Несмотря на мою уверенность и обещания, я почувствовала, как задрожал подбородок и жгучая влага собралась в уголках моих глазах.

— Если я —все, о чем ты думаешь, тогда ты готов поведать миру, как ужасен твой отец и быть со мной без союза наших семей?

Это было встречено молчанием, а молчание лишь подпитывало мою отрешенность.

Я фыркнула, невесело рассмеявшись.

— Ага, так я и думала.

— Кэйтлин, нет ни одной причины, почему мы не можем встречаться тайно, если только ты...

Это был тот же самый аргумент —ничего не изменилось, так что я перебила его:

— Если нас увидят вместе, то все это будет бессмысленно. Моя мать...

— К черту твою мать, — прорычал он.

Я поморщилась, уставившись в пол, потому что не хотела его видеть, и когда я заговорила, мой голос дрожал.

— Это бессмысленно. Ты должен отпустить меня.

— Что если я не могу? Хмм? Что если я не хочу? Что если я позвоню репортеру "Вашингтон пост" и скажу, что мы по-прежнему вместе и наши семьи ближе, чем когда-либо?

Я, наконец, подняла глаза к нему, чтобы он мог видеть, насколько серьезна я была, что — в тот момент — я ненавидела его, немного. Я смотрела на него, хоть это и было больно.

Я как-то выдавила из себя:

— Это шантаж.

— Если это то, что тебе требуется. — Он сказал это вместе с воинственным пожатием плечами.

Я покачала головой, в основном злясь на себя за то, что думала, будто мы могли когда-то быть командой.

— Мартин, есть время бороться, а есть время изящно откланяться.

— Ты никогда не боролась, — фыркнул он, его рот скривился в некрасивой усмешке, глаза были словно темно-синие языками пламени.

Я мимолетно задумалась о том, как я боролась за него перед его отцом, как я боролась за него и за нас в его комнате три недели назад. Но какой был смысл? Спор привел нас в никуда. Нас уже не существовало.

Вместо этого, я сказала:

— Что ты хочешь от меня? Ты хотел шантажировать меня? Угрожать? Мне позвонить твоему отцу и рассказать о твоем плане о продаже его домов?

Он вздрогнул, словно я ударила его, несколько раз быстро моргнув.

—Ты не сделаешь этого.

—Нет. Не сделаю. Я уважаю твое решение, даже если считаю, что это ошибка.

—Так что ты изящно откланяешься, как трусиха.

— Ты ошибаешься. Ты очень сильно ошибаешься. Я борюсь за то, во что верю, я собираюсь делать правильные вещи...

— Самоотверженный, страдальческий бред!

—И я не собираюсь менять свое мнение.Теперь настало твое время найти самоконтроль, чтобы изящно откланяться и отпустить меня.

Сверкая глазами, Мартин сместился на ногах, его поза говорила о том, что он готовился к запуску очередного словесного залпа, поэтому я быстро добавила с ноткой мольбы в своем и так дрожавшем голосе:

— Если у тебя когда-либо были чувства ко мне, ты будешь уважать мое решение. Ты уйдешь прямо сейчас и оставишь меня в покое. Мне нужно, чтобы ты оставил меня в покое. Ты уничтожаешь меня.

Его сине-зеленые глаза были безжизненными от боли, когда вглядывались в меня. Я узнала его боль, потому что это был отголосок той удушающей агонии, которую я носила в себе каждый день.

После долгой паузы он кивнул, его рот сжался в узкую линию.Он смотрел куда-то вдаль, ни на чем не останавливаясь. Я видела, как его грудь вздымалась и опадала, и наконец услышала нетвердый выдох, прежде чем он повернулся и ушел.

Его шаги —ожидаемо— были уверенными, как и всегда. Каждый шаг его плавной походки только доказывал, что Сэм была права. Он жил во вселенной для одного, и мне этого было не достаточно.

Я долго смотрела ему вслед, на его затылок, пока он не повернул за угол.

Потом я побежала домой. Села в моем темном шкафу и заплакала.