Маша обратила внимание, что она резко отличается от всех прямо-таки белоснежной кожей. Мишель, бросив на нее внимательный взгляд, видимо, тоже это заметил и усадил Машу под большой зеленый зонт. Но солнце, отвоевывая пространство, постепенно наступало, забираясь в каждую щель.

Маше была приятна забота Мишеля, однако мысль о том, что он хлопочет не столько о ней, сколько о своей придуманной Натали, начинала преследовать девушку.

Прислушиваясь к разговору друзей, Маша постепенно втянулась в него. Увидев, что она заинтересовалась беседой, Клод рассказал ей о фабуле фильма, о различных курьезах и спорах с Мишелем, связанных со сценарием их будущей картины. Он пожаловался, что для описания обстановки и костюмов они сначала полагались на знания Мишеля, которому много «досталось по наследству» от его русской родни, но потом этих знаний стало не хватать, и они часами просиживали в библиотеках, изучая историю русского искусства и костюма начала века. Теперь они хотели бы надеяться, что Маша не только примет участие в пробах на роль Натали, но и вообще поможет им по эпизодам в России.

— Мишель говорил, что вы из семьи русских музыкантов и сами играете на рояле. У нас как раз есть сцена, где Натали играет для гостей. Теперь, познакомившись с вами, я могу дописать некоторые сцены специально для вас. — И Клод стал увлеченно рассказывать Маше о своей героине, ее характере, вставляя русские, в его понимании, слова как бы в речь Натали. Мишель периодически исправлял его, но тоже неправильно. Маша смеялась и сама не заметила, как перестала обижаться на Мишеля и заинтересовалась новым фильмом.

Она горячо спорила, объясняя, что русская графиня не могла сделать то-то и то-то, что это абсолютно западный менталитет, она даже настаивала на изменении музыкального произведения, которое должна была играть Натали.

— Ну, значит, договорились, — остановил жестом их бурный спор Мишель. — Прямо завтра приступаем к первым пробам. Начнем с этого эпизода за роялем. Пусть Маша сама выбирает, что играть. А теперь, Маша, тебе надо отдыхать. Первый день будет очень тяжелый. — И, окинув ее сочувствующим взглядом, добавил: — Я не хочу тебя запугивать, но работа для новичка предстоит не простая. — И потом, как бы закрыв тему официальных переговоров, по-домашнему, почти как Пьер, спросил: — Маша, так ты не ответила мне — согласна?

— Да, — почему-то покраснев, прошептала Маша.

— Тогда едем на переговоры к отцу.

Пьер воспринял сообщение Мишеля о том, что тот хочет попробовать Машу в своем новом фильме, достаточно спокойно.

— Машенька, но я не могу задержаться здесь даже на неделю. Меня ждут неотложные дела в Париже. И хотя я думаю, что это очередная выдумка моего экспансивного сына, пожалуйста, попробуй, если тебе нравится. Я оставляю тебя под ответственность Мишеля. Главное, что тебя это развлечет. — И, обращаясь к Мишелю, как бы в шутку добавил: — Смотри, не замучай мою невесту. У нас осенью свадьба.

— Не беспокойся, отец, я позабочусь о ней, — заверил Мишель.

Через несколько минут по его звонку появился официант с тележкой яств и бутылкой холодного шампанского.

Мишель предложил тост за новую звезду Голливуда. А потом, деликатно поглядывая на Машу (так ей, во всяком случае, показалось), — за будущее отца и его невесты.

Пьер, осторожно отпивая из фужера ледяной напиток, радовался настроению сына, уверенный, что это только блажь. И даже не подозревал, что в последний раз видит самых близких ему людей.

На следующий день Маша приступила к пробам в павильоне, а Пьер улетел в Париж.

Работа действительно оказалась тяжелой. Примерка париков и костюмов так вымотала девушку, что Мишель назначил съемки на вечер, после отдыха, чтобы сразу не запороть первый эпизод.

Ночью, сквозь сон, Маша слышала звонок телефона, но снять трубку не было сил. Только утром, глотая на ходу завтрак, она подумала, что это, наверное, был Пьер, и решила сразу после съемок позвонить ему сама. Но она вспомнила об этом только поздним вечером и, поскольку в это время в Париже был полдень и Пьера, вероятно, трудно было бы найти, отложила звонок на завтра.

