— Да мы и сами об этом подумываем. Здесь очень красиво, и озеро прекрасное и люди дружелюбные, но, знаете, мы с женой любим перемены. Дача как-то привязывает. Мы хотим купить палатку, байдарку, велосипеды. Все-таки лучший отдых в лесу, у реки. Вы, кажется, нас осуждаете за наш образ жизни, но уж такие мы люди. Простите, если иногда досаждаем вам.

Я даже немного опешил от такого откровения и в последующие недели ощущал что-то вроде уныния. Как-то само собой закончилось наше въедливое противоборство и меня охватила тягучая, вязкая скука. Но жена с соседкой продолжала скандалить, все больше оттачивая свое словесное оружие. Каждый вечер жена подробно докладывала мне про позорное, бесстыдное поведение соседки, но мне почему-то уже надоело это выслушивать. Больше того, я вдруг заметил, что жена стала придирчивой и сварливой, ей явно изменяло чувство справедливости. Частенько она поливала соседку без всякого повода. Как-то говорит, снедаемая жгучей завистью:

— Соседка опять напялила на себя новое платье. Все молодится, развалина! И чего из себя корчит?!

— Хватит! — обрезал я разгоряченную супругу. — Какая она развалина, что ты болтаешь?! Она моложе тебя.

Это был смертельный удар, — всегда во всем согласная, ни в чем не перечащая, жена чуть не запустила в меня кастрюлей. Потом поджала губы и несколько дней со мной не разговаривала.

К исходу того мучительного лета произошло событие, которое окончательно надломило меня. Накануне был особенно дурацкий день: на станцию в хозяйственный магазин завезли удобрения, и я побежал занимать очередь. Собственно, удобрения у меня были, но здесь сработала застарелая привычка — брать про запас. По пути я встретил одного посельчанина, он направлялся с детьми на озеро. Этот посельчанин сухо со мной поздоровался и заявил с усмешкой:

— Все носишься?! И чего тебе не хватает?! И так весь двор завален и нужным и ненужным… Во всем надо соблюдать меру, старина. Ну скажи, куда вам столько?! Детей у вас нет. В гроб, что ли, с собой возьмешь?! Вон ваши соседи живут так живут! Широко, весело, и для людей, и в свое удовольствие. Жизнь-то ведь у нас одна, второй не будет…

Я не придал особого значения этим словам — каждому свое, как говорится, — но все же стало неприятно, что все больше поселковых от меня при встрече отворачиваются. Похоже, нас считали низкими людишками: меня — желчным стяжателем, а жену — злоязычной, задиристой бабой. А ведь мы не такие, смею вас уверить, не такие! Мы просто хотели всего иметь вдоволь и чтобы во всем был порядок.

Но вернусь к удобрениям. Никакой очереди в магазине не оказалось. Взял я три пакета, потащил их домой, а погодка шикарная такая стояла, и вокруг — ни души, все были на озере. «И чем я, в самом деле, занимаюсь? — какая-то совершенно новая мысль пронзила меня насквозь. — И так уже всего понатыкано в доме, и деньжат поднакопили предостаточно — на все оставшиеся годы хватит, может, действительно хватит заниматься накопительством, купить машинешку, скатать к морю, ведь ни разу по-человечески не отдыхали?! И во имя чего мы, собственно, живем?». Вот так рассуждая, я и подошел к дому. Жена колготилась у плиты; завидев меня, застыла, словно идол, и проговорила с глупейшем выражением на лице:

— Что ж мало взял?

Я чуть не рассмеялся от души — мое философское состояние было выше ее разумения. «И как я с такой дурехой столько лет прожил? — совсем уже неожиданная мысль появилась в голове. — Никогда не возразит, ничего интересного не выскажет. Безликая баба. И зануда, каких мало. Только и может злопыхать по поводу соседки. А та, в общем-то, отличная женщина, добросердечная и культурная, и сложена неплохо». На мгновение мне захотелось отлупить жену, выбросить эти проклятые пакеты, плюнуть на все и укатить куда глаза глядят, но я все же сдержался.

