— Какое распоряжение?
— Я не должен вас сюда пускать.
— Будьте спокойны, я никому не скажу.
Привратник грустно улыбнулся, словно оценил иронию, прозвучавшую в словах Марка, и сказал:
— Очень жаль, но мне придется вас обыскать.
— Ну, ну, без глупостей!
— Я имею на это право. У меня есть распоряжение.
— Вы этого не сделаете, — сказал Марк и спокойно застегнул пальто. — Еще чего не хватало.
— Что вы воображаете? Я и не с такими справлялся!
— Возможно. Рад за вас. Что ж, действуйте.
Привратник пожал плечами.
— Вы что, с ума сошли? — сказал он. — Уж не думаете ли вы, что я стану с вами драться? На вашем месте я спокойно дал бы себя обыскать, и дело с концом.
— Не выйдет, — сказал Марк.
— Прекрасно. В таком случае попрошу вас следовать за мной.
— Понятно, — сказал Марк. — Сразу видно, что для вас это дело привычное.
— Что?
— Произносить такие фразы.
Они вышли в коридор.
— Сюда, — сказал привратник.
Они с минуту шли молча. Привратник опять зажег свой фонарь.
— Вы принимаете меня за шпика, да? А я только выполняю свои обязанности, соблюдаю инструкции. Все принимают меня за шпика, и знаете почему? Потому что я раньше служил в полиции. Из-за этого все и говорят, что я веду себя, как шпик.
— Понимаю, — сказал Марк, — тут уж ничего не поделаешь.
— Если бы не это, все, что я делаю, казалось бы в порядке вещей. Обойдемся без лифта, так будет лучше.
Марк не спросил, почему так будет лучше. Через окно, выходившее в коридор, Марк увидел свет в кабинете Драпье.
Не успел привратник постучать в дверь, как Драпье открыл.
— Счастлив вас видеть, — сказал он, впуская Марка в кабинет, и хотел было протянуть ему руку, но вовремя удержался, — счастлив вас видеть именно теперь!
В кресле сидел Женер. Увидев Марка, он вскочил. Марк заметил, что у него совсем старое лицо.
— Добрый вечер, Марк, — пролепетал Женер.
Марк, не ответив ему, повернулся к Драпье.
При взгляде на Женера в глаза бросались не столько его лиловые губы и красные прожилки на щеках, сколько белый круг, явственно обозначавшийся вокруг рта, как это бывает у стариков в минуты волнения, белый круг, казалось нарисованный мелом, делавший его лицо похожим на маску клоуна.
— Садитесь, — сказал Драпье. Марк не тронулся с места.
«Мне-то что, — думал он, — но ему в его шестьдесят пять лет нелегко пережить такую минуту. Чего бы он только не дал, чтобы избежать этой встречи?» Впрочем, Марк отнюдь не был уверен, что Женер что-нибудь дал бы за это. Он был человек мужественный и умел отвечать за себя.
— Можно с вами поговорить? — спросил Драпье.
— Я не вижу в этом необходимости, — сказал Марк.
— Послушайте-ка, — сказал Драпье, — послушайте-ка, вы оба. Не я пришел к вам, а вы ко мне.
— Но что касается меня, — сказал Марк, — то я, во всяком случае, не собирался разговаривать с вами.
Драпье улыбнулся, потом засмеялся — он понял, что ему нет надобности объяснять, зачем пришел к нему Женер.
— Не глупите, — сказал тот непривычным для Марка сухим, категорическим тоном. — Будьте уверены, вам не удастся убедить Марка Этьена, что я пришел сюда не для того, чтобы отстаивать его интересы.
— У меня больше нет никаких интересов, связанных с этим банком, — сказал Марк. Он произнес это, не повышая голоса, даже без нотки презрения — просто констатируя факт.
— Марк, — вздохнул Женер, — вы всегда были таким: когда дело касается вас, вы ничего не понимаете, ни о чем не догадываетесь.
— Вы мне противны, Женер, — сказал Драпье. — Вы мне глубоко противны.
Марк повернулся к Женеру. Тот провел по лбу своей морщинистой рукой и прикрыл ею глаза.
— Знаете, зачем он пришел? — спросил Драпье, проследив за взглядом Марка и повернувшись к нему на своем вращающемся кресле.
— Знаю, — сказал Марк. — Чтобы заверить вас, что он не имеет никакого отношения ко всей этой истории. Он пришел сказать вам, что он сделал все, чтобы меня удержать, и что…
— Неправда, — сказал Женер.
