– Wallahi, пусть Он меня покарает за то, что родила на свет такого урода.

Ранним утром Ахмед потихоньку крадется к большому, словно вымершему дому. Входит через раскрытую настежь дверь в кухню. Там грязно, как в хлеву: на полу валяются пустые бутылки из-под виски и водки, на столе – остатки еды, которые уже успели обсидеть вездесущие мухи. Поняв, что незваные гости покинули дом, Ахмед вбегает на первый этаж и с опаской входит в спальню. Перед его глазами страшное зрелище: Дорота лежит с разбросанными ногами, между которых все еще сочится кровь.

Она не подает признаков жизни, ее лицо опухло и посинело. Мужчина склоняется над ней и пытается услышать ее дыхание. Чтобы понять, жива ли, он с отвращением дотрагивается до жилки на шее и чувствует слабый пульс.

– Бл..! – с недовольством шепчет он и тяжело садится на супружеское ложе, сплошь покрытое кровавыми пятнами. – Теперь еще и об этом заботься.

Он выходит в соседнюю комнату и начинает звонить разным людям. После очередного разговора со вздохом облегчения возвращается к едва живой жене, заворачивает ее обесчещенное тело в плед, выносит из дома и направляется к гаражу.

Дороту будит полыхающая боль, начинающаяся от паха и заканчивающаяся где-то в области диафрагмы. Она не имеет понятия, где находится и что происходит. Что-то шумит, что-то убаюкивает ее. Она так слаба, что не может даже поднять веки. Ее во что-то завернули, наверное, в плед из спальни. Слабыми руками женщина натягивает его на голову и снова проваливается в пустоту. Из оцепенения ее выводят качка и подбрасывание, которые приносят обессиленному телу невыносимые муки. Откуда-то издали доносятся голоса: кто-то спрашивает, кто-то другой отвечает. Дорота с огромным трудом открывает один глаз и освобождает лицо. Темнота. Темнота и духота. В панике начинает она ощупывать все вокруг себя. Скорее всего, это багажник, да, наверняка так и есть. Наверное, надо начать стучать ногами и закричать: «Люди, спасите меня!», но нет сил. Не хватает воздуха, тело покрывает холодный пот. Слезы наполняют глаза и приносят некоторое успокоение. Пусть уж все закончится, пусть будет так, как есть. Ее окружает всепоглощающая чернота, и она чувствует, что теряет сознание, отдаляясь от окружающей действительности, от собственного тела и страданий.

– Шевелись! – Чьи-то сильные руки крепко хватают ее за тонкие запястья и грубо вытягивают из этой норы. – Сифилитическая подстилка! И правоверный должен на это смотреть.

Старый коренастый араб старается поставить женщину на ноги, которые все равно подгибаются под ней и тащатся по земле. Дорота шарит руками вокруг и чувствует, как песок струится между пальцами. Бодрящий холодный воздух остужает тело и понемногу приводит ее в сознание. Она с трудом поднимает голову, которая нестерпимо болит. Из-под полуопущенных век она видит Ахмеда; муж стоит на расстоянии метров двадцати и горячо спорит с каким-то незнакомцем. Что он готовит ей? Что на этот раз? Снова отдаст ее тело в обмен на свою свободу? Дорота из последних сил напрягает зрение и замечает, что муж передает новому живодеру толстую пачку банкнот. Потом добавляет еще немного.

– Вава! Давай ее в чулан! – Наверное, сторговались. – Fisa, fisa, никто не должен видеть, что тут происходит.

Старик, возможно, отец незнакомца, тянет Дороту и подгоняет ударами ноги в направлении какого-то шалаша, заметного в углу большого подворья. Она пытается оглянуться – видимо, это какая-то ошибка, ведь ее муж, даже если он самый большой мерзавец, не может оставить ее здесь на верную смерть.

– Ахмед! – кричит она слабым голосом. – Ахмед, что ты устраиваешь? Забери меня отсюда, будь человеком!

Вместо ответа несчастная женщина получает от старика сильный удар по голове. Она падает на песок и с трудом поворачивается к торгующимся. Однако никого уже нет, лишь с другой стороны высокой стены из песчаника слышится удаляющийся рев мотора.

– Бабушка, я проверила весь дом, но мамы нигде нет. – Марыся тянет женщину за подол длинной ночной рубашки. – Где она? Ну где? – С каждым разом она все настойчивее пытается разбудить бабушку.

