебе хотелось побыть одному, — сказала она. — Я как раз об этом думала и вполне понимала тебя. Только…

Он подошел к ней и тихонько погладил ее по голове. Она слегка вздрогнула и едва уловимым движением подалась назад.

— Что только? — спросил он.

— Ничего.

Марк пожал плечами.

— Извини меня, — сказал он и пошел в ванную комнату. Он медленно разделся и открыл душ.

Вдруг он увидел, что она стоит, прислонившись к дверному косяку, и смотрит на него.

— Почему ты не защищался? — спросила она.

Из-за шума воды он не расслышал и переспросил.

— Почему я… Что ты мелешь? Как ты смеешь говорить такие вещи? — Он закрыл душ.

— Не знаю, не знаю. У меня сложилось такое впечатление, Марк.

— Послушай, — сказал он. — Мы сейчас поговорим об этом. Но пока выйди, пожалуйста.

— Почему? Ты стесняешься?

— Нет. Чуть-чуть.

— Подожди. Дай я потру тебе спину.

— Нет, нет. Лучше бы ты вышла.

— Это только мое впечатление, и, возможно, ты сочтешь меня идиоткой, но я думаю, что ты не имел ни малейшего желания защищаться. Мне даже кажется…

— Да, по-моему, это идиотская мысль, совершенно идиотская мысль.

— Прекрасно.

— Дай мне халат.

В халате он почувствовал себя лучше, сразу почувствовал себя гораздо лучше.

— Что тебе кажется? — спросил он. — Ты думаешь, что я не защищался и даже более того… Так?

— Да. Мне кажется, что ты этого хотел. Что ты это намеренно вызвал. Ты сделал так, чтобы собрался совет. Ты не ладил с Драпье, но это могло тянуться долго. Ты мог оттягивать решительное столкновение. Всякий на твоем месте так и поступил бы. Ты ведь знаешь, что почти всего в жизни люди добиваются оттяжками. Но я поняла, что вот уже месяц или два, а пожалуй, даже с самого начала, с того дня, как Драпье пришел в банк, ты хотел с этим покончить, что инициатива исходила от тебя.

— Когда ты это поняла?

— Не знаю, не помню. А что?

— Мне было бы интересно это знать.

— Значит, ты согласен со мной?

— Нет.

Она схватила его за руки повыше кистей и, впившись в него взглядом, сказала:

— Я хотела бы знать, действительно ли можно покончить самоубийством без…

Он толкнул ее в гостиную, бормоча:

— Самоубийством, самоубийством…

— Да, — сказала она, — Драпье — это только предлог, на его месте мог бы быть всякий другой, ничего не изменилось бы, раз это был бы не Женер. В какой-то момент тебе все осточертело, и ты захотел переменить жизнь, людей, которые тебя окружают, женщину — словом, все.

— Нет, — сказал он. — Неверно, что Драпье только предлог. Это неверно и несправедливо.

— Да, я знаю. Я не то хотела сказать. Но тебя никто не знает, и ты сам не очень хорошо себя знаешь. Ты как будто не похож на авантюриста, на человека, который может в один прекрасный день бросить все, чем он жил. Но что, если твоя настоящая натура именно такова? Ты никогда не задавал себе этого вопроса? Способен ты хотя бы ответить на него?

— Совершенно не способен, — сказал он. — И мне хотелось бы, чтобы ты поняла еще одно: я вообще не способен философствовать о самом себе.

— Тем не менее в этом и кроется истина.

— Истина в том, что мне надоело рассуждать. По-моему, это вполне понятно и естественно.

— Хорошо, дорогой, — сказала она. — Поцелуй меня.

Марк поцеловал ее, думая о том, что он измучен, издерган, измотан и что ему больно чувствовать, как она несчастна. Он подошел к окну и поднял штору. Еще не рассвело, и обсерваторию нельзя было различить, но водохранилище Ван уже начинало вырисовываться серой громадой.

Дениза подошла к нему сзади; он почувствовал ее тяжеловатую грудь. Она отвернула воротник его халата и стала покрывать поцелуями его шею и плечо.

— Марк, мой Марк…

— Да, — сказал он. И добавил: — Тебе не следовало бы приходить.

Вторник 20 марта. Протокол заседания.

Заседание открывается в 9 часов 30 минут под председательством господина Эрнеста Драпье, председателя административного совета.

Господин Ласери просит слова по поводу протокола предыдущего заседания.

Председатель. Слово предоставляется господину Ласери.

Господин Ласери. Решительно может показаться, что у меня это вошло в привычку, но документ, призванный дать отчет о наших вчерашних дебатах, рисует нас в таком свете, что я при всем желании не узнаю ни себя, ни вас, господа. Я задавал вопросы мадемуазель Ламбер, но, позвольте, разве я делал это с такой настойчивостью, с такой страстью, словом, в такой форме, что, по существу, диктовал ей ответ? Я не помню этого. Однако если вы, господа, считаете, что я вел себя таким образом, то утвердите протокол. Я склонюсь перед вашим приговором, хотя он и нанесет мне бесчестье, которого я не заслужил.

Голоса. Нет! Нет!

Господин Ласко. Именно это я и собирался сказать.

Господин Ласери. Спасибо, господа. И еще одно. Если не ошибаюсь, после того как мы отпустили мадемуазель Ламбер, между господином Этьеном и нашим председателем произошла легкая перепалка. Они позволили себе кое-какие намеки, это верно, но всего лишь намеки, а в протоколе все это расписывается, так сказать, разъясняется, раздувается…

Господин Ласко. В общем комментируется! Господин Ле Руа явно не справился с делом.

Протокол, поставленный на голосование, не утверждается.

В соответствии с уставом в десятидневный срок на одобрение совета будет представлена его исправленная редакция.

Председатель. На повестке дня назначение нового генерального секретаря. Кого вы предлагаете?

Господин Эрекар. Слово за вами, господин председатель. Вы наиболее заинтересованное лицо. Это вам с ним работать!

Председатель. Можно было бы, конечно, выдвинуть господина Ле Руа.

Господин Оэттли. Он молод, очень молод.

Господин Ласко. И неловок. Эта история с протоколом… Вы показали себя с самой невыгодной стороны при обстоятельствах, когда могли бы завоевать наше расположение. Не в обиду вам будь сказано, вы не отличаетесь тактичностью. Я прямо заявляю, что буду голосовать против вашей кандидатуры.

Председатель. Мне не хотелось бы, чтобы по этому мелкому вопросу голоса членов совета разделились. Достаточно того, что было вчера. Нам нужна такая кандидатура, которая получила бы единодушную поддержку. Мне говорили об одном человеке…

Голоса. Морнан!

Господин Льеже-Лебо. Я всецело за него.

Господин Оэттли. Филипп Морнан — светлая голова и умеет себя держать. Лично я всегда восхищался этим молодым человеком. Какие прекрасные манеры, какая элегантность!.. Этот выбор сделает нам честь.

После краткого обмена мнениями совет единогласно высказывается за кандидатуру Филиппа Морнана.

Председатель. Господин Ле Руа, мы освобождаем вас от обязанностей, которые вы временно исполняли. Благодарю вас. Известите, пожалуйста, господина Морнана, что мы его ждем.