А на следующий день и произошло то событие — у наших соседей стряслось несчастье. Сосед поехал на машине в город за приятелями и попал в аварию. Машина превратилась в лепешку, а он, к счастью, отделался переломами, но с месяц ему предстояло лежать в больнице. Об этом мы узнали, когда услышали отчаянный вопль в их доме. Я отправился выяснить в чем дело; на террасу вышла дочь и тревожно сообщила о случившемся. Стыдно признаться, но мои мрачные пожелания исполнились: я оказался вроде бы виновником несчастья. Я вспомнил улыбающееся лицо соседа, его всегдашнее благодушное настроение и почувствовал себя негодяем, честное слово.

А к соседке уже валом валил народ: все выражали соболезнования и предлагали всевозможную помощь. И вот здесь до меня запоздало дошло, почему к ним, нашим соседям то есть, люди всегда тянулись, а к нам никто не заходил — само собой, потому что они жили открыто, для других, а мы, как последние скряги, только и знали, что окапывались в своей крепости.

Моя жена тоже кое-что поняла. Уж на что ненавидела соседку, и то разжалобилась.

— Знаешь, говорят, у них это… совсем нет денег, — сказала она прочувственным тоном. — Они же все тратили на друзей, а он теперь долго не сможет работать. Может, мы это… одолжим им немного?

— Чего там одалживать, — буркнул я. — Отнеси просто, скажи «пригодятся». Люди они хорошие, сердечные… И дочь у них хорошая девушка, скромная… А я потом к ним загляну, помогу по хозяйству…

С того дня у наших соседей стало тихо — никаких компаний, но в домах и на улице только и говорили о них. Чего я только ни слышал! И то, что они с женой «скрасили однообразие в поселке» и что они «самые добрые люди на свете», и что «они со странностями, но с ними интересно»… И знаете, как бывает, это внезапное потрясение на многое открыло мне глаза. Наконец я очухался и впервые всерьез задумался о том, что все мы смертны и вот так нелепо, как получил травмы сосед, может вообще оборваться жизнь. Согласитесь, от этого никто не застрахован. Но о таком человеке, как наш сосед, все будут помнить, он что-то заронил в сердцах людей, что-то такое, от чего все стали немного другими, ну лучше, что ли. А когда я загнусь, кто вспомнит обо мне? Подумаешь, исчез еще один огородный жук! Никто и не заметит, небось. А кое-кто, может, и вздохнет с облегчением. Так я думал, и от этих мыслей мне становилось не очень-то сладко.

Когда наш сосед вернулся из больницы, его встречали с цветами, как встречают героев или правителей, — это уж как вам больше нравится. Но пожить нам вместе не удалось: они сразу уехали в город, а вскоре и продали дачу.

И вот тут, вы не поверите, на меня накатил приступ тоски, иными словами — я превратился в настоящего страдальца. Бывало, не находил себе места на даче — все, на чем бы ни останавливался взгляд, казалось противным. А от разных загашников и запасов прямо тошнило. В какой-то момент я даже хотел разнести парник, но, взвесив стоимость урожаев и затраченный труд, все-таки не решился. Не знаю, может быть, еще решусь. Ведь ничего другого мне не остается, если я хочу начать новую жизнь и, главное, вернуть уважение посельчан. Как вы считаете?

В распахнутом пальто, разгоряченная, безумная, она бежала по снегу, швыряла в сугробы сумку, варежки и, еле сдерживая рыдания, тоскливо причитала:

— Проклинаю день и час, когда тебя встретила!

— Наташа, остановись! — растерянный, подавленный, он спешил за ней, на ходу поднимая брошенные ею вещи. — Наташа, успокойся!.. Ну что ты в самом деле?! Все устроится!..

Он догнал ее, схватил за руку.

— Успокойся, дорогая!.. Скоро весна, поедем в Ялту…

Они стояли рядом, измученные долгой, запутанной любовью, два человека, которых связывали непривычные, непристойные, с точки зрения морали, отношения: она — сорокапятилетняя, бледная, с нервным ртом и тревожными глазами незамужняя женщина и он — шестидесятилетний, полный, седой, с умным, добрым лицом, семьянин, имеющий примерную жену, детей и внуков.

— Витя, оставь меня в покое, прошу тебя… У меня нет больше сил. Иди к своим. Тебя ждут… А меня… меня никто не ждет. Ни один человек в мире, — с усталой безнадежностью она запрокинула лицо, и слезы побежали по ее щекам; казалось она посылает в небо вопль отчаяния, и все, что на земле, для нее — неподвижный, затянувшийся кошмар.