– Хмеда, кофе готов, habibti! – доносится из кухни молодой женский голос.

– Я только соберу вещи девочек, это быстро – и нас уже нет, – говорит мать.

Она смотрит на сына как на чужого человека и крепко сжимает губы: ей не хочется говорить ему то, что она о нем думает.

– Не будем тебе мешать, – добавляет она и, резко повернувшись, торопится за Марысей.

– Но, мама… – мягко произносит Ахмед вслед старухе. Та, вне себя от злости взбегает по лестнице как сумасшедшая.

Действительно, не прошло и пятнадцати минут, как три больших чемодана стоят битком набитые и едва закрываются. Старая женщина так занята, что только время от времени поглядывает на малютку Дарью, беззаботно играющую в своей кроватке, и даже не замечает отсутствия Марыси.

– Внученька моя белолицая, где ты? – зовет она, заглядывая в ванную, а потом и в кабинет на втором этаже.

Наконец не без внутренней дрожи переступает порог супружеской спальни, дверь которой до сих пор висит на одной петле. Маленькая худенькая девочка лежит на кровати, подогнув под себя ноги, и безутешно плачет. Она так сильно обняла подушку своими тоненькими ручками, что сжатые до боли пальцы даже посинели. Личико девочки белое как мел, глаза закрыты, а красиво очерченный маленький рот кривится в гримасе печали и отчаяния.

– Марыся, – говорит бабушка, называя ее по-польски, пусть и искаженно. – Уже все готово, мы можем идти.

Она осторожно притрагивается к плечу внучки, и та медленно открывает янтарно-медовые глаза.

– Да… ты права… некого больше ждать, – говорит девочка и садится на кровати. – А где плед? Тот, твой?

Еще секунду посидев на большой родительской кровати, Марыся с чувством касается маленького пятнышка крови, которое темнеет на красиво украшенной подушке.

После многочасового перелета Малика с матерью и двумя племянницами приземлились на запыленном аэродроме в Аккре.

Попали они на самую плохую в этом районе мира погоду: дует северный ветер, harmattan. Серой завесой пыли он закрыл солнце и, высушивая землю, преследует людей своим горячим дыханием.

– Gibli дует, тетя. – Маленькая Марыся поднимает к небу постоянно грустные глаза и окидывает взглядом облака пыли, крутящиеся в воздухе.

Но тут, словно по мановению волшебной палочки, все стихает, и глазам прибывших открывается голубое небо.

– Это знак, мои девочки: все еще сложится счастливо, – говорит бабушка, которая изо всех сил старается оптимистически смотреть в будущее.

На стоянке, где бумаг и другого мусора больше, чем автомобилей, они садятся в побитый автобус посольства и едут в город, который отсюда выглядит зелено-бело-красным нагромождением домов. Посольство вместе с жилой частью находится около аэродрома и тонет в зелени. Они проезжают мимо красивых зданий, скрытых от любопытных глаз пышными кронами манго и стройных акаций. Окружающие их сады и парки полны ярких цветов, гибискусов, бугенвиллей, декоративных и плодовых деревьев. И над всем этим буйством царят бананы и дынные деревья.

Автобус едет медленно, минуя богатые дома, в сторону все менее симпатичных строений. Через минуту он останавливается перед грязной, некогда белой стеной. За железной калиткой, покрытой облупившейся зеленой краской, в глубине двора маячит приземистое одноэтажное бунгало, похожее на барак. Марыся влетает во дворик с красной латеритовой[14] землей, из которой кое-где торчат высохшие стебли какой-то травы, а на самой середине покрывается вездесущей пылью маленький недействующий фонтан.

– Прекрасно! – скачет она вокруг, поднимая облака пыли.

Дарья с удовольствием стучит ножками в прогулочной коляске.

– Купим золотых рыбок и выпустим их в воду, да? – спрашивает девочка, развеселившаяся в первый раз за долгое время.

