Угольные компании не демонтировали оборудование на брошенных шахтах, оставляли все как есть, словно кучи мусора на обочинах дорог. Мамы вечно говорят своим детям: не смей туда лазить, а дети вечно не слушаются. Однако залезешь пару раз, занозишь руки и коленки, перемажешься в ржавчине – и весь кайф пропадает.

Скип вынашивал план убить Донни на бункере, но малыш столько раз мог убиться сам, что весь кайф пропал.

С шахтой была отдельная история. Мы рассчитывали заманить его внутрь пирожными, заложить в штрек петарды, подорвать и вызвать обвал. Мне казалось, не сработает, ведь трудно себе представить безбашенного смельчака, который полез бы за лакомством в черную дыру в земле, но Скип при мне с ухмылкой швырял фруктовые бисквиты в шахту, а Донни послушно лез за ними, и я понял, что все мои рассуждения не годятся. Я в конце концов раскусил Донни. Он терпеливо сносил унижения и страх, потому что это приносило Скипу радость.

Петарды мы так и не запалили. Я уронил спички в лужу, и Скип долго еще костерил меня последними словами. Я так и не собрался с духом сказать ему, что сделал это нарочно.

Мне надоело ждать, и я вернулся в контору. Совсем собрался было уходить, когда услышал скрип гравия. Она шагала по путям с рюкзаком за плечами. В рюкзаке оказалось одеяло, пара сэндвичей с ростбифом, четыре бутылки пива, фонарик, средство от комаров, спички и набор для розжига костра. В близости со зрелой женщиной есть свои преимущества.

Она спросила меня, как прошла неделя. Нормально, говорю, извиняюсь за отсутствие условий.

Ничего страшного, это место такое заброшенное, обветшалое, что дух захватывает. Ты прямо Шекспир. Она улыбнулась и спросила, что я у него читал. Ничего я у него не читал, но знаю, в каком высоком стиле классик выражался.

– Иди сюда, – позвала она.

В темноте на полу белело расстеленное одеяло.

– Может, мне подмести? – спросил я. – Здесь на полу чего только нет. Даже битое стекло.

– Ну и пусть, – прошептала она.

Не теряя времени, принялась стягивать с меня куртку. Я вцепился ей в волосы и прижал к стене. Чуть шею не сломал. Завернул бы ее с головой в одеяло и оформил по-быстрому, чтобы не успела замерзнуть. Хотя нет, по-быстрому не надо. Пусть кончит, как в прошлый раз. Это было восхитительно. Ничуть не хуже, чем прочие стадии процесса.

Я глубоко вздохнул, куртка соскользнула у меня с плеч и с глухим стуком упала на пол. Келли через голову стащила с меня тишотку, поцеловала в губы и в шею. Отошла на шаг и разделась сама.

Я едва различал в темноте ее очертания. Совершенная женская фигура, сотканная из мрака.

Я кинулся на нее и сбил с ног.

Мы тяжко рухнули на пол. Мне бы спросить, не ушиблась ли она, но пальцы уже впились ей в зад, а губы нашли сосок. Она застонала. Неужели и правда ушиблась? Но тут я ощутил ее руки у себя в джинсах…

– Ложись на спину, – велела она.

– А?

– Перевернись.

Я послушался, и она оседлала мою грудь.

– Хочу тебя спросить кое о чем, только будь со мной честен. Мне все равно, что ты скажешь. Главное, чтобы это была правда.

Господи ты боже мой. Она говорит законченными предложениями.

– Конечно, – выдавил я.

– Я – твоя первая?

– А?

– Я – твоя первая?

– В смысле?

– Женщина.

– А?

Ее тело скользнуло ниже, груди коснулись моего лица. Она засунула язык мне в ухо. Шепнула:

– Я – первая женщина, с которой у тебя был секс?

Я был не в состоянии шевелить извилинами и хитрить. Услышал вопрос – и ответил.

Она снова села мне на грудь. Лицо ее скрывал мрак. Я ласкал ее тело, а она говорила:

– Я не была уверена. Думала, скорее всего, это так. Но ведь тебе девятнадцать. Я не задумывалась об этом, пока все не случилось. Извини, что твой первый раз состоялся в грязи. Но ведь запомнилось?

– Запомнилось, – пролепетал я.

