Через три года я снова вернулся на базу; меня встретили с распростертыми объятиями. Особенно Колька.

— Ну и порядок, — горячо объявил. — Теперь подбери себе хорошую бабешку и создавай семью. Мужик должен быть хозяйственным, а ты сейчас — тундровый.

Приблизительно то же самое сказала и его жена, и моя мать. Короче, меня стали обрабатывать, но я не сдавался. Еще года два встречался то с одной девицей, то с другой. Теперь-то я, возмужавший, держался с ними, девицами, как надо. Чуть какая закривляется, поворачивался и уходил.

С некоторыми вообще вел себя жестко. И удивительная штука, им это нравилось. Нравилось подчиняться. Оказалось, их не надо упрашивать, просить, им надо приказывать и действовать. Женщина всегда ждет от мужчины действий. И уважает его власть. Власть — вот что женщина больше всего ценит в мужчине. Потому и нельзя ей ни на минуту казаться слабым. Почувствует твою слабость — все! Потеряешь уважение.

Вот к этому я и пришел в результате опыта и одерживал одну победу за другой, совсем стал, как Вадька, мой дружок по автостанции. Кстати, он-то с этим завязал и, как я случайно узнал, женился на Наталье. А я вот так запоздало разыгрался, наверстывал упущенное до армии. Кое в чем даже переплюнул Вадьку, стал привередлив: одну девицу считал глупой, другую — болтуньей; у одной коленки острые, у другой — толстый нос.

Но странное дело, чем больше у меня было похождений, тем чаще вселялась непонятная тоска. Доходило до того, что было с кем провести вечер, а с кем поговорить по душам — не было. Мне не хватало женщины-друга, которая жила бы моей жизнью, моими интересами. Но главное, чтобы перед ней не надо было казаться уверенным в себе, веселым, преуспевающим, властным. Хотелось быть самим собой: усталым, грязным и мрачным, каким я, собственно, и выходил с автобазы. А иногда и слабым, когда нездоровится. Похоже, я созревал для семьи, но все же еще не созрел окончательно. Помнится, в те дни заезжал к Кольке; у него жена в халатике, кудрявые детишки, ужин на столе; они, голубки, сидят обнявшись, ящик смотрят. «Эх, — думаю, — надо тоже жениться». В другой раз загляну — у них погром: в Кольку чайники, кастрюли летят — его жена полыхает. «Слава богу, — думаю, — что не женат». Ну, а потом и меня заклинило.

Не стану много болтать о ее красоте — это надо видеть. Скажу только — у нее волосы цвета свеклы и взбиты в пышную копну, а фигура… всего в изобилии — обнимешь, так все есть, не то что разные рахитичные дамочки. Словом, она в моем вкусе.

Я обалдел от нее сразу. Я тогда только сменил напарника Кольку, заступил в ночную смену; залил горючее в бачок самосвала и покатил к заводу за щебенкой. Погодка стояла что надо, на вечернем шоссе — ни души. Кручу себе баранку, насвистываю мотивчик. Вдруг она — стоит у дороги, тянет руку. Я вначале думал, легковушке какой сигналит. Взглянул в зеркало — за мной никого. Притормозил.

— Чего тебе? — говорю.

А она:

— Вы прямо едете?

— Ясное дело.

— Подвезите, пожалуйста. Полчаса ни одного такси.

— Забирайся.

Полезла она в кабину, и вот тут-то я и заметил ее потрясающую грудь и классные ноги. Меня прямо в жар бросило, а точнее — шибануло током. Она положила сумку на колени и давай смотреть куда-то мимо меня, точно я пустое место.

— Что ж вздыхатели не провожают? — трогаясь, прохрипел я. У меня немного перехватило дыхание.

— Я с работы.

Голос негромкий, ленивый, но я-то знаю, такие толстушки только с виду вафли, а внутри — сама страсть.

— Ну что ж? Все равно, — схитрил я, работая под простодушного, бесхитростного парня. Хотел узнать, есть ли у нее хахаль, и заодно дать понять, что я порядочный человек, не какой-нибудь там пройдоха.

— Сейчас мало кто провожает, — протянула она, — да и нет у меня никакого вздыхателя. Я слишком полная, не очень-то нравлюсь. Такие, как я, разве что на любителя.

Она взглянула мне в глаза, и озноб так и побежал по моей коже — в ее глазах бегали чертенята. «Напрашивается на похвалу, — мелькнуло, — а может, в самом деле, страдает, дуреха!»

