Окружной Центр психического здоровья находится в том же низком, длинном, буром здании, что и отдел транспортных средств, и ветеринарный отдел, а напротив расположена забегаловка «Паркуйся и ешь», которая оставила местных шкетов без гроша (даже завтраки на турнирах «Большого шлема» не сравнить с пирогами из «Паркуйся и ешь»), и торговая галерея. Там помещается «Блокбастер Видео», «Фантастика Сэма», «Долларовое дерево» и китайский ресторан, зовущийся просто «У Ии». Я всегда захожу к Йи после визита к Бетти.
Когда я вошел, Джек Йи, парень, который владеет забегаловкой, высунул башку в зал и замороченно улыбнулся, его жена тоже улыбнулась и помахала мне рукой из своего дальнего угла, где она вечно шелестит газетой за столиком. Боюсь, я был у них лучшим клиентом. А я ведь заходил всего раз в месяц и заказывал яичный рулет[4] за два доллара.
Джо попытался втюхать мне цыпленка по рецепту генерала Цо.
– Пряный, пряный, – приговаривал он, ухмыляясь.
– Нет, спасибо, – отказался я, хотя есть хотелось, а дома разве что макароны с сыром да сосиски. Сегодня очередь Мисти готовить. Ей двенадцать лет.
Он вручил мне бумажный зонтик для Джоди, бесплатное печенье и спросил, как у нее дела. Он с женой видел Джоди только раз, но с тех пор забыть не могут. Они прямо наглядеться не могли на ее волосы, трогали руками. Грива у нее падает до самой задницы, а цвет точь-в-точь как золотые заглавные буквы в сборнике церковных гимнов.
У всех девчонок волосы длинные – ну мамы тоже, – но у Джоди нечто исключительное. Все вокруг восхищались. Мама у нас самая рыжая, Мисти – самая непричесанная, а у Эмбер волосы пахнут, будто старый брезентовый тент из чьего-нибудь пикапа.
Я положил маленький бурый сверток в кабину грузовичка рядом с собой и тронулся с места. Дорога от Лорел-Фоллз до Блэк-Лик занимает полчаса, и все это время я смотрел, как на бумажном пакете с яичным рулетом расплывается жирное пятно. Больше всего на свете мне хотелось сожрать рулет. Я опустил стекло, чтобы выветрился запах хорошо прожаренной вкуснятины, но сделалось очень холодно. Когда я подъезжал к последнему повороту перед домом, мой «додж» весь трясся, так я гнал.
На Фэйрмен-роуд, грунтовой дороге длиной в две мили, связывающей две стороны петли окружной трассы, наш дом – единственный. Это место прозвали «Стреляй-роуд», потому что до того, как папаша принялся по кирпичику собирать свой дом, здесь на поляне тусовалось столько оленей, что охотник из-за деревьев мог палить наугад – все равно попадешь. В сезон охоты папаша запирал собак в гараже, а мама не позволяла нам выходить из дома, чтобы кого-нибудь ненароком не подстрелили. Я чувствовал себя в полнейшей безопасности в те дни, когда мы с Эмбер, играя в войну, прятались под накрытым скатертью карточным столом, а издали доносились выстрелы, за которыми следовала напряженная тишина.
Правда, за последние годы оленей поубавилось. Даже самое глупое животное просекло, что не надо сюда соваться.
Грузовичок подпрыгнул на ухабе, и яичный рулет свалился с сиденья прямо на кучу всякой дряни – пустых кофейных одноразовых чашек, мятых пакетов из «Макдоналдса», прикрытых ветровкой с рекламной надписью. Еще в куче затерялся один из динозавров Джоди, там же валялась свадебная фотография родителей.
Фото я обнаружил на дне мусорного мешка через пару месяцев после того, как отца застрелили. Острый угол дешевой золоченой рамки пробил пластик и поцарапал мне ногу, когда я в одних трусах завязывал на кухне пакет. Мусор вывалился на пол, и я замер, ожидая, когда отцовская ладонь впечатается в мою черепушку и перед глазами поплывут бледные звезды, так похожие на парашютики одуванчиков, задрейфуют прямо передо мной, сгущаясь, пока в глазах не останется ничего, кроме холодной белой пустоты. И тут вспомнил, что отец мертв.
Девчонки спали, так что порядок я навел сам. Фото хотел выбросить в мусорный бак во дворе, но что-то велело мне закинуть его в пикап.
