Как бы то ни было, я ему сказала. Кто-то толкнул Мэла в клубе, куда мы пришли, его стакан опрокинулся мне на футболку, и та сразу же прилипла к черному лифчику. Мэл схватил салфетки с барной стойки и принялся вытирать меня, извиняясь столь многословно, будто я была какой-то незнакомкой, а вовсе не той самой девчонкой, в которую он швырял еду в детстве.

— Боже, прости! — Его рука вновь коснулась моей правой груди. — Пойдем домой, тебе нужно переодеться.

Я улыбнулась. Его прекрасные медвяно-русые волосы, темные глаза, восхитительный рот…

— Я так тебя люблю, — прошептала я.

Мэл зажмурился. Точно так же, как в тот день, когда увидел меня голой.

— Я тоже тебя люблю, — сказал он.

Мои губы растянулись в улыбке, на душе стало тепло от простоты его слов. Меня переполняло счастье.

— Ты мой лучший друг, — добавил Мэл. — Знаешь, перед Рождеством вышел один фильм… — Он говорил очень быстро, не давая мне и слова вставить. — О том, что невозможна дружба между мужчиной и женщиной. Все равно любые такие отношения приводят к сексу. Одна из девчонок в группе спорила со мной, говоря, что это правда. А я привел в пример тебя. Сказал ей, что мой лучший друг — женщина, и это никогда не было для нас проблемой. И не станет. Знаешь, лучший способ испортить отличную дружбу — это говорить или даже думать о сексе. Или о любви, о романтической любви, я имею в виду. — Он замолчал, пряча глаза и теребя мокрые салфетки.

Я не проронила ни слова, глядя на его опущенную голову и нервные движения рук.

— Ни один разумный человек так не поступит, — продолжил Мэл. — Я сказал той девчонке, ну, из моей группы, что я никогда бы так не поступил. Я не смог бы испытать влечение к девушке, которая стала моим другом. Я никогда бы не принял дружбу за любовь. Потому что друзья не должны быть любовниками. Тогда они были бы любзями. Или дружбовниками. Как думаешь?

Мне хотелось сбежать. Вырваться на улицу и не останавливаться, пока не окажусь достаточно далеко отсюда. Еще мне хотелось залезть под соседний столик. Спрятаться.

— Так, мне срочно нужно выбраться из этой футболки, а то еще умру от простуды. — Я заменила слово «клуб» на «футболка» и «унижение» на «простуда».

— Ну да. — Бросив салфетки на стойку, Мэл вытер руки о джинсы. — Постой тут, я схожу за куртками.

— Тебе вовсе не обязательно уходить, — возразила я. — Я сама прекрасно доберусь домой. В Оксфорде меня никто не провожает.

— Что же я за друг такой буду, если не провожу тебя?

— Друг, обладающий столь же нежным чувством такта, как кирпич, которым я размозжу тебе башку, — прошептала я, когда он скрылся в толпе.

Мы сели в ночной автобус и поехали домой.

Мы старались. Старались, как могли.

Мы так старались вести себя нормально. Как раньше. Но чары, наполнявшие наш день счастьем, радостью, смехом и надеждой на будущее, развеялись. На месте чар появился этот уродец, назвавшийся Прошлой Ночью.

— Ты же знаешь, что всегда будешь моей любимой девочкой, да? — сказал Мэл, когда мы стояли у автобуса.

Вокруг царила привычная для вокзала суматоха, люди сновали туда-сюда. Но вокруг нас словно сплелся прочный кокон неловкости.

Я встала на цыпочки, положила ладони на его щеки.

— А ты всегда будешь моим любимым щеночком, да? — Я помотала его головой, как будто Мэл был собакой.

Я делала так в детстве, после того как мама с папой не разрешили нам завести пса.

«Зачем тебе пес, если у нас есть Мальволио?» — сказала тогда Корди. И в то мгновение я подумала, что Мэл, должно быть, был в прошлой жизни собакой, — я живо представила его огромным веселым лабрадором. Если вы грустите, такой лабрадор готов облизать вас с головы до ног, чтобы подбодрить, или просто скорбно опустит уголки рта, чтобы показать вам, что ему тоже грустно, — это зависит от того, по какой причине вы хандрите.

