Сэм была совсем не саркастичной, когда сжала мою руку и сказала:

— Но разве ты не видишь? Ты должна понять. Ты не просила его сделать что-то неправильное или незаконное, ты не просила его выбирать тебя, вместо его убеждений. Ты просишь его сделать правильное и хорошее дело, доброе дело. Если он действительно любит тебя, действительно и по-настоящему любит, то ты должна быть для него важнее, чем месть.

Я пристально смотрела на нее, пока мое зрение снова не размылось, и добавила рассеянно:

— Но я не важна.

— Но ты не важна, — эхом повторила она с грустным лицом, притягивая меня в объятия, снова шепча мне на ухо: — а ты должна быть важной.

***

В понедельник я написала маме о том, что рассталась с Мартином. Она ответила, что организовала через химический факультет, чтобы я закончила лабораторную без партнера. Еще она написала, что надеялась увидеть меня на летних каникулах.

Когда я больше ничего не получила от нее: ни звонка, узнать, как я, ни спасибо или хотя бы признание того, как прошел для меня этот разрыв — я стала иррационально злой и играла "Убивая во имя" группы "RageAgainsttheMachine[14]" на моей акустической гитаре до 2:37 утра. Я остановилась, только потому что Сэм пришла домой поздно вечером с учебы, и ей нужно было поспать. Когда она ушла на следующее утро, я взяла свою гитару и сыграла эту песню снова.

Но игра злобной музыки на акустической гитаре перестала полностью удовлетворять меня, поэтому я прекратила. Теперь мне нужны были барабаны.

Следующая неделя была странной. Сэм сказала, что у меня был траур, но почему-то было такое ощущение, словно это я умерла. Жизнь складывалась из периодов отрешенности, изредка прерываемых вспышками интенсивного и болезненного беспорядка.

Ближе к концу этой бесконечной недели, полной незначительных на первый взгляд моментов, я задавалась вопросом, почему кто-то хотел влюбиться. Влюбленность высасывала — образно, она высасывала жизнь из меня, превращая меня в пустую, одинокую пустыню.

Кроме тех случаев, когда я играла на гитаре.

Так что, я играла на гитаре, но вместо того, чтобы играть злобную музыку, я играла сюиты, в основном, классические, как-то придавая им поистине злобное звучание.

Еще я игнорировала сообщения Джорджа о воскресных семейных повестках дня. Я пропустила воскресный звонок, при этом показав два средних пальца телефону, когда он зазвонил. Потом я играла на гитаре.

В понедельник, спустя неделю после расставания, я была в ужасном беспорядке. Я не мылась... почти. Я находила утешение в маленьких достижениях таких, как чистить зубы раз в день и добраться до аудитории.

Идя на занятия, я смогла сосредоточиться. Ну до того как войти в класс векторных исчислений, я была в шоке, подслушав, что кого-то из братства Мартина арестовали за попытку изнасилования и нападения на несовершеннолетнего.

— Кого? — спросила я громко, не заботясь о том, что после этого вопроса ко мне прицепился бы ярлык бессовестно подслушивающей.

Двое парней посмотрели через плечо на меня, видимо нашли меня безобидной в моих спортивных штанах, со спутанными волосами и в испачканной футболке "Властелина Колец", затем повернулись ко мне лицом, чтобы я могла включиться в разговор.

Рыжий заговорил первым:

— Один из команды гребцов, Салсмар. Его фотография в газете, если хочешь знать, там еще есть и видео. Они не раскрывают имя девушки, потому что выяснилось, что она несовершеннолетняя.

Бэнджамин Салсмар. Бэн. Насильник Бэн.

О мой Бог!

Желудок скрутило. Я чувствовала себя ужасным человеком. Я должна была позвонить в полицию насчет Бэна, как только приехала обратно в кампус. Но я забыла, дав волю личной драме, и теперь кто-то страдал из-за меня.

Тьфу... Просто, тьфу!

