— Ох, — смущенно ответил я, — он старенький, с белой бородой… Коротко говоря, он похож на рождественского деда; а его имя… — (Я не решился сразу назвать его имя), — видите ли, мы зовем его братом Джоном. Но я думаю, — прибавил я, — что у него есть некоторое сходство с вашей подругой…

Услышав это, леди едва не лишилась чувств (я проклинал себя за неосторожность); она ухватилась за молодую девушку, чтобы удержаться на ногах, по-видимому поняв смысл моих слов.

— Леди! Прошу вас, успокойтесь! — сказал я. — Пережив столько горя, было бы весьма неблагоразумно умереть от радости. Могу ли я привести сюда брата Джона?

Она сделала над собой некоторое усилие и прошептала:

— Пошлите его сюда.

Я выбежал за ворота, взял брата Джона за руку (теперь он несколько оправился) и потащил его за собой.

Брат Джон и пожилая леди стояли, пристально смотря друг на друга. Молодая леди тоже смотрела на них широко открытыми глазами и с раскрытым ртом.

— Лизбет! — сказал брат Джон.

— Муж мой! — вскрикнула она, бросаясь к нему на грудь.

Я выскользнул за ворота и поспешно закрыл их за собой.

— Скажите, Аллан, — обратился ко мне Стивен, когда мы отошли на некоторое расстояние, — вы рассмотрели ее?

— Кого? — спросил я.

— Молодую леди в белой одежде. Она прехорошенькая.

— Удержите свой язык, осел вы этакий! — ответил я. — Разве время теперь говорить о подобных вещах?

Я отошел к изгороди и буквально плакал от радости. Это был один из счастливейших моментов в моей жизни, ибо как редко бывают подобные случаи!

Прошло около получаса. В продолжение этого времени я обдумывал наше положение и слушал болтовню Стивена. Он говорил мне, во-первых, о том, как должен быть хорош Священный Цветок, и, во-вторых, о красоте глаз молодой леди в белом. Мне едва удалось убедить его не пытаться до поры до времени проникнуть в ограду, где росла орхидея. Во время нашего разговора ворота открылись и в них показалась молодая леди.

— Сэр, — сказал она с почтительным поклоном на своем забавном английском языке, — мать и отец… да, отец… спрашивают, не хотите ли вы и ваши товарищи поесть?

Мы ответили, что хотим, и она повела нас к дому.

— Не удивляйтесь, глядя на них, так как они очень счастливы, и не взыщите с нас за пресный хлеб, — сказала она. После этого она весьма учтиво взяла меня за руку, и мы в сопровождении Стивена вошли в дом, оставив Мавово и Ханса охранять его снаружи.

Дом состоял из двух комнат. В первой мы нашли брата Джона и его жену. Они сидели рядом и восхищенно смотрели друг на друга. Я заметил, что перед этим они, по-видимому, плакали, но это, несомненно, были слезы радости.

— Лизбет, — сказал брат Джон, когда мы вошли, — это мистер Аллан Квотермейн, благодаря решительности и смелости которого мы снова вместе. А этот молодой джентльмен — мистер Стивен Соммерс, его компаньон.

Она поклонилась и протянула нам руку, которую мы пожали.