– Любимые мои, как хорошо, что вы живы и здоровы! – Хадиджа выбегает из дома с распростертыми руками и прижимает племянниц к себе. – Мама, я так рада, что ты вернулась!

Хадиджа с грустью смотрит на поседевшую от переживаний ливийку.

– Я тоже рада, дочка. – Старая женщина слегка улыбается, похлопывая обрадованную Хадиджу по спине.

– Извините, maam[15]. – Худой как жердь чернокожий мужчина сгибается пополам перед Маликой. – Въездные ворота не исправили, но багаж мы сейчас внесем.

Договорив это, он спешит с негритянкой, одетой ненамного лучше, к автобусу, и они, сгибаясь под тяжестью чемоданов, переносят их в дом. Малика только стискивает зубы и неприязненно смотрит на мир вокруг.

– Обед подан! – доносится изнутри голос Матильды.

Все, не говоря ни слова, входят внутрь.

– Хорошо все же, что ты здесь. Надеюсь, на этот раз задержишься дольше.

Приземистый мужчина в потертом костюме приводит Малику в темную нору, которая должна служить ей кабинетом.

– В конце концов, я собираюсь отсюда уехать, разве нет? – говорит он невежливо.

Здание посольства, возможно, и не относится к самым красивым в Аккре, но это обширный комплекс с огромный садом, бассейном и многочисленными постройками. Кабинет Малике выделили не в главном здании, а в маленьком строении при консульстве, и вход в него для посетителей расположен со стороны боковой улочки. С визовым отделом у них общая приемная с двумя охранниками в глубине длинного, как трамвай, помещения. У Малики не было выбора ни в отношении участка работы, ни в отношении должности – она согласилась на то, что предложили. Ей не пришлось ждать выезда по дипломатическим каналам, который могли отложить в любой момент. Если она захочет получить что-нибудь получше, это потребует времени и хлопот, но когда нужно выехать немедленно, то будешь благодарен за любую должность. Даже если работа изнуряющая и хуже всех оплачиваемая во всем посольстве, даже хуже, чем деятельность консула.

Малика – политический атташе. Она должна заниматься решением ливийско-ганских проблем, что в принципе невозможно. Это отделение принимает всех посетителей, одни приносят жалобы и декларации о налогах, выплаченных ливийскому правительству, другие – заявления о краже денег из посольства Ганы в Триполи, о содержании нелегальных иммигрантов в лагерях для интернированных, о домогательствах, об изнасиловании, избиениях и даже мародерстве в их районах и, наконец, о беспричинной грубой депортации.

– Надеюсь, у тебя крепкие нервы.

Женщина-дипломат стоит посреди будущего кабинета, сейчас заставленного металлическими стеллажами, на которых громоздятся папки и торчат еще неразобранные документы.

– Ну здесь и пыли! – Малика громко кашляет и демонстративно вытирает нос. – Кто-нибудь когда-нибудь тут убирал?

– А как ты себе это представляешь? – Мужчина, злорадно улыбаясь, показывает на документы. – Если ты такая чистюля, то возьми тряпку и сама наведи у себя порядок.

– Послушай… – Взбесившись, Малика делает шаг в направлении грубияна.

– Ты позволишь перечислить твои обязанности или мне сразу уйти, ваше величество?! – перекрикивает ее ливиец.

Повернувшись спиной, он, больше не обращая внимания, начинает пояснять, тыча пальцем то в одну сторону, то в другую:

– Левая сторона под стеной – это дела закрытые, преимущественно естественным путем: например, смерть посетителя или его неявка по повестке. Все остальные – это висяки, с которыми ты должна ознакомиться. Надеюсь, ты это сделаешь успешно. – Он иронично улыбается. – Или нет, as you wish.

– А есть какой-нибудь реестр? – спрашивает пораженная женщина. – Скоросшиватели, сложенные в алфавитном или, может, хронологическом порядке?..

– Тут что-то когда-то было записано. – Он вручает ей белую от пыли папку. – Но потом ни у кого не было на это времени.

– У меня будет какой-нибудь помощник, секретарь-референт?..