Совет принимает к сведению заявление председателя.

Председатель. В этих условиях я слагаю с себя всякую ответственность за дальнейший ход обсуждения. Спор такого рода беспрецедентен. Я даже не представляю себе, как его можно вести. Я жду предложений от господ Дуса, Брюннера и Сопена.

Господин Брюннер считает возможным заявить от своего имени и от имени своих коллег, что обсуждаемый вопрос весьма прост. Речь идет о том, чтобы найти почву для взаимопонимания между председателем и генеральным секретарем.

Председатель. Это невозможно. Я вас предупреждаю, что это невозможно.

Господин Оэттли. Тогда нам не о чем и говорить.

Председатель. Прошу заметить, что я его за язык не тянул.

Господин Брюннер был бы очень признателен, если бы ему предоставили возможность высказаться. Такие дебаты, хотя и кажутся необычными, вполне согласуются с традициями нашего банка, который был всегда, образно выражаясь, «хрустальным дворцом, не имеющим темных углов», что свидетельствует отнюдь не о хрупкости, а, напротив, о здоровье этого организма. Если возникают внутренние разногласия, стороны излагают свои точки зрения, и, таким образом, нарыв вскрывается. Ныне возникли разногласия между председателем и генеральным секретарем. Что ж, совет призван их разобрать.

Председатель. Если я вас правильно понял, вы хотите сказать, что совет призван меня осудить!

Господин Дус. Вы превратно истолковываете нашу позицию. Должен признаться, меня это удивляет. Господин Брюннер выражается крайне деликатно и обнаруживает редкое благородство мысли. Я не ошибусь, если скажу, что совет единодушно выражает ему свою признательность.

Господин Брюннер. Благодарю вас. Все присутствующие здесь, несомненно, не могут не понимать, как было бы обидно, как было бы прискорбно, если бы столь блестяще начавшаяся карьера господина Этьена вдруг оборвалась из-за подозрения, которое могло бы навлечь на него ваше молчание. Подозрения в некомпетентности или, что еще хуже, в недобросовестности. Вы знаете нашу среду. Подумайте, на что бы мы обрекли господина Этьена, если бы распространился слух, что мы лишили его нашего доверия.

Господин Оэттли. Мы не лишаем господина Этьена нашего доверия. Об этом не может быть и речи. Вопрос о его честности не ставится на обсуждение.

Господин Брюннер. Позаботьтесь о том, чтобы его честность не ставилась и под сомнение.

Господин Ласери. Никто не бросает тень на честность господина Этьена.

Господин Этьен. Не верно! В этом-то и все дело. Меня обвиняют в том…

Председатель. Замолчите! Я вам не давал слова.

Господин Этьен. Я прошу слова.

Председатель. А я вам его не даю. Генеральный секретарь не имеет права высказываться на заседаниях совета, он только отвечает, когда его спрашивают.

Господин Брюннер. Когда вы, господин Драпье, согласились на созыв этого заседания, мы считали, что тем самым вы согласились предоставить господину Этьену возможность защищаться.

Председатель. Вы меня плохо поняли, господин Брюннер. Я не позволю нарушать установленный порядок. Господин Этьен не будет говорить.

Господин Оэттли. Вот видите, я был прав. Мы напрасно теряем время.

Господин Этьен. Успокойтесь, Я все же намерен говорить.

Голоса с мест. Нет! Нет!

Господин Ласери. Совет не потерпит подобной дерзости.

Господин Оэттли считает, что из создавшейся ситуации есть только один выход: пусть кто-либо из членов совета согласится говорить от имени господина Этьена.

Председатель. Что ж, это и в самом деле возможный выход. Согласится ли кто-нибудь из членов совета взять на себя защиту генерального секретаря?

Господин Ласери. Это прекрасный выход.

Господин Оэттли. Он сам собой напрашивается.

Председатель. Я повторяю свой вопрос.

Голоса с мест. Брюннер! Брюннер!

Господин Брюннер. Быть может, я и согласился бы, но, признаюсь, я не совсем уверен, что имею на это право.

Господин Этьен. Нет, я возражаю.