Наконец, очнувшись от сна, старая женщина садится на кровати и привычно приглаживает волосы.

– Прежде всего давай покормим Дарину, а потом все проверим. Спросим у твоего папы, хорошо? – Она пытается отвлечь ребенка от попыток понять произошедшее, ведь и сама почти ничего не знает.

– Хорошо. Только давай я тебе помогу, чтобы мы быстрее нашли маму.

Марыся берет сестру на руки и, сгибаясь под ее тяжестью, бежит в кухню. Старая арабка открывает дверь в комнату сына, но его уже и след простыл, только пустая бутылка стоит на письменном столе.

«Что на этот раз он приготовил этой милой беззащитной женщине? – спрашивает себя старуха, стараясь скрыть от внучек выступившие на глазах слезы. – А может, все еще уладится?»

– Все в руках Аллаха. После завтрака мы помолимся Всемогущему, и Он наверняка нас выслушает, – говорит она уже вслух.

Между тем, Ахмеда нет в доме весь долгий день, и следующий, и еще один.

– Бабушка, ты обещала! – Девочка все настойчивее требует исполнения своей просьбы.

– Марыся, где же нам искать его? Да и что мы можем сделать? Я – это только я, старая арабка, а вы две маленькие девочки. Мы можем угодить в еще бо́льшие неприятности, – объясняет пожилая женщина. – Нужно еще немножко потерпеть, мои любимые.

– Я не знаю, что такое терпение! – выкрикивает раздосадованная девчушка. – Пойдем в дом тети, там оставалась мама.

– Но у меня нет ключей, – возражает женщина, боясь увидеть худшее. – Подождем вашего папу тут, другого выхода нет, – решает она. – А пока давай-ка испечем что-нибудь вкусное, – прибавляет она с грустной улыбкой на лице.

– Я хочу к маме! – Марыся кричит так громко, что ее белое личико от напряжения становится красным. – Ты что, не понимаешь?!

Марыся вскакивает из-за стола, бросает на пол кружку, полную чая, и бежит в комнату на самом верхнем этаже, где она когда-то жила вместе с родителями. Туда, где она когда-то была такой счастливой.

– Малика?! – Ахмед кричит в трубку телефона. В ответ слышны только шум и треск. – Малика, ты там?

– Ajwa[2], – отвечает голос, доносящийся словно с того света.

– Ты должна мне помочь, сестра. – Ахмед решает сразу перейти к делу.

– А где же вопросы о моем самочувствии, здоровье и делах? Почему не спрашиваешь, как Хадиджа…

– У меня срочное дело, которое не может ждать.

– Что ты опять сотворил? – испуганно прерывает Ахмеда сестра. – Что еще отмочил?

– Не нервируй меня! Мне нужен труп, лучше после несчастного случая.

В трубке воцаряется тишина, а через минуту Ахмед слышит сигнал прерванного разговора. Он снова молниеносно набирает номер сестры.

– Не поступай со мной так, Малика. Я знаю, у тебя есть связи в государственных больницах. В конце концов, у тебя самой частная клиника, разве нет?

– Какого пола должен быть труп? – холодно спрашивает сестра.

– Женщина.

– Wallahi, что ты с ней сделал?! Ты ее убил?! Не мог отпустить по-человечески, чтобы она спокойно уехала с матерью? Тогда ты больше никогда бы ее не увидел! Какой грех, какой позор! Haram, haram![3]

Слышны тихий плач и прерывистое дыхание.

– Она такого не заслужила! – горько говорит Малика.

– Заткнись! Во-первых, я ее не убил, только вывез в безопасное и безлюдное место, туда, где ей и положено быть. Во-вторых, я хотел, чтобы она уехала, но без детей. Девочек я никогда не отдам! И точка! – Раздражаясь все больше, он повышает голос. – А в-третьих, я не буду тебе ничего объяснять. Ты услышала достаточно, не пытайся вытянуть из меня больше.

– А нельзя сказать, что она в Польше? Так, кстати, было бы легче и… чище. Кроме того, через минуту уже некого будет спрашивать, потому что мы, все женщины семьи, будем в Аккре, а ты в итоге где-нибудь обделаешься, мой глупый, как осел, братишка.