Один, сохранившийся, как ни странно, чрезвычайно взволновал меня. На нем изображены были белолицые люди в чем-то вроде панцирей и в остроконечных головных уборах, кажется, известных под названием фригийского колпака; воины нападали на туземный крааль; тростниковый забор и круглые хижины за ним были тщательно вырисованы. Слева несколько человек тащили женщин — по-видимому, к морю, которое было грубо обозначено рядом волнистых линий.

Я замер от удивления: передо мной было, несомненно, изображение финикийцев, совершающих один из тех набегов с целью похищения женщин, о которых мы читаем у древних авторов. Рисунок был сделан бушменом, жившим две тысячи лет тому назад, а может быть, и раньше. Было чему изумляться. Но Ханс торопился вперед, словно желая поскорее покончить с неприятным поручением, и я из опасения заблудиться был вынужден последовать за ним.

Вдруг Ханс остановился перед одной расселиной, ничем не отличавшейся от многих других.

— Сюда, баас, следуйте за мной, — сказал он, — смотрите под ноги, тут есть трещины в полу.

Я протиснулся в узенький проход, в котором человек потолще не смог бы пройти. Это был тесный туннель высотою в восемь — девять футов, может быть, промытый водой, но скорее образовавшийся вследствие взрыва газов сотни лет тому назад. Пол был совершенно гладкий, словно в течение многих поколений его утаптывали человеческие ноги, в чем я нисколько не сомневался.

Не прошли мы и двадцати шагов по туннелю, как Ханс приказал мне остановиться и ни в коем случае не двигаться. Я в недоумении повиновался, а мой проводник, повесив фонарь на шею, за спину, прижался к каменной стене прохода, словно не желая видеть, что делается за ним, и осторожно, боком, стал пробираться вперед, цепляясь за выступы. Проползши таким способом двадцать или тридцать футов, он обернулся и сказал:

— Теперь, баас, сделайте то же, что я.

— Зачем? — спросил я.

— Опустите фонарь, и вы увидите, баас.

В двухстах шагах передо мной зияла пропасть неведомой глубины — свет фонаря не достигал ее дна. Ширина выступа, послужившего Хансу мостом, не превышала двенадцати дюймов, а местами не достигала и шести.

— Здесь глубоко? — спросил я.

Вместо ответа Ханс бросил в пропасть осколок камня. Я долго прислушивался, пока до меня не донесся звук его удара о дно.

— Я говорил баасу, — заметил Ханс наставительным тоном, — что лучше ему подождать до рассвета, но баас не стал меня слушать, и, несомненно, ему виднее. Не угодно ли теперь баасу пойти спать, а сюда вернуться наутро, что я считаю самым мудрым?

По правде сказать, это было моим сильнейшим желанием, ибо место было весьма непривлекательное. Но я был так зол на Ханса, разыгравшего со мной комедию, что скорее готов был сломать себе шею, чем доставить ему удовольствие посмеяться надо мной.

— Нет, — спокойно ответил я. — Я пойду спать, когда увижу твою картину, и никак не раньше.

Тут Ханс не на шутку встревожился и начал меня упрашивать не переходить через пропасть.

— Как я понимаю, — возразил я ему, — никакой картины здесь нет, и это просто твоя обезьянья выходка. Хорошо, я пойду посмотрю, и если окажется, что ты солгал, ты у меня пожалеешь, что родился.

— Картина есть — или, по крайней мере, была в дни моей молодости, — упрямо сказал Ханс, — а насчет остального баасу лучше знать. Если он переломает все кости, пусть на меня не пеняет и пусть расскажет правду своему преподобному отцу на небесах, который оставил бааса на мое попечение. Пусть баас расскажет ему, что Ханс просил бааса не ходить, а баас назло не послушался. Кстати, лучше пусть баас снимет сапоги, так как дорога очень скользкая. Бушмены много ходили по ней.

Я молча сел и снял сапоги, думая про себя, что я с радостью отдал бы все свои сбережения в Дурбанском банке, лишь бы избавиться от предстоящего испытания. Странная вещь — самолюбие белого человека, в особенности же англосакса! Что заставляло меня подвергать свою жизнь такому риску? Только боязнь насмешек Ханса и двух моих кафров. В глубине души я проклинал и готтентота, и пещеру, и яму, и картину, и грозу, которая завела меня сюда, и все, что только мог припомнить. Однако, взяв в зубы оловянную ручку своего фонаря, я пошел по мостику, словно мне очень нравилась моя затея.