Сейчас нужно было шутить. Я истолковала поведение Мэла неправильно, и теперь, если я не буду осторожна, Прошлая Ночь встанет между нами. Мэл не виноват в том, что не испытывает ко мне той любви, которая мне нужна. Не виноват в том, что я недостаточно хороша для него. Нас многое объединяет — история наших семей, годы, проведенные вместе… Это важнее каких-то романтических бредней. Как бы мы встречались эти два года, если живем в разных городах? Ну, допустим, у нас бы это получилось, а потом что? Жениться? В нашем возрасте? Нет, Мэл прав. Друзьям не следует становиться любовниками. Даже думать об этом не стоит.

Если я смогу рационально воспринимать свои чувства, все будет в порядке. Я буду в безопасности. По крайней мере, до тех пор, пока не вернусь в Лондон.

Если я хоть на мгновение задумаюсь об этом, передо мной разверзнется бездна боли и я провалюсь туда. Нужно держаться за разум. За логику. Нужно смотреть на происшедшее словно со стороны. И шутить.

— Вы едете на этом автобусе, милочка? — спросил меня водитель.

— Да.

Мэл снял мой рюкзак со спины и передал его водителю.

Водитель, мужчина средних лет в белой рубашке с короткими рукавами и при галстуке, осторожно, словно хрустальную вазу, принял ценный груз у Мэла из рук… и изо всех сил швырнул рюкзак в отделение для багажа, а потом, как ни в чем не бывало, направился к очередной парочке, спрашивая, садятся ли они в этот автобус.

Я покачала головой и отвернулась, не веря собственным глазам. Рамочки для фотографий разбились, как и стеклянные миски с едой, а сладкая газировка, которую мама положила на самый верх рюкзака, сейчас, несомненно, пропитывает мою одежду. Хорошенький подарочек я привезу в Оксфорд, ничего не скажешь. Прошлая Ночь смеялась надо мной.

— Ну что, щеночек хочет поиграть? Или, может, обнимемся? — просюсюкала я, поддразнивая Мэла.

Закатив глаза, он распахнул объятия. Я считала секунды, и каждая из них длилась вечность. Но нужно было рассчитать время до того, как можно будет прекратить эту пытку. Нужно подыграть Мэлу. Делать вид, что все нормально. Если я очень-очень постараюсь, то все будет нормально. Когда-нибудь будет. Когда-нибудь. Когда-нибудь мне не придется задумываться о том, обнять ли мне Мэла, прикоснуться ли к нему, посмотреть ли ему в глаза.

— Скоро увидимся, да? — спросил он.

— Нет.

Мэл ошарашенно уставился на меня.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — ухмыльнулась я. — И ты совершенно прав. Я не хочу, чтобы ты навещал меня, потому что тогда ко мне ни один парень не подойдет. Они будут думать, что я с тобой встречаюсь. Да еще и девчонки будут набиваться мне в подруги, полагая, что так смогут подобраться к тебе. Мне вся эта чепуха ни к чему. — Я рассмеялась. Не знаю, насколько убедительно все это прозвучало.

«Пожалуйста, отпусти меня, — мысленно молила я. — Пожалуйста, дай мне уехать и пережить это».

Его кадык дернулся — Мэл натужно сглотнул, поджал губы и кивнул.

— Я вернусь домой на лето, — сказала я. — Это уже скоро.

— Но через пару недель Пасха, — запротестовал Мэл.

— Мы с друзьями собирались остаться в Оксфорде. У одной из моих подружек освобождается квартира, и мы проведем пасхальные каникулы вместе. Будет весело. — Подумав, что Мэл может напроситься к нам, я добавила: — Но там мало места. Так что увидимся летом, хорошо?

— Слушай… — начал он.

— Хорошо? — с нажимом повторила я.

Мэл так сильно сжал губы, что они побелели. Его глаза сузились. Это вовсе не было хорошо. Он медленно-медленно кивнул. И еще раз. И еще.

— Хорошо.

— Вот и молодец! — Я потрепала его по голове. — Хороший щеночек. Хороший Мэл. Хороший.

— Гр-р-р! — Он стряхнул с себя мои руки. — Когда-нибудь укушу тебя, и придется делать уколы от бешенства. Вот тогда ты пожалеешь!

— А тебя посадят под замок, и ты сам пожалеешь о содеянном.

Внезапно — мы ведь уже обнялись на прощание — он подхватил меня на руки.

— Я скучаю по тебе, — прошептал Мэл нежным, точно у ангела, голосом. — Я скучаю по тебе до боли.

«Так почему же ты не любишь меня? — мысленно завопила я. — Почему ты меня не любишь?»