Потом мы сели за стол, чтобы подкрепиться пищей, состоявшей из овощей и утиных яиц, сваренных вкрутую. Большие порции того и другого были отнесены Стивеном и мисс Хоуп Хансу и Мавово. Хоуп было имя девушки, данное ей матерью как родившейся в час глубокого отчаяния[120]. Миссис Эверсли вкратце рассказала нам свою необыкновенную историю. Она бежала от Хассан-бен-Магомета и работорговцев, как рассказывал ее мужу перед своей смертью невольник в Занзибаре, и, проблуждав несколько дней, была захвачена небольшим отрядом понго, вышедшим, по-видимому, на поимку пленников. Понго увезли ее в свою землю. В это время прежняя Мать Цветка умерла от старости, и миссис Эверсли была водворена на ее место на острове, который она с тех пор не покидала. Она была привезена сюда тогдашним Калуби и некоторыми из тех, кто «миновал бога». Последнего она никогда не видала (хотя однажды слышала его рев), так как во время их путешествия он не появлялся. С этого момента с ней и ее ребенком все стали обращаться с большой заботливостью и благоговением, так как Мать Цветка и самый Цветок считались воплощением сил природы и плодородия, и это рождение рассматривалось как благоприятное предзнаменование для народа понго. Кроме того, понго надеялись, что со временем «Дитя Цветка» займет место свой матери. Так жили они здесь в полном одиночестве, занимаясь надзором за обработкой острова. К счастью, при миссис Эверсли осталась маленькая Библия. Благодаря этому она имела возможность научить свою дочь читать.

Я часто думал, что если бы я был осужден на одиночное заключение и мне было бы позволено взять с собой только одну книгу, я выбрал бы Библию, так как, помимо всего изложенного в ней и красоты ее языка, она заключает в себе историю надежды человека на спасение.

Довольно странно, но, подобно своему мужу, миссис Эверсли в продолжение этих бесконечных лет не теряла веры в свое избавление.

— Я все время была уверена, что ты, Джон, жив и что мы снова встретимся, — говорила она мужу.

Когда миссис Эверсли окончила свой рассказ, мы изложили ей в сжатом виде свою историю. Обе леди выслушали ее с большим удивлением. Когда она была окончена, я услышал, как мисс Хоуп сказала:

— Выходит, что спасителем нашим являетесь вы, о Стивен Соммерс!

— Конечно, — ответил Стивен, — но почему?

— Потому что вы, увидев в далекой Англии Священный Цветок, сказали: я должен иметь его. Потом вы заплатили серебренники (тут сказалось чтение ею Библии) за путешествие и наняли храброго охотника, чтобы он убил дьявола-бога и провел сюда вас и моего седоголового отца. Да, вы наш спаситель, — закончила она, очень мило кивнув ему головой.

— Это не совсем так, — ответил Стивен, — но я объясню вам все потом. А теперь, мисс Хоуп, не можете ли вы показать нам Цветок?

— Сделать это может только Мать Цветка. Если вы посмотрите на Цветок без нее, вы умрете.

— В самом деле? — воскликнул Стивен.

В конце концов, после долгого колебания, Мать Цветка согласилась сделать это, так как бог теперь был мертв. Однако она прежде всего отправилась в заднюю часть дома и хлопнула в ладоши. На этот зов явилась глухонемая старуха, представлявшая типичный образец туземной альбиноски. Она смотрела на нас с удивлением. Миссис Эверсли начала разговаривать с ней с помощью пальцев, причем делала это так быстро, что я едва мог следить за их движениями. Старуха поклонилась до земли, потом поднялась и побежала по направлению к воде.

— Я послала ее за веслами от лодки, — сказала миссии Эверсли. — Я положу на них свою печать. Тогда никто не осмелится воспользоваться ими, чтобы переплыть через озеро.

— Это очень благоразумно, — заметил я, — так как нам бы не хотелось, чтобы Мотомбо узнал о нашем пребывании здесь.

Мы подошли к ограде, окружавшей Священный Цветок. Миссис Эверсли разрезала туземным ножом пальмовые волокна, припечатанные глиной к двери. Никто не мог войти в ограду, не сломав этой печати. Оттиск на ней был сделан небольшим предметом, который Мать Цветка носила на шее как знак занимаемого ею положения. Это был очень странный предмет, сделанный из золота и имевший на лицевой стороне глубоко вырезанное изображение обезьяны с цветком в правой руке. Кроме того, он был, по-видимому, очень древней работы; это указывало на то, что обезьяна и орхидея почитались народом понго с незапамятных времен.

Когда Мать Цветка открыла дверь, я увидел самое красивое растение, какое когда-либо видел человек