— Нет... Нет, нет, нет. Этого не должно случиться. Ты не сделаешь этого.

Я испустила страдальческий вздох, больше похожий на рыдания, и посмотрела на стену за его плечом, всхлипывая. Слезы свободно полились из моих глаз, я чувствовала холодные дорожки, которые они оставили на моих щеках. Это отчаяние было подобно пчелиным укусам на каждой части моей кожи, желудок скрутило и сжало. Меня словно разрывало на части.

Когда я ответила, это было безэмоционально, потому что я уже знала, каким был бы его ответ.

— Думаю, у меня нет другого выбора, только если ты можешь придумать другое решение.

— Ты просто собираешься сдаться? Вот так просто?

Я вывернулась из его хватки, сделав несколько шагов назад и фыркнув:

— Ты так говоришь, будто это легко для меня. Это не так просто. Ты не откажешься от своих воображаемых спутниковых планов, а я не могу позволить моей матери страдать из-за лжи твоего отца. Ты просишь меня выбрать между правильным и неправильным. Мне нужно сделать правильный выбор.

— Чушь! — Я поморщилась, потому что его голос был громким и сердитым,  глаза сверкали, лицо было мертвенно бледным, когда он, сократив дистанцию между нами, ткнул пальцем мне в лицо. — Если ты не хочешь быть со мной, то это твой выбор. Не надо сваливать всю вину на какие-то высшие причины. Решать только тебе!

— Я хочу быть с тобой! Я лю... — Я отвернулась, закрывая лицо, прежде чем он увидел бы, как оно исказилось, и отступила на три шага, прикусив язык.

Это было безумие. Я думала, мы любили друг друга, и все же...

Рассудок поднял свою приветливую голову и любезно напомнил мне, что люди не влюблялись за неделю. То, что я чувствовала, было просто увлечением, новизной: его улыбка, то, как он прикасался ко мне, смотрел на меня.

Любовь продолжилась бы. Любовь нашла бы способ. Любовь вытерпела бы.

Но у нас была неделя. Одна неделя. Всего неделя.

— Великолепная неделя, — сказала я сквозь слезы, не сразу поняв, что произнесла это вслух.

— Что?

—У нас была великолепная неделя, — прошептала я, вытерев наконец лицо и убрав руки, разум напоминал мне, что даже если я не чувствовала себя спокойно, не значило, что я не могла быть спокойна.

Я могла оставаться спокойной.

Я не стала бы биться в истерике.

Я вышла бы из его комнаты, ушла бы от него, никогда не жалея о принятом решении, потому что я делала правильный выбор.

Поэтому приподняв подбородок, я мысленно приготовилась к тому, что за этим последовало бы, откапав где-то в глубине себя смелость.

— Я всегда буду помнить это. Я всегда...буду думать о тебе.

Глаза снова застилала пелена слез. Мне нужно было уйти, пока я окончательно не расплакалась, потому что если уж я начала бы, то это были бы эпические рыдания. С использованием нескольких коробок салфеток.

Он сказал, сквозь стиснутые зубы. Я знала, что он был в ярости, но это прозвучало отчаянно:

— Клянусь Богом, Паркер, если ты уйдешь, если ты сделаешь это, то все. Клянусь Богом, все будет кончено. Я не могу вечно пытаться доказывать, что я чувствую к тебе и что я хочу от тебя по-настоящему.

— Я верю тебе, — сказала я, не оборачиваясь. Я не могла смотреть на него. Мне нужно было уйти.  Я обняла себя руками и, помедлив, пошла к двери.

— Нет, — тихо сказал он, его голос был грубым с нотками отчаяния. — Теперь я умоляю тебя, не делай этого. Я люблю тебя. — Он выдохнул последнюю часть, и последнее слово резко оборвалось, словно он проглотил его.

Меня поразил шок, его слова словно имели физическую силу, наэлектризовав воздух, чтобы достучаться до меня, в груди сжалось мое онемевшее сердце. Я споткнулась, мои плечи сжались, и я крепче обхватила себя руками.  Это ощущалось так, будто я держала себя в руках. Если я бы убрала руки, то разбилась бы в лепешку.

