Она тоже встала, и я склонил голову и зажмурился.

– Джоди рассказала мне, что случилось, когда вы были у мамы.

Здорово. Просто замечательно. Я расхохотался. Динозавр и «Хэппи Мил». Десять баксов коту под хвост. И еще двадцать баксов на Эшли.

– Почему ты мне ничего не говоришь? – набросилась она на меня. – Уж об этом-то мог и рассказать. Я бы не стала поднимать тебя на смех.

Эмбер надвигалась на меня. Ближе и ближе. Я чувствовал ее, хоть и не видел.

– Ты боялся ее. Ведь так? Ты боялся прикоснуться к ней. – Голос у Эмбер дрожал. – Прикоснись ко мне.

Она взяла мою руку в обе свои ладошки, потянула куда-то вверх и внезапно остановилась, словно сама не понимая, что делает.

Я открыл глаза. Она смотрела на меня в упор, будто слепая, рот приоткрыт, но лицо спокойное.

Я вырвал руку, сделал шаг и запутался в собственных ногах.

– Что случилось? – спросила она. – Что ты творишь?

Терять время на объяснения я не стал. Опустился на четвереньки и выскочил из западни.

– Гадина, – произнес ее голос. Он звучал четко, размеренно и бесстрастно, словно у учительницы на перекличке. – Козел. Подлюга. Мудозвон.

Она подошла к мне со спины и повторила, на этот раз с яростью:

– Козел.

Сейчас встретит меня лицом к лицу. Перехитрит. Отведет глаза своим гневом.

– Обо мне ты тоже должен заботиться.

Невидимая сила швырнула меня вперед, и я снова врезался в стену. Но на этот раз сохранил равновесие. Дыхание Эмбер щекотало мне шею.

– А как же я? – взвизгнула она.

Казалось, до желанной входной двери никак не добраться: близок локоть, а не укусишь. Я собрал все свои силы.

Толчок – и я очертя голову кинулся во тьму. Пробкой вылетел на крыльцо. Не удержался на ногах, загремел вниз по ступенькам. Перед глазами вспыхнул белый свет, во рту сделалось солоно от крови.

Ну вот, расквасил рожу.

За мной из дома выскочила Эмбер, обливаясь слезами.

Я встал на карачки. Из травы бородавкой торчал круглый серый камень. На него-то и падали с равномерностью дождя капельки моей крови. Липкая теплая жидкость стекала по подбородку.

– Я их всех ненавижу – вопила Эмбер, – всех до единого! Знай это. Задумайся над этим хорошенько.

Я вскочил на ноги и бросился бежать. За мной в темном окне мелькнула искорка. Мамины занавески заколыхались, и все пропало.

Бежал я до самой Блэк-Лик-роуд. Только тут перешел на шаг. Если кто-нибудь окажется на этом слепом повороте в такой поздний час, переедет меня, это точно.

Легкие мои горели. Лицо передергивалось. Я пощупал пальцем, все ли зубы на месте, и обнаружил, что нижняя губа рассечена. Вытер руку о джинсы, на штанах остался темный след.

Вокруг мрак, хоть глаз выколи. Небо в грозовых облаках. Далекая луна просвечивает молочным бельмом.

Я шагал по дороге куда глаза глядят. Знал только: причина для бегства достаточная. Когда передо мной возник из тьмы какой-то дом, первым побуждением было пройти мимо. Но инстинкт велел подойти поближе.

Я не искал убежища. Мне надо было выместить ярость.

Нагнувшись, я набрал с обочины две горсти гравия. Разлаялись собаки. Черт, внезапного нападения не получится. Но я уже близко, швырну камни в собак.

Во дворе зажегся свет. Я со всей силы метнул камень.

В дверях показалась Келли Мерсер.

– В чем… – начала она и не закончила.

На ней была короткая ночная рубашка типа «самая замечательная мама на свете».

– Харли, это ты? Бог мой, что у тебя с лицом?

Я поглядел на камни, зажатые в кулаках, и обалдел. Неужели это я? Она, как была, босая, направилась к воротам. Я лихорадочно озирался. Куда бы смыться? Темный двор, зеленый светящийся пруд, гребни холмов чернильной линией перечеркивают горизонт…

Я выронил камни и бросился прочь. Ноги скользили по мокрой траве, каждый шаг отдавался болью в разбитой губе. У ручья я остановился. Он простерся передо мной могучей рекой, хотя ширины в нем было всего пять футов.

