– Insz Allah[10]. – И снова уверенный в себе Ахмед с иронией смотрит ей в глаза.

– Марыся, любимая, – говорит бабушка, стараясь обратить на себя внимание молчащего ребенка. – Давай поедем в зоопарк или на море, на Регату? Закажем такси, возьмем корзинку с едой и подарим себе пикник. Вам с сестричкой нужен свежий воздух. Вы же не можете все время сидеть в четырех стенах.

Марыся поворачивается к бабушке, в ее пустых глазах застыл немой вопрос: «Почему ты мне лжешь, почему скрываешь от меня правду?»

– Не хочу, едь с Дарьей.

– У моря мы сможем поговорить начистоту. Я расскажу тебе то, что ты должна знать обязательно. Пусть и считается, что ты еще маленькая, – решается бабушка: у нее уже не хватает сил и дальше держать внучку в неведении.

– Тогда поехали!

Марыся с готовностью поднимается, чтобы тотчас выйти из дома.

Регата – красивое место. Это охраняемый комплекс у моря, заселенный иностранцами и богатыми ливийцами, которых здесь день ото дня становится все больше. Здесь собраны магазины с эксклюзивным чужеземным продовольствием, теннисные корты, фитнес-клубы. Есть также почта, прачечная и маленькие ресторанчики. Марысе очень понравился один из них – у самого пляжа. В нем можно съесть прекрасные гамбургеры, запить их холодной колой и посидеть в шикарном зале с кондиционером.

Однако бабушка, у которой временами вскипает бедуинская кровь, предпочитает пикники и домашнюю еду из корзинки. Они устраиваются на бетонной плите, спрятавшись от солнца под зонтом из пальмовых листьев. Людей на пляже немного – не то время года, чтобы загорать и плавать: с моря дует бриз, который молниеносно делает влажными и лицо, и одежду.

– Что ты хотела мне рассказать? – как взрослая, спрашивает Марыся, после того как бабушка достала кое-какие домашние вкусности из своей корзинки.

– Может, вначале все-таки поедим? – предлагает женщина, стараясь оттянуть минуту трагического сообщения.

– Я и сама знаю, что мама умерла. Только хочу услышать правду от кого-то из взрослых.

Бабушка замирает и грустно смотрит на Марысю.

– Что теперь с нами будет? Я не хочу оставаться с папой! – дрожа, почти кричит девочка. – Совсем-совсем не хочу!

– Мы поедем с тетей Маликой за границу, далеко-далеко. Туда, где живут черные люди, где деревни из глины и белые дворцы.

– К негритенку Бэмби? – спрашивает Марыся, еще помня книжку, которую читала ей мама.

– Может, и к нему. Там уже ждет нас тетя Хадиджа, а позже к нам приедет и тетя Самира. Нам будет хорошо. Пойдешь в заграничную школу, получишь хорошее образование, и во взрослой жизни тебе будет легче. А я все вынесу ради тебя, моя внученька, потому что очень-очень тебя люблю, – признается пожилая ливийка, и на ее глазах блестят слезы жалости.

– Одни женщины, и ни одного парня… – задумчиво произносит девочка. – Это даже лучше. Это очень хорошо.

Старая арабка хочет обнять щупленькое тело внучки, но та уклоняется, садится в некотором отдалении от нее и наблюдает, как морская вода касается ее ног. Так они сидят час, два… О том, что девочка жива, можно догадаться только по плеску воды. Марыся смотрит перед собой так пристально, что скоро у нее начинают слезиться глаза. А может, и не только от этого?

Огромный и отвратительный дядька наклоняется к Марысе. Обдает ее вонючим дыханием, что-то хочет сказать, но слышны только непонятные звуки. Он очень нервничает и, шумно дыша, делает пару шагов вперед. Марыся наблюдает за мамой, лежащей в спальне поперек кровати. Девочка бросается к ней, раскинув руки, но урод преграждает дорогу и отгоняет, как назойливую муху. А потом лениво бодает ее – голова большая, как каравай хлеба, – и девочка летит, словно мячик. Она останавливается лишь у стены. Ее маленькая сестричка лежит на полу между больших ног преступника, обутых в грязные дырявые сапоги. Мама подняла голову, и Марыся видит ее ангельски красивое лицо. Голубые глаза, опушенные длинными черными ресницами, смотрят на девочку нежно и призывно. Прямые светлые, струящиеся шелком волосы светятся, как нимб.