Я повернулась, попытавшись сделать глубокий вздох, но не смогла, боль была слишком острой, слишком сильной. Я встретилась с ним взглядом. Умоляющая сила этих глаз и одновременно гордая свирепость в них чуть не сбили меня с ног.

— Тогда помоги мне, — умоляла я в ответ. — Помоги мне найти другой способ. Я не хочу этого делать. Помоги мне бороться с твоим отцом.

В его глазах было отчаяние и мука, когда он посмотрел на меня. Он взмолился:

— Мы можем видеться тайно.

— Нет. Кто-нибудь может узнать, и тогда моя мама будет выглядеть еще хуже.

— Он раздавит меня, Паркер. — Мартин покачал головой, боль от разочарования и беспомощности бросала тень на его черты. — Я не могу пойти против него, еще нет.

Я выпустила дыхание, которое задерживала. Мой голос был полон слез, но в то же время тверд. Пожав плечами, я сказала:

— Тогда... Думаю, пора прощаться.

 Я не могла перестать плакать. Просто физически не могла.

Мне было больно. Мне было настолько больно. Каждый раз, как я закрывала глаза,  видела его лицо, и мне становилось еще больнее. Я стала задыхаться, словно стала тонуть от этого.

Я была не таким человеком, по крайней мере, не была такой до этого момента. Я была спокойной и отстраненной, я презирала драму. Я никогда не понимала девушек, которые плакали из-за парней. Но я делала это сейчас. И я успела чертовски прочувствовать это. У меня не было никакого контроля над моими мучениями, у меня не было выбора, кроме как чувствовать это, все это, и это был отстой.

Так что, я похоронила себя под одеялом и плакала, будто это была моя работа, а я надеялась на повышение по службе. Я плакала, пока моя подушка не стала мокрой, и единственное, чего я добилась, было то, что пульсация в моей голове стала такой же сильной, как и боль в моем сердце.

Вот в каком состоянии нашла меня Сэм после расставания с Мартином.

Она остановилась в двери в нашу комнату, и свет из коридора осветил мою кровать, а я встретилась с ней взглядом, пока она осматривала мое припухшее, заплаканное лицо. Уголки ее рта опустились, когда она сжала губы.

— Кто-то умер? — спросила она.

Я покачала головой и прижала лицо к влажной подушке, мои слова прозвучали приглушенно, когда я драматично ответила:

— Нет. Но я хотела бы.

— Ты хотела бы умереть?

— Да, я хочу умереть.

— Почему?

— Мы расстались.

Иииииии еще больше слез. Я икнула, всхлипывая.

— Ну... Черт. — Я слышала ее вздох, потом она нежно сказала, поглаживая меня по спине: — Я скоро вернусь с мороженым и фруктами.

Дверь щелкнула, закрываясь за ней. Так что я плакала, завернувшись в хаос чувств и мыслей, захлестнувших меня, после того как сама ушла от Мартина.

Может, я была эгоисткой.

Может, месть Мартина была важнее, чем репутация моей матери и обеспечение интернет-сервисом миллионов людей.

Может, мы могли бы видеться тайно, и никто бы не узнал.

Может, мы просто расстались бы на четыре месяца, чтобы он смог привести свой план мести в действие.

Может, я просто превращалась в жалкое существо, которое хваталось за любую соломинку, потому что я скучала по нему каждой клеточкой своего тела, и мысль, что я никогда больше не увидела бы его и не заговорила бы с ним снова, заставляла меня желать поджечь себя.

Конечно же, я бы не подожгла себя, но сделала бы что-нибудь радикальное, потому что мне было так чертовски больно и очень, очень плохо.

А прошло всего пять часов.

Сэм вернулась, когда я была в середине воспроизведения разговора с Мартином в моей голове и потому сомневалась в правильности моего решения в миллионный раз.

Она включила свет, заставляя меня стонать, морщиться и более страстно желать смерти.

— Кэти, возьми розовые таблетки на тумбочке и выпей воды. У тебя, наверное, обезвоживание.

— Что за розовые таблетки?

— Ибупрофен.

Я изо всех сил пыталась сесть, потянувшись за таблетками, и начала плакать.

— Ладно, — сказала я сквозь слезы, — я возьму таблетки, но ничто и никогда не заставит меня снова чувствовать себя хорошо.