Утром ее разбудил по телефону Мишель. Взволнованным голосом он сказал, что немедленно к ней выезжает и они срочно улетают в Париж. Звонил лечащий врач отца и сообщил, что у Пьера инфаркт. Состояние очень тяжелое.

Маша от волнения ничего не смогла толком уточнить: когда это случилось, где находится Пьер — дома или в больнице? Возможно, ему стало плохо во время перелета? Или он понервничал из-за нее?

Маша чувствовала себя безусловно виноватой. Если бы она улетела с Пьером, наверное, могла бы предотвратить несчастье.

Мишель, ничего не объясняя, посадил ее в машину, и они умчались в аэропорт.

Всю дорогу до Парижа Маша старалась вспомнить лицо Пьера в их прощальный вечер в Лос-Анджелесе. Он был весел и смеялся вместе с ними, подтрунивая над очередной, как ему казалось, выдумкой Мишеля.

«Но чувствовал он себя в Америке плохо, отказался от приема в бассейне, часто пил сердечные лекарства. А я ни на что не обращала внимания», — казнила себя Маша.

— Может, ему вообще не надо было прилетать сюда? Он из-за меня сделал это, — поделилась она сомнениями с Мишелем.

— Наверное, и из-за меня тоже, — стараясь взять на себя часть вины и облегчить Машины переживания, покачал головой Мишель.

Пьер умер, не дождавшись приезда Маши и Мишеля. Похороны должны были состояться через два дня. Отпевание Мишель заказал в небольшом костеле недалеко от дома.

За катафалком, утопавшим в живых цветах, следовала траурная процессия — родственники, друзья, знакомые. На церемонии прощания присутствовали и официальные лица, так как Пьер в течение нескольких лет был членом французского парламента.

Маша в черной шляпе с вуалью и черном платье шла за гробом рядом с Мишелем.

На кладбище после похорон к ней подошел смуглый молодой человек, представился сыном друга Пьера, выразил свои соболезнования и, сказав, что имеет для нее поручение от отца, попросил о встрече. Маша условилась с ним на следующий день. Когда юноша садился в автомобиль, она обратила внимание, что его сопровождала охрана, а сам автомобиль был похож на громадную черную ракету с шестью дверями. Раньше ей не приходилось видеть таких машин.

На следующий день незнакомец, приехав в дом Пьера, представился наследником главы маленького государства, находящегося недалеко от Франции.

Князь, таков был титул молодого человека, рассказал Маше, что его отец и Пьер были очень дружны в молодости. Сейчас его отец тяжело болен и фактически передал ему управление этой страной.

— Вы прекрасно говорите по-французски, Ваше Высочество, — растерявшись от общения с такой важной особой и не зная, как себя вести с юношей, нашлась Маша.

На что тот, вежливо улыбнувшись, ответил, что наряду с родным языком у них признаны испанский и французский.

— Кроме того, я учился в Сорбонне, — не без гордости заметил молодой князь и продолжил: — Мы ждали господина Пьера и вас с визитом весной, но, вероятно, что-то изменилось в ваших планах.

И тут Маша вспомнила, что Пьер говорил ей о высокопоставленном старом друге, который приглашал их приехать в эту маленькую чудесную страну. Маша толком не запомнила даже ее названия. Пьер рассказывал, что это государство с очень интересной, древней культурой. «Только права женщин там стали признавать последние десять лет, несмотря на то что вероисповедание в стране католическое, — смеялся Пьер, — поэтому тебе, наверное, не понравится».

Вспомнив слова Пьера, Маша поднялась, подумав, что нельзя сидеть в присутствии такой персоны. Желая побыстрее расстаться с князем, но не показаться при этом невежливой, она поинтересовалась здоровьем его отца. Князь церемонно ответил, что тот чувствует себя неважно, однако непременно хочет встретиться с Машей, поэтому он от имени отца имеет честь пригласить ее с визитом в их княжество. А лично от себя просит, чтобы Маша не отказала больному.