— Просто еще один придурок из братства, — насмешливо сказал темноволосый парень. — Было бы удивительно, если бы такое дерьмо не происходило все время. Покажите мне парня из братства, который бы никогда не насиловал девушку, это будет шокирующе.

— Ага, — добавил рыжий, — это будет достойно освещения в прессе, если Салсмара действительно посадят. Обычно этих парней выкупают папочки и пожимают руки.

—А что за видео?— надавила я. — Если у них есть видео, то его наверняка посадят?

Они оба пожали плечами, словно власть, деньги и влияние значили больше, чем жесткие и весомые доказательства. Потом начался урок, и наш импровизированный фестиваль сплетен завершился.

Но я не могла сосредоточиться на занятии, словно у меня были сотни муравьёв в штанах. Уверена, что Мартин организовал арест Бена или, по крайней мере,был ответственен за то, что его записали на пленку.

***

К концу третьей недели после расставания я почти ежедневно принимала душ и не плакала уже семь дней. Я потеряла почти пятнадцать фунтов... Даже печенье не вызывало у меня интерес. Я не отвечала на мамины звонки, не участвовала в воскресных семейных встречах.

Я снова начала прятаться в шкафу. После занятий я приходила обратно в общежитие, залазила в мой шкаф и закрывала дверь. Иногда я брала свою гитару и играла песни собственного сочинения, импровизируя. Все песни были мрачными.

Я не видела и не слышала ничего о Мартине, и все равно было больно. Его отсутствие чувствовалось везде. Поэтому, сидеть в темноте и наслаждаться отсутствием чувств было облегчением.

Мне не становилось лучше. Вещи не становились легче. Жизнь становилась из дрянной в ужасающе болезненную.

Таким образом, дела окончательно превратились из дрянных в ужасающе болезненные после обеда в четверг. Я шла домой с намерением провести некоторое время во мраке моего шкафа, когда увидела его.

Мои ноги сами по себе перестали двигаться, и я сказала себе не моргать и не дышать, а вдруг, он был миражом. Я не осознавала до того момента, насколько я изголодалась даже по мимолетному взгляду на него. Хоть это и было больно до глубины моей мелодраматичной и измученной души, я все равно пялилась на Мартина.

Он сидел за круглым столом студенческого союза. Его большие руки были в волосах, и он углубился в изучение бумаг на столе перед ним. Рядом с Мартином сидела очень красивая блондинка в сером деловом костюме, черный кожаный кейс лежал на стуле рядом с ней. Я отметила, что она выглядела примерно на десять лет старше меня, но я задалась вопросом, как много профессионализма скрывалось под этим костюмом и макияжем.

Между тем, выглядел он точно так же. Его волосы были взъерошены, но это, скорее всего, потому что он часто пропускал через них свои пальцы. Но его цвет лица был в порядке. Выглядел он нормально. Вполне безупречно.

Я заставила себя перевести дух и переместиться к стене, подальше от потока пешеходов. Мой мозг был перегружен после того, как я почти минуту стояла и пялилась, как ненормальная на моего...на моего Мартина.

Но он не был моим Мартином.

Новая волна боли пронзила мою грудь, и я изо всех сил пыталась вдохнуть. Казалось, кто-то ударил меня ножом прямо в сердце. Каждый удар был медленной болью.

Он не был моим. И он выглядел совершенно нормально. Он был прекрасен, а я была безобразной, потому что он никогда не любил меня, а я позволила себе всецело влюбиться в него... как полная идиотка.

Холодная уверенность и принятие были мучительными, но необходимыми, словно бальзам на открытую рану, которую я носила в себе. Это было просто, как сказала Сэм: он был не способен любить. Я теряла свое время, глядя на него теперь и тоскуя по нему в течение последних трех недель. Все мое время с Мартином Сандеки было напрасной тратой времени.

Поистине опустошающее, но успокаивающее онемение накрыло меня, словно одеялом. И я приняла его. Черт возьми, да я обмазала бы себя им. Оно было словно доспехи и оружие, и, наконец-то, средство борьбы против моих обнаженных чувств. Я так устала быть ранимой и беспомощной.