На фото я никогда не глядел. Как-то оно случайно попалось мне на глаза, и я завалил его хламом, но оно почему-то опять оказалось наверху Папаша в белом костюме и переливчатой рубашке в каких-то сверкающих блямбах, волосы длинные, ворот расстегнут, усы как у Берта Рейнолдса, кроваво-красная гвоздика в петлице, держит маму за талию и пьяно улыбается фотографу; мама в газовом белом платье, с накрашенными глазами, в ушах серьги с белыми перьями, волосы окаменели от лака, плечи напряжены, отец дышит ей в лицо, а она отвернулась, сморщившись, словно у него воняет изо рта. Наверное, это утренняя тошнота, какая у беременных бывает.
Я ногой затолкал фотографию под кучу.
Первые полмили дорога идет в гору, и деревья склоняются над ней, летом получается настоящий туннель из листвы, зимой – из снега, а в прочие времена года – шатер из голых веток. Этакие сцепленные черные пальцы. Наш дом стоит на самом гребне. За дорогой на склон карабкается вырубка, зелень там перемешана с красным и желтым, как на ковре, и холмы волнами наползают друг на друга. Единственные признаки цивилизации – линии электропередач и сдвоенные трубы электростанции в Кистоуне, что дымят вдали. Когда меня спрашивают, не заедает ли нас дома тоска, я отвечаю, что мне нравится вид, и в глазах людей я делаюсь еще безумнее, чем им даже показалось поначалу.
Тоску на меня наводят только Национальный банк Лорел-Фоллз да четыре пустые собачьи будки возле нашего дома. Всякий раз, когда выхожу из пикапа и слышу тишину, а не разноголосый лай, к которому привык с того времени, как начал различать звуки, меня мучает совесть. Но собачий корм стоил бешеных денег. Трех псов я пристроил и оставил только Элвиса, свою пастушью собаку. Ему теперь можно заходить в дом, но в комнатах он какой-то дерганый. И девчонкам тоже не по себе. Если бы папаша увидел, что посреди нашей гостиной лежит собака, он со злости восстал бы из мертвых, честное слово.
Мисти открыла парадную дверь, выпустила Элвиса, сама вышла на крыльцо и застыла, ковыряя розовые стекляшки на замызганном кошачьем ошейнике, застегнутом на ее запястье.
Ошейник когда-то принадлежал котенку, которого папаша подарил ей на десять лет. Труп котика мы потом нашли в лесу. Кто-то его застрелил. Он у нас и двух месяцев не прожил.
Помню, мама переживала его смерть тяжелее всех. Слезы у нее так и потекли, когда Мисти приволокла за хвост грязно-белый трупик.
Мама обняла Мисти, а та замерла и только неотрывно глядела на тельце. Свет отражался в ее глазах, словно в аптекарском коричневом пузырьке. Потом она медленно опустилась на колени, сняла с кота ошейник и нацепила себе на руку. Мама обхватила ее за плечи и прижала к себе. Позже мама говорила, что у девочки был шок.
– Ты привез мне яичный рулет? – закричала Мисти, почесывая голые руки и потирая одну о другую ноги в чулках.
Я швырнул пакет. Элвис, уже бросившийся мне навстречу, замер и проследил за его полетом. Пакет шлепнулся в замерзшую грязь рядом со ступеньками, пес вытянул шею и обнюхал его.
Мисти без улыбки долго смотрела на меня, затем спустилась с крыльца и подняла сверток. Я не мог понять, обиделась она или все нормально. Из-за веснушек вид у нее вечно какой-то затравленный.
Я сделал пару шагов по двору и притормозил у цементной заплаты, из которой торчал обрезок трубы. Здесь была папашина спутниковая антенна. Я слегка пнул трубу. Не забыть бы выдрать ее на фиг, а то еще кто-нибудь поранится. Тарелка отправилась вслед за собаками, и у нас теперь только четыре канала. Джоди лишилась «Диснея». Мисти – «Никельодона». Эмбер – «Эм-Ти-Ви» и «Фокса». После истории с родителями они поначалу были в депрессии, но теперь пришли в себя, и мне каждый день приходится слушать нытье про спутниковые каналы.
Я вошел в дом и вытер ноги о коврик у двери, но снимать ботинки не стал.
– Ты принес мне печенье с сюрпризом[5] и зонтик? – крикнула Джоди из гостиной.