Председатель. Вам не приходится возражать. Если совет решит, что от вашего имени будет говорить господин Брюннер, вам останется только примириться с этим.

Господин Брюннер. Но не могу же я, в самом деле, говорить от имени господина Этьена против его воли. Прошу устроить перерыв.

В 10 часов 25 минут объявляется перерыв.

— Я жду вас в комнате номер четыреста двадцать девять, — сказал Брюннер Марку.

— Сейчас, одну минутку.

Марк привел в порядок свои заметки и закрыл папку.

— О, — воскликнул господин Ласери, — вы смело можете оставить папку здесь! Никто ее не тронет.

— Не сомневаюсь, — ответил Марк, — но я все же предпочитаю взять ее с собой.

Комната №429 не была кабинетом. Она предназначалась для заседаний некоторых комиссий. Там стоял десяток кресел в стиле «Наполеон III», собранных из разных гарнитуров, огромный диван, обтянутый зеленым репсом с орнаментом из птиц и веток, и среди всего этого старья несколько современных низких столиков с крышками, напоминающими по форме бобы. Все это купили, видимо, разом, на аукционе, за исключением столиков, которые Женер заказал сыну Ласери. Ласери-младший перепробовал множество профессий, и всякий раз банк старался помочь ему в его начинаниях.

Марк присел на диван подле господина Брюннера. Брюннер положил ему руку на плечо. Вслед за Марком в комнату вошли Дус и Сопен и остановились на полпути от двери к дивану.

— Надеюсь, мы будем благоразумны… — начал Дус.

Марк прервал его:

— Мне нужно сказать несколько слов наедине господину Брюннеру.

— А! Очень хорошо, — проговорил Сопен.

— Дорогие друзья, — сказал Брюннер, — оставьте нас на несколько минут. Вы наши истинные друзья, но нам с господином Этьеном необходимо посовещаться!

— Мы вас прекрасно понимаем, — почти одновременно произнесли Дус и Сопен и удалились.

— Вы их обидели, — сказал Брюннер.

— Да, — согласился Марк, — и притом без надобности. По-моему, нам, собственно, не о чем говорить.

— Вот в этом вы ошибаетесь, — сказал Брюннер. — Обдумав все как следует, я считаю, что вы должны согласиться на предложение Оэттли.

— Но это было бы глупостью. Простите.

— Пожалуйста. Но что же вы, собственно говоря, хотите?

— Я хочу говорить.

— Но вы не имеете на это права. По уставу не имеете права. Это очень веский аргумент.

— Вы находите?

— Вы слишком легко к этому относитесь. Вы забываете, что такое административный совет.

— Боюсь, это вы забываете, что такое совет.

— Вы, видимо, думаете, что все это болтовня? Но ведь они и в самом деле могут не дать вам говорить.

— Нет, не могут.

— Вы хотите сказать, что они физически не могут? Но они могут закрыть заседание и разойтись.

— Да, конечно.

— Ну и что тогда?

— Тогда — ничего. Но, пожалуй, я предпочел бы это.

— Чему? Моему выступлению в вашу защиту?

— Да, если угодно.

— Мне как-то неудобно настаивать… — вздохнул Брюннер.

— Надеюсь, вы меня понимаете, — ответил Марк.

— Признаюсь, не слишком хорошо. Если мы и дальше будем так же хорошо понимать друг друга, то уж, право, не знаю, к чему это приведет. По-моему, дорогой, мы плохо начали. А ведь мне кажется, — могу сказать это, не хвалясь, — я умею выступать на совете… Мне думается, я обладаю как раз тем видом красноречия, который может воздействовать на совет.

— Я знаю.

— С другой стороны, не думаю, чтобы кто-либо мог упрекнуть меня в недостатке мужества. Уж я бы не стал мямлить. Я был бы тверд.

— Весьма сожалею, — сказал Марк.

— Вам нечего сожалеть. Как вам угодно, старина. Вы больше нуждаетесь во мне, нежели я в вас.

В дверь постучали.

— Откройте, — сказал Брюннер. — Взгляните, кто там.