– Марыся, Марыся! – зовет она неземным голосом. – Доченька, иди ко мне, не оставляй мамочку!

Но тут страшный дядька превращается в огромного человекоподобного ящера, лицо которого покрыто чешуей. Он наклоняется над мамой, и его длинный узкий язык скользит к ее рту и уху. Женщина начинает тихо причитать, из ее красивых глаз вместо слез тонкой струйкой льется кровь.

– Мама, мама, мамуся!

Марыся срывается с кровати и бежит куда глаза глядят. Девочка бьется щуплым тельцем о стену и, безутешно плача, почти без сознания падает на пушистый ковер. Бабушка, не в первый раз ставшая свидетельницей душераздирающей сцены, прижимает дрожащую внучку к себе.

– Ja binti[11], habibti[12], это только сон, плохой сон, – успокаивающе шепчет женщина. – На самом деле ничего такого не было.

– Как это не было? – говорит сквозь слезы Марыся. – Ведь мама умерла.

Пожилая женщина понимает, что нельзя не обращать внимания на то, в каком состоянии находится внучка. Девочке каждую ночь снятся кошмары, она страдает лунатизмом, уже несколько раз мочилась в кровать, целыми днями сидит на одном месте и смотрит в пустоту невидящими глазами.

– Марысе нельзя ехать в Гану, если она будет в таком состоянии. Кто ей там поможет? Может, просто шаман, волшебник или амулет из перьев? – решилась она наконец на разговор с Маликой.

– Пойми, мама, мы не можем медлить с отъездом. – Дочь серьезно и без гнева внимательно смотрит ей в глаза. – Ахмед снова кое-что натворил, и мы опять можем из-за него пострадать. Только на этот раз нам всем придется нести ответственность за соучастие в преступлении и сокрытие правды.

– Что за глупости ты выдумываешь! – Старая ливийка начинает нервничать. – Я ничего об этом не слышала. Знаю только то, что мне рассказывают. Вначале сказали, что Дорота жива, и я вздохнула с облегчением. Позже, когда ты приехала, заявили, что мертва. Может, это и лучше для бедной девочки. Sza’ Allah[13].

– Я не имею понятия, куда Ахмед ее вывез и что с ней сделал. И не хочу знать! – заговорщически шепчет Малика. – Но уже звонили из польского посольства… Звонят ее подруги, поэтому я жду, что рано или поздно к нам пришлют полицию. Лучше, чтобы это случилось позже, после того как труп неопознанной женщины, которую похоронили вместо Дороты, успеют съесть черви. Ну, теперь ты понимаешь?

– Да. – Побледнев, мать смотрит испуганными глазами. – Соберу кое-что для малышек – и в дорогу. Идите укладываться. У нас действительно нет времени на борьбу со своими сомнениями.

– Ахмед, я хотела прийти за вещами девочек. Можешь мне открыть этот проклятый дом?

– Я дома, только позвони, – отвечает сын обычным спокойным голосом.

Старая арабка, в элегантной длинной, до пола, юбке и тоненькой шелковой блузе, с малышкой на руках медленно приближается к большому особняку. Рядом идет старшая внучка, чью ладошку она крепко сжимает свободной рукой. Дом кажется вымершим, только полуоткрытая створка окна мерно ударяется о фрамугу под порывами ветра. Во дворе перед домом лежит пожухлая листва, некогда бордовые бугенвиллеи, высаженные вдоль фасада, засохли, а в каменном фонтане не осталось ни капли воды.

Тихо, как бы на цыпочках, женщина приближается к главному входу.

– Входите, мои дорогие. – Мужчина, улыбаясь, отворяет дверь настежь. – Что там слышно? – обращается он к понурой матери. – Марыся, ты вроде выросла.

Он склоняется над своей старшей дочкой, пытается ее обнять, но та выскальзывает, как рыбка, и со всех ног бежит наверх.