Романтик и скептик, идеалист и циник одновременно, он пытался совместить взаимоисключающие вещи — серьезную работу и насыщенное времяпрепровождение, и что совсем нелепо — прошлое и настоящее, то есть, встречаясь с приятелями, устраивая романтические приключения, не мог отделаться от воспоминаний, которые все чаще не давали покоя, да еще постоянно опирался на горький опыт — некий осадок от потерь, как он выражался. Позади были тысячи солнечных и пасмурных дней: благополучная семья и последующий ее развал, неудачи в работе, но затем — успех и признание, преждевременная смерть двух близких друзей, болезни от неупорядоченной холостяцкой жизни… Иногда он жалел о потраченном времени на застолья с приятелями и поиски «единственной» женщины, но быстро убеждал себя, что все было не зря. Последние годы образ «единственной» женщины являлся ему чуть ли не ежедневно и вполне зримо: прекрасная, среднего возраста, она стояла около своего, почему-то ярко-синего дома, на солнечной стороне улицы и, волнуясь, ждала встречи с ним. Когда он приходил, она произносила слова, которые он когда-то уже слышал от других женщин, почти исчезнувших из памяти, и ее походка и жесты тоже были знакомы, и все отношения с ней напоминали то замечательное, что у него уже было когда-то в прошлом, но только замечательное, без каких бы то ни было огорчений. Эта романтическая ностальгия, возвращение утраченного доставляло ему радость. Он понимал, что «единственная» женщина — собирательный образ, но не мог от нее отказаться и самое смешное — все еще не терял надежду на встречу с ней. И вдруг это юное существо! На вид — лет двадцать, интеллигентное лицо, умный взгляд, отличный вкус в одежде.
Прозвенели звонки, известившие о начале кинофильма в зале, но она продолжала беседовать с подругой. За стол, где он пил пиво с приятелем, бесцеремонно плюхнулись завсегдатаи кафе, представители околотворческих кругов, завели говорильню о политике; приятель включился в разговор, а он подумал: «Хороший повод пересесть к ней, просто потрепаться, чтоб развеселиться». Взял бутылку пива и подошел.
— Нельзя ли пересесть к вам?
— Можно! — поспешно откликнулась она и улыбнулась.
— Надоели эти бесцельные разговоры о политике, а вы так живо о чем-то спорите, вокруг вас прямо-таки эмоциональный воздух, — он поднял бутылку. — Хотите пива?
— Хотим, — она посмотрела ему прямо в глаза, лучезарно, с радостной готовностью составить компанию, соответствовать моменту.
— Наконец-то я нашел отличных собеседниц, — он разлил пиво. — Так о чем отчаянный спор? Давайте я разрешу. Я как раз в том возрасте, когда уже знают ответы на все вопросы.
Перебивая друг друга, подруги заговорили о детективных фильмах.
— …Я не люблю всех этих суперменов, — с непоколебимой убежденностью заявила она.
— Прекрасно! Я тоже… меня зовут дядя Леша.
— Маша, — просто представилась она.
— Тетя Таня, — усмехнувшись, назвалась подруга.
— Так, что ты, Маша, еще не любишь? — с высоты своего возраста ему было легко подтрунивать, да и для себя он давно установил определенный предел в общении с женщинами до тридцати лет; ему попросту было неинтересно долго находиться в их обществе, а о чем-то серьезном он и не помышлял, знал заранее — все кончилось бы плачевно — молодые женщины быстро бросают пожилых мужчин и вообще, если встречаются, то, как правило, руководствуясь меркантильными соображениями.
— Так, что ты, Маша, еще не любишь? — спросил он, закурив.
— Еще нашу эстраду не люблю, — она фыркнула. — Это все ботва. Я люблю джаз… Рок тоже бывает ничего, но джаз я люблю больше. Армстронг, Элла Фитцджеральд — Потрясно!..
— Ты это серьезно? — удивился он. — Ведь это музыка моего поколения?
— Я с отцом хожу на все джазовые концерты в клуб Замоскворечья.
— Странно, что мы не виделись до сих пор. Многие джазовые музыканты мои друзья. На первый же концерт идем вместе.
Она зажмурилась и кивнула.
— А я не люблю джаз, — поморщилась подруга.
— Ты его просто не знаешь! — она даже приподнялась с места.