— Как же без любви живешь?

— Так и живу… Да я в любовь-то, и не верю. И вообще в то, что говорят мужчины. Они все добиваются одного и того же. Им лишь бы развлечься. Вы все одинаковые, только и знаете…

Она решила меня обезоружить, но я ловко сменил пластинку:

— Как тебя зовут?

— Цветана.

— Ты что, не русская?

— Наполовину татарка.

«Так я и знал — гремучая смесь!» — мелькнуло в голове.

— А работаешь где?

— На ткацкой фабрике. Мотаю нитки. А по вечерам учусь в техникуме… А почему вы работаете по ночам? — наконец повернулась ко мне.

— Смена. Неделю ночью, неделю днем.

— Наверно, спать все время хочется?

— Да нет. Высыпаюсь днем… Ночью работать спокойней.

Это и на самом деле так. Шпаришь все время за восемьдесят. Правда, в полночь устраивают засидки гаишники. Обычно они стоят где-нибудь в тени, но встречный транспорт уже предупреждает, сигналит фарами: «сбавляй скоростишку». И, само собой, проходишь пост как надо. Ну а прищучат, всегда можно договориться, они ведь тоже люди. «Виноват, мол, начальник, так и так, план подгоняет». Главное тут болтать без умолку, показать, что сечешь обстановку и власть уважаешь — это они любят. Ну, а уж если сильно напортачил — отдай, что положено. Вообще к профи ГАИ относится мягко, ведь права — наш хлеб. Другое дело любители, тем — развлечение, их надо прижимать, а то раскатались!

— Ну вот и мой дом, — она протянула руку.

Я взял к обочине, заглушил движок. Она посмотрела на меня и улыбнулась одними глазами.

— Большое спасибо.

— Да ладно, чего там! Ты это… очень спешишь-то?

— А что?

— Может, покатаешься со мной? Одному скучновато. Давай, а? С тобой интересно болтать. Через часик подвезу сюда снова…

— Ну, хорошо. Подождите, я только тетку предупрежу.

Спрыгнула с подножки и пошла.

«Ну и ну, — думал я. — Такая роскошная баба пропадает… Придет или нет?» Внутри всего скрутило, но я закурил и взял себя в руки. «Вернется. Парень-то я видный, такие на дороге не валяются. Сейчас сделаю пару рейсов к заводу, залью ей пока о том о сем и махну куда-нибудь на окраину. Уж там-то ей не отвертеться, ведь я не совсем осел».

— Только недолго, хорошо?

Я вздрогнул точно от удара. Она стояла около двери. Стояла и раскачивалась и смотрела мне прямо в глаза.

— А то мне рано на работу.

— …Расскажите о себе, — проговорила она, когда я повернул в сторону завода.

И вот тут я дал маху. Сам не знаю, как так получилось, но ничего не мог из себя выдавить. С другими болтал без умолку. Уж что-что, а здесь я мастак — язык у меня подвешен как надо. Бывало, раскочегарюсь — не остановить. И вот надо же! Когда позарез нужно было болтать, язык мой не двигался, точно приклеенный. Хоть убей — ничего не мог вспомнить стоящего. Она ждала, смотрела на меня, а я мямлил что-то о своей работе и о том, что я холостяк — нес всякую муть, что-то вроде автобиографии в дешевом варианте. Да еще поплакался, сказав: «кто нравится мне, тому я не нравлюсь и наоборот». В общем, болваном, вот кем я был. Открывал и закрывал рот, мне прямо не хватало воздуха. Но она молодчина: то ли усекла, что со мной творится, то ли ее разбирало любопытство, только сама пошла навстречу, улыбнулась, стала расспрашивать, давно ли работаю, был ли женат?

— Что холостяк и так видно, — сказала. — Женатый мужчина всегда ухоженный, а у вас пуговицы еле держатся.

Промыв мои косточки, она стала довольней, замедленными движениями поправила свои волосищи, натянула на колени юбку, потом тягуче пропела:

— Вы любите кино?

Я редко ходил в кино. Раза два в год, но, чтобы в ее глазах не прослыть совсем темным, сказал, что люблю.

— И я люблю. Только в кино все приукрашено. Все не так, как в жизни, — ее голос доносился откуда-то издалека, густой, ровный, ленивый. Она говорила о кино, а я посматривал на нее и думал, как бы стиснуть ее покрепче.