– Ну и ты и умница! – с издевкой произносит Ахмед. – Пока ты еще в Гане. Наверное, тебя туда спровадили за твой тебя слишком длинный язык. Самира тоже таскается по Триполи, а я собираюсь уехать и просто прошу тебя мне в этом помочь.
– Хо-хо-хо! Да ты без меня просто жить не можешь!
– Мне уже звонили из польского посольства, – гробовым голосом сообщает Ахмед. – И откуда только консул добыл мой номер мобильного телефона?!
– И что он хотел?
– Поговорить с блондинкой. Спрашивал, когда вернется. Заявил, что поскольку не может с ней связаться, то приедет к нам домой, а если не сможет с ней встретиться, то впереди – полиция и расследование. Они уже знают, что ее нет в Польше.
– Прилечу ближайшим самолетом, – холодно роняет Малика.
– Тетя Малика! – Марыся бросается в объятия стройной элегантной арабки под сорок. – Как хорошо, что ты здесь! Ты наверняка найдешь мою маму, ты все умеешь, правда?
Девочка выжидающе смотрит тете в глаза, в голосе у нее тоска и надежда.
– Ой, Мириам, как ты выросла! И, похоже, немного округлилась, – называя девочку на арабский манер, шутит Малика, стараясь не развивать тему, затронутую ребенком.
– Тетя, ты мне поможешь? – настаивает девочка, не давая сбить себя с толку.
– Ну конечно, любимая.
Мать Малики сидит в углу гостиной, кормит из бутылки маленькую Дарью и смотрит на дочь с упреком, но демонстративно не отзывается. Самира, во всем облике которой чувствуется болезнь, присела на пуф. Ее мертвый взгляд не выражает никакого интереса в событиях окружающего мира.
– Сестричка, любимая, ты уже здесь! – Ахмед выбегает из кабинета и бросается к входной двери, как будто хочет обнять Малику.
– Обещала, вот и приехала, – холодно говорит Малика, пренебрегая фальшивыми нежностями. Она быстро поворачивается и скрывается в столовой.
– У меня четыре дня на то, чтобы все уладить. Думаю, не стоит тратить время и изображать образцовое семейство. Давайте сразу перейдем к делу.
После этих слов она направляется в кабинет брата, по дуге обходя обалдевшего Ахмеда. По дороге она дотрагивается до плеча матери.
– Мы поговорим позже, – шепчет ей на ухо. – Извини.
– Мне снова звонили, – заявляет Ахмед после того, как закрыл за собой дверь. – На этот раз Баська. Та примитивная светловолосая девка. Помнишь?
– Муж этой, как ты говоришь, девки занимает в МИДе достаточно высокую должность, он одним росчерком пера может повлиять на твою дальнейшую жизнь, – пытается осадить его Малика, в ее голосе звучит неприкрытое презрение. – Все нужно организовать очень быстро: я назначила пару встреч уже на сегодня, но вижу, что петля на твоей шее неумолимо затягивается. Честно говоря, мне хотелось бы пожелать тебе сесть за решетку или даже чего-нибудь похуже… Но как сестра, я обязана помочь. Надеюсь, что это последняя услуга, которую ты от меня требуешь. И последнее наше свидание. – Она нервно и глубоко вздыхает. – Я очень надеюсь, что никогда больше тебя не увижу.
– As you wish, сестра. – Мужчина презрительно кривит губы, но видно, что это признание его задело: он побледнел, щека дергается в нервном тике, а челюсти стиснулись. – Я говорил, что мне еще нужна помощь, чтобы организовать мой выезд, помнишь?
– Первое дело важнее. Оно прежде всего, ведь тебя могут сцапать, и тогда ты поедешь только в одном направлении – в задницу. И в этом путешествии моя помощь тебе будет уже без надобности.
– Какой у тебя острый язык… Я уж и забыл, что ты прямолинейна, как трактор. Бедные те бабы, которые от тебя зависят: твоя милость и немилость, твои шуточки не так просто переносить. Девочки тоже поедут с тобой, – заявляет он вдруг, не спрашивая о том, что думает об этом Малика. – Вот их паспорта.
Ахмед бросает на стол ливийские документы зеленого цвета.
– Значит, нашлись! Как мило!
– Они никогда и не терялись, – улыбается он иронично.
– А ты решил, что скажешь Мириам? Она, наверное, что-то видела или что-то придумала…
– Ей же только семь лет, она глупенькая маленькая девочка! – отвечает Ахмед, пытаясь приуменьшить проблему.