Келли слезла с меня, поцеловала в губы, в шею, в грудь. В живот. Ее дыхание щекотало мне пах. Я вонзил пальцы в гнилые доски пола и вознес молитву к Господу, чтобы он дал добро. Плевать, что это противоестественно, что это нарушает Десять заповедей, что Бог разозлится на меня, ведь я так и не помолился ни за душу отца, ни за душу мамы, ни за чью душу вообще, а осмеливаюсь обращаться с этакой просьбой. Я молился куда более горячо, чем когда просил заставить замолкнуть Бренди Кроу и, куда более горячо, чем перед сном в детстве, когда просил заставить отца любить меня.

Келли прервала поцелуи.

– Харли, – раздался из тьмы ее голос, – у тебя кто-нибудь уже брал в рот?

Я чуть не лишился чувств от одного вопроса. Чтобы отвлечься, попытался представить себе всякую гадость. Жирную задницу Рика. Майка-младшего, забивающего гол. Ляжки Бетти, торчащие из-под короткой юбки.

– Нет, – прошелестел я.

– Хочешь, чтобы я?..

– Конечно.

Она взяла меня в рот, и в это мгновение я снова уверовал в Бога. С тех пор как мама застрелила папашу, я сомневался в его существовании. Не из-за себя, из-за девочек. Не мог поверить, что Господь позволяет страдать невинным. Я знал, он далек от милосердия. Я знал, он несправедлив и недальновиден. Но я и подумать не мог, что он – тупой злодей. Поэтому я решил: лучше мне в него не верить.

Но сейчас я понял: Бог есть и он добр и милостив. Он дал мне ее, и в ней был ответ. Если бы он дал ее всем мужикам, в мире не было бы войн, преступлений и контактных видов спорта.

Я все еще был у нее во рту, когда заснул.

Просыпаюсь – ее нет. Пожалуй, этого я и ожидал. Правда, на этот раз она оставила мне записку, две банки пива и сэндвич. Написала, что ей жалко меня будить, а ей пора идти, до дома путь неблизкий. Встретимся в следующую среду.

Каждая косточка в моем теле болела, пальцы саднили. Меня вдруг все начало раздражать. Ночь слишком холодная. Мне предстоит прошагать три мили, и все лесом. Но больше всего меня бесила сама она. Хотелось, чтобы она опять у меня отсосала. Еще и еще раз. Хотелось «Роллинг Рок» в бутылках, а не «Миллер» в банках.

Я оделся, захватил с собой пиво и сэндвич. Еще она оставила мне фонарь. Усевшись на ржавый рельс, я принялся смотреть в ту точку, куда убегали пути. Ой, вряд ли они ведут в Калифорнию. Скорее всего, куда-нибудь на склад металлолома.

В лесу у меня за спиной хрустнула ветка. Я резко обернулся:

– Келли?

Посветил в лес фонариком. Вот сейчас луч выхватит из темноты оленя с бархатными глазами…

Никого.

Я выключил фонарь. Послышался шорох. Его производил кто-то покрупнее скунса. Побыстрее енота и куда более неуклюжий, чем олень.

Тут с дерева донеслось шипение и человеческий вопль. Фонарик заело, и, пока я жал на кнопку, из кустов выпорхнула призрачная тень и полетела на меня. Перед глазами мелькнул бледный сердцевидный лик. Снова раздался вопль.

Сипуха. У меня просто камень с души. Этот вид совы не ухает, а орет истошным голосом.

Я опять принялся за сэндвич, совершенно забыв, что в лесу был еще кто-то. Не только сова. Наше первое свидание оказалось чересчур приземленным.

Бетти была очень мила со мной, наверное, потому, что я в прошлый раз хлопнул дверью и она не ожидала увидеть меня так скоро.

Я сидел на диване, глядел в окно и первые полчаса только мычал и пожимал плечами.

На стоянке было полно народу – посетители отдела транспортных средств и Центра психического здоровья. Почти все – женщины. Летний наплыв. Примерили купальники и получили психологическую травму. Коровы. Все, кроме одной. Той, что в белых шортах и черной тишотке. С длинными ногами и золотыми волосами, как у Джоди. Тело уже покрыто загаром.

Я смотрел, как она выходит из здания и направляется к своей машине, новенькому темно-зеленому «шевроле камаро». У этой-то дамочки какие проблемы? Боязнь высоты? Страх сломать ноготь? Ужас перед магазинами? Или ей осточертели персонажи любимой мыльной оперы?

Я был незнаком с ней, но уже проникся неприязнью. Неважно, что она хорошенькая. Если бы она ко мне подошла, меня бы стошнило. Никого мне не хотелось, кроме Келли.