— Что? Что неправда?
— Я вовсе не говорил, что…
— Вы только об этом и говорили! Не пытайтесь отпираться — он это знает. Вы же видите, он это знает!
— Нет, нет. Он сказал это сгоряча. Правда, Марк?
— «Драпье, дорогой Драпье, — заговорил Драпье плаксивым голосом, совсем не похожим на голос Женера, которого он пытался передразнить, и Марку показалось забавным, что Драпье или кто-нибудь еще может так представлять себе характер Женера. — Драпье, дорогой Драпье, я способен на многое, но настраивать этого мальчишку против вас! Поверьте…» Что же, я все это выдумываю? Он когда-нибудь признавался вам, что способен на многое? Почему я должен был ему верить? Почему большинство людей склонно ему верить? Так он вас действительно удерживал? Что он сделал для того, чтобы вас удержать?
— Немало, — сказал Марк. — В ход были пущены разные средства.
— Не можете ли вы сказать, какие именно?
Марк снова посмотрел на Женера, и тот, по-видимому, почувствовал его взгляд, потому что отнял руку от глаз и провел ею по волосам. Даже когда Женер, казалось, был при смерти, он не выглядел так жалко. Однако взгляд его оставался все тем же — открытым, ласковым, почти нежным.
— Я мог бы оказать ему еще и эту услугу, — сказал Марк, — но лучше воздержусь.
— Хорошо, — сказал Драпье. — Я вам верю.
Он встал и подошел к Марку.
— Я очень рад, — продолжал он. — Рад, что это исходит от вас. Знаете, кто вы, Этьен? Политикан, жалкий политикан!
— Не думаю, — сказал Марк. — Тогда, конечно, все было бы проще, но я…
— Нет, — прервал его Женер. — Я могу подтвердить, что Этьен никогда не принадлежал ни к какой политической партии.
— Что вы об этом знаете? Откуда вы это знаете? Разве вы наводили справки о нем?
— Конечно, — совершенно спокойно ответил Женер. — В самом начале. Он это знает.
— Да, — сказал Марк. — Я это знаю.
Драпье резко повернулся к Женеру и сказал:
— А о Кавайя вы тоже наводили справки?
— При чем тут Кавайя?
— Не знаю, — сказал Драпье. — Просто мне хочется поговорить о Кавайя. Как только Этьен вошел в эту комнату, я понял, что должен поговорить о Кавайя.
— Не смейте! — крикнул Женер, протестующе воздев руки, и этот жест, которым он безуспешно пытался выразить негодование, старчески бессильный жест был довольно трогателен. — Что вы знаете об этом деле? Что может такой человек, как вы…
— Такой человек, как я, видал виды. Правда, в то время я еще не принадлежал к вашим кругам, но, быть может, вы знаете, что я имел честь предстать перед судом? Быть может, вам известно, Этьен, что я имел эту честь?
— Да, — сказал Марк.
Он не сказал: «Я не считаю это честью». Не потому, что не хотел, чтобы его приняли за человека, который занимается политикой, а потому что прекрасно понимал, что Драпье (а возможно, даже несомненно, и Женер) ждут от него этих слов. Драпье подождал еще с минуту, потом прошел через всю комнату к своему письменному столу, взял с него какую-то бумагу и, даже не взглянув на нее, произнес напыщенным, театральным тоном: — Это было тринадцатого февраля 1945 года. — Потом добавил: — Меня судили в то же время, в тот же день, на том же судебном заседании, что и Кавайя.
— Что вы делаете, Драпье, — проговорил Женер, — что вы делаете?..
— Этьен, вы слышали о некоем Кавайя?
Марк не ответил.
— Брюннер выкопал его в Нанси. Поймите меня правильно: я пытаюсь разгадать, ради чего вы сломали себе шею, как дурак. Поэтому я и рассказываю вам о Кавайя. Не знаю, заметили ли вы это, но Женер имеет пристрастие к молодым людям, подающим надежды. Охотнее всего он берет их прямо из колыбели. Кавайя Брюннер выкопал в Нанси. Это был очень способный молодой человек, безусловно, не менее способный, чем вы. Провинциал, трудившийся в поте лица и ослепленный перспективой, которая перед ним открылась, он так ничего и не понял — ни тогда, ни позже. Потому что Женер, разумеется, любил его, как сына. Он сделал для него даже то, чего не сделал для вас: взял его к себе в дом, кормил и поил. Потом…