– Но она умная девочка. Ты даже не имеешь понятия, как это может отразиться на ее психике. И потом, она вряд ли забудет то, что произошло на ее глазах. Я не сомневаюсь, что Мириам на веки вечные запомнила, что ты причинил зло ее матери, да и ее саму обижал.
– Чепуха! Скажу ей то же, что и всем: мы поссорились, Дорота села в автомобиль и разбилась насмерть. Все очень просто. Быстрое захоронение, никаких поминок, палаток на пол-улицы и сорокадневного траура. Никаких гостей, плакальщиц и гор жратвы. Через четыре дня вы исчезаете, а через минуту после вас упорхну и я. И дело готово. – Тешась прекрасным, как ему кажется, планом, Ахмед с удовольствием похлопывает ладонями по ногам и радостно усмехается.
– Интересно, откуда ты возьмешь разбитую машину, которая действительно принадлежит ей или тебе? Разве что попробуешь развалить свой утюг. Я бы с довольствием разбила его в хлам. – Сестра тут же охлаждает его пыл и удовлетворенно усмехается.
«Какой же лживый прохвост мой брат! Наверное, он даже подлее отца. Хотя казалось, что хуже него просто быть никого не может. Таковы наши мужчины – дерьмо и прохвосты», – думает Малика, глядя в окно на грустный зимний пейзаж.
Горячие порывы gibli[4] из пустыни несут облака пыли и песка, смешанных с сухими листьями, пластиковой рекламой, сломанными ветками деревьев и вырванными кустами. Собирается дождь. Как же бедная Дот выживет в каком-то захолустье?
– Ну что ж, пора уладить эти дерьмовые дела. – Малика решительно поворачивается к двери, не давая ностальгии и жалости охватить себя.
Ахмед и Малика входят в смердящий формалином подвал отдела судебной медицины. Кафельные стены неопределенного серо-бурого цвета кажутся липкими от грязи и потеков. Ахмед горбится, опустив голову, лицо утратило все оттенки жизни, серо-белое и неживое. Малика же идет уверенно, прикрывая нос и рот надушенным носовым платком. В конце концов, она изучала медицину и еще помнит атмосферу морга, который снился ей многие годы даже после окончания учебы.
– Откуда тебе известно это место? – спрашивает брат, у которого перехватывает горло.
– Старая дружба не ржавеет, – отвечает она загадочно.
– Входите – и уладим дело.
Мужчина в грязном, как и все в этом помещении, расстегнутом халате ведет их в зал, полный металлических коек. Некоторые из них заняты трупами. Здесь смердит еще сильнее: к одуряющему запаху формалина примешивается сладковатая вонь разлагающихся трупов.
– Я тоже должен? – Ахмед шатается на подгибающихся ногах, как будто вот-вот сомлеет.
– Ну конечно. Ведь это вы должны опознать труп жены, – с сердитой миной отвечает патологоанатом.
– Тогда быстрее, пожалуйста.
– С некоторыми делами нельзя спешить. Например, с вашим: тело никуда от нас не убежит, у нас достаточно времени.
– Доктор, – Малика с издевательской улыбкой на губах прерывает этот фарс, – ближе к делу. Иначе мой брат рискует присоединиться к обществу ваших холодных пациентов.
– Окей-окей, моя любимая. А я тебя прекрасно вышколил, верно? Помнишь занятия по анатомии?
– Даже слишком хорошо, – вздыхает женщина. – Которая?
– Молодая, приблизительно двадцать пять лет, самоубийца, со светлой кожей. Красивенькое личико изувечено. Скорее всего, какая-то бедуинка или деревенская жительница, которая не умела переходить улицу. Что за глупая смерть!
Говоря это, врач идет к кровати в углу зала и снимает простыню, прикрывающую труп. Это зрелище ужасно даже для привыкшей Малики. У погибшей девушки нет лица, вместо него – кровавое месиво, из которого заметны торчащие сломанные кости, а в том месте, где был рот, из студня выглядывает невидящий мутный глаз. Голова неестественно наклонена вбок, как если бы у женщины вместо шеи была пружина. Все туловище изувечено, искалечено и покрыто многочисленными фиолетовыми синяками и бордовыми гематомами. Из таза торчит большая белая кость, которая прорезала, как ножом, нежную светлую кожу. Ноги сломаны в паре мест, но видно, что когда-то они были стройными и длинными. Одна вывернутая нога со скрученной стопой без пальцев отекла больше, чем остальные части тела.