— Надо слушать классический джаз, — подтвердил он. — Для многих джаз — это оглушающие ритм-группы. А на самом деле — это мелодичная музыка, искусство импровизации…
— Да, да!.. — оживленно подхватила она и тихо, непринужденно напела известную композицию. — Джаз можно слушать бесконечно!
Красивая, восторженная, — он уже не мог оторвать от нее глаз, и непроизвольно представил на солнечной стороне улицы.
«Любит джаз! Уж не продуманный ли это ход?! — закралось в него сомнение. — Впрочем, может, действительно, влияние отца. В ее возрасте девушкам скучно с ровесниками, они гораздо свободнее со взрослыми мужчинами, если не смотрят на них, как на будущих мужей».
— Я где-то вас видела, — загадочно улыбнулась она, и почти вытеснила образ «единственной» женщины, если бы не словечки «ботва», «потрясно»…
— Я вечно на кого-то похож.
— Вы похожи на самого себя… Еще я люблю животных, — помолчав, с замечательной непосредственностью, объявила она.
— Да ты, опасная для меня женщина. В тебя можно влюбиться. Если при встрече с женщиной, у меня сразу начинает разламываться голова, значит, это именно та женщина, которая мне нужна, — он нарочито поморщился, потрогал лоб. — У нас одинаковый вкус и привязанности — я живу с собакой.
— Какой породы?
— Дворняжка.
— Они самые умные и преданные!.. А вы любите Планерское? Там — потрясно!.. Раньше я туда ездила с мамой, а в прошлом году была без нее. У нас подобралась завальная команда.
Она забыла о подруге, он — о приятеле; они смотрели друг на друга с нескрываемым интересом, и он удивлялся: «Как может быть такое единство у двух совершенно разных людей? Может, ей просто приятно, что она нравится взрослому мужчине и подыгрывает мне? А может, действительно, увлеклась, я — ее тип, еще не изжила образ отца?»
— Пойду посмотрю немного фильм, — сказала подруга, чувствуя, что стала лишней.
— В Планерском красиво, — сказал он, когда они остались вдвоем. — Только я давно там не был — перед ним возникло далекое время: бухты с сыпучими тропами, прозрачные сине-зеленые волны, водоросли, медузы, и на пляже он с какой-то компанией, какой именно — совершенно забыл; помнил только в той компании была длинноволосая блондинка, с которой они друг другу симпатизировали.
— Там лягушачьи бухты и сердолики! Вот камень оттуда, — она сняла с пальца дымчатый камень в оправе и протянула ему.
— Я была и в Прибалтике и на Кавказе, но там все не то. Планерское — потрясное место!
— Наверное, это от того, что там у тебя был ослепительный роман.
— Да, роман был, но не в этом дело, — она тряхнула головой, как бы подчеркивая свою непогрешимость.
— В этом. Если бы ты была со своим поклонником в какой-нибудь деревне Синичке, то и она показалась бы тебе раем.
— Не в этом дело. Вернее, и в этом тоже, но все-таки в Планерском необыкновенная растительность, кизил в горах… А море?! Его же не сравнить с Балтикой, ведь так?.. И потом, люди. Здесь, в городе, все напряженные, зажатые, а там раскованные… и знакомятся легко! — в ней прямо бушевало прошлогоднее красочное Планерское. — Даже всякие левые.
— Это какие же?
— Ну, не из нашей команды. Это мы их так называли… А здесь, в городе, каждый сам по себе. Люди так сложно сходятся… И хотят переделать друг друга, а ведь никто никого не переделает. Надо принимать людей такими, какие они есть.
— Что мне нравится в тебе, Маша, ты все четко знаешь. Мне для этого понадобилось пятьдесят лет. Откуда ты все знаешь?
— А я умная.
— Ты умница или у тебя волшебная интуиция?
— И то, и другое, — она даже не смутилась.
— И так уверена в себе. Чувствуется, привыкла к комплиментам, подаркам в виде бриллиантов. Наверно, расправляешься со своими воздыхателями ого как! Ты вроде меня… Жаль, что тебе всего двадцать лет.
— Двадцать два, — поправила она. — Через месяц будет двадцать три.
— Существенная поправка… Если бы было тридцать, я бы на тебе моментально женился.