Ноги подкосились, и я в изнеможении опустился на топкий берег. Не знаю, сколько пролежал.

Послышалось ее тяжелое дыхание, затрещали ветки. Она встала рядом со мной на колени и обвила руками. Мне бы вырваться, проявить гордость. Только было не до гордости.

– Я не вернусь, – пролепетал я и заплакал.

Обнял ее за талию и уткнулся лицом ей в колени.

– И не возвращайся, – спокойно сказала она и погладила меня по голове. – Никогда не понимала, как ты выдерживаешь.

Легче мне не стало. Только хуже. Меня душили рыдания. Хриплые, мерзкие всхлипывания вроде дедушкиного кашля.

– Все хорошо, – прошептала она.

– Все плохо. И будет только хуже.

– Не так крепко, Харли. Ты меня раздавишь.

Я застонал.

– Ш-ш-ш, – успокаивала она.

Обнимая ее, я тыкался лицом во все закоулки ее тела, будто слепой щенок. Проехался щекой по соскам, она глубоко вдохнула. Соски были такие твердые, что казались на ее теле чем-то чужеродным.

– Ты прав, – гортанно сказала она. – Все не очень-то хорошо. И мне ничего с этим не поделать. Понимаешь?

Я гладил ее бедра, лодыжки, забрался под ночнушку. Под легкой тканью она была нагая. Я чувствовал ее всю, и это лишило меня разума. Я уже не понимал, какой части тела касаюсь, да это было и неважно. Главное, это была она.

Я уложил ее в грязь, поцеловал в живот своими изувеченными губами. Я целовал ее бедра, целовал везде. Больше мне ничего от нее было не надо. Только целовать. Соски вдруг оказались совсем не твердыми. Они подавались под моим ртом. Я кричал, и она кричала, я задыхался, и она тоже. Откинувшись назад, я увидел, что она перемазалась в моей крови.

– Ничего страшного, – прошептала она.

Пальцы ее проникли мне под рубашку, прошлись по груди и животу и скользнули под пояс джинсов.

Я издал странный звук, смесь воинственного клича и предсмертного хрипа. Она, казалось, не понимала, что еще полминуты – и физиология сработает. Так или иначе.

– Не могу больше… – простонал я.

– Чего ты не можешь?

– Ждать не могу.

Она вытащила руку из штанов и взялась за пуговицу и молнию. Я только смотрел, не в состоянии пошевелиться.

Поначалу я не боялся. Не боялся, когда вошел в нее, и мои тело, разум и душа сплелись в один напряженный нерв. Не боялся, когда у нее перехватило дыхание, она помянула Господа, и я осознал, что у нас секс на двоих, что я не один. Не боялся, когда понял, что долго не продержусь – и ей этого будет мало.

Испугался я, когда понял, что папаша ошибался. Это стоило того, чтобы всю жизнь горбатиться на цементовозе.

Это стоило всей жизни.

Конец был близок, и руки у меня затряслись так сильно, что соскользнули с ее тела. Она протекла у меня между пальцами подобно песку. Зато ее объятия были крепки. Я сжал кулаки и достиг наивысшего блаженства.

Я открыл глаза. Такое чувство, что проспал лет сто подряд. Чувство это переросло в уверенность, я даже боялся оглядеться. Вдруг меня окружает инопланетный пейзаж, где нет ни травы, ни деревьев, дома закрывают небо, в воздухе парят люди в серебристых одеяниях и за спиной у них реактивные ранцы?

Разглядывать свое тело тоже как-то не хотелось. Что хорошего во впалой бледной груди и вялом половом члене? Или в покрытых старческой гречкой руках Бада и белых бедрах Бетти, испещренных синими жилками?

Вспомнилось, как дедушка, уже при смерти, подключенный к дыхательному аппарату, поносил экологов. Кожа у него сделалась совершенно бесцветная, прозрачная, каждый сосудик видно. Казалось, черви уже начали есть его изнутри.

Ты сегодня выглядишь лучите, сказал деду папаша, когда мы навещали его в больнице в последний раз. Я в недоумении смотрел на них обоих: почему же я не вижу ничего подобного? Дедушка кивнул, и его костлявая рука, опутанная трубками, потянулась к сыну, но на полпути упала на кровать, словно подстреленная птица. Папаша объяснял позже, что это был мышечный спазм.