Признаться, я плохо помню, как совершил переход. Помню только, что эти несколько секунд показались мне часами. И еще помню жалобно доносившиеся голоса моих зулусов, трогательно прощавшихся со мной и, среди прочих проявлений нежности, называвших меня своими отцом и матерью, и всеми предками за четыре поколения.

Я кое-как одолел проклятый мостик, и когда уже благополучно добрался до самого края, вдруг поскользнулся и открыл рот, желая что-то сказать. В результате фонарь полетел в бездну, увлекая за собой шатавшийся передний зуб. Но Ханс протянул свою шершавую руку и, думая схватить меня за ворот, вцепился мне в левое ухо, и при этой поддержке я наконец выбрался на твердую почву, ругая его на все лады. Многим мой язык показался бы слишком грубым, но Ханс не почувствовал обиды, слишком радуясь моему благополучному прибытию.

— О зубе не горюйте, баас, — сказал он, — так даже лучше, теперь вы сможете есть сухари и жесткие коренья. Другое дело — фонарь. Впрочем, мы, может быть, достанем новый в Претории, или куда мы там отправляемся.

Совладав с собой, я заглянул в пропасть. Далеко-далеко внизу виднелся мой фонарь. Лампа разбилась, и масло пылало, разлившись по какой-то белой поверхности.

— Что там за белое вещество? — спросил я. — Известь?

— Нет, баас, это обломки человеческих костей. Когда я был молод, я однажды свил канат из камыша и шкур и с помощью бушменов спустился туда на дно — просто чтобы посмотреть, баас. Там внизу еще одна пещера, но я в нее не пошел, потому что побоялся.

— А как туда попали скелеты, Ханс? Их там целые сотни!

— Да, баас, много сотен, и попали они вот как: с начала мира в пещере жили бушмены, и они устраивали здесь ловушку, прикрывая яму ветками, так что она казалась скалой, — совсем как делают западню для дичи, баас, — да, бушмены это делали, пока их не перебили всех до последнего буры и зулусы, у которых они воровали овец и быков. Когда на них нападали враги, — что случалось очень часто, потому что убить бушмена считалось добрым делом, — они убегали в глубь пещеры по этому проходу и ползли по узкому краю скалы, что они всегда могли проделать с закрытыми глазами. А глупые кафры, преследовавшие их, чтобы убить, проваливались сквозь ветки в пропасть и сами убивались насмерть. Это случалось часто, баас, потому что там масса черепов и многие совершенно почернели от древности и превратились в камни.

— Но кафры могли бы поумнеть, Ханс.

— Да, баас, но только мертвые хранят при себе свою мудрость; потому что, я думаю, когда все нападавшие входили в проход, то остальные бушмены, прятавшиеся в пещере, заходили в тыл и стреляли в них отравленными стрелами, так что ни один не возвращался назад. А если и удавалось кому-нибудь спастись, все равно через два поколения урок забывался и случалось опять то же самое, потому что, баас, на свете всегда множество дураков и новый дурак ничуть не умнее прежнего. Смерть льет воду мудрости на песок, а песок жадный и быстро высыхает. Будь это иначе, баас, мужчины скоро перестали бы влюбляться в женщин, а между тем даже такие великие, как вы, баас, влюбляются.

Изрекши эту историю, Ханс стал переругиваться через пропасть с Мавуном и Индукой.

— Живей переходите, эй вы там, храбрые зулусы, — сказал он, — вы задерживаете вашего господина — и меня тоже.

Зулусы, приподняв свечи, заглянули вниз в зияющую пропасть.

— Ой, — крикнул один из них, — что мы, летучие мыши, чтобы летать через такие ямы, или павианы, чтобы лезть по выступу не шире копья, или мухи, чтобы ползти по стене? Ой! Мы не пойдем, мы подождем вас здесь. Эта дорога только для такой желтой обезьяны, как ты, или же для такого волшебника, как инкоси Макумазан.

— Нет, — рассудительно ответил Ханс, — вы не можете назваться ни одним их этих славных созданий. Вы только пара низкородных трусливых кафров — черные шкуры, надутые по человеческому подобию. Я — желтый шакал — перешел через пропасть, а вы, дутые пузыри, даже перелететь через нее не можете, из страха, как бы не лопнуть на полпути. Ладно, дутые пузыри, летите обратно к фургону и достаньте связку веревок. Они нам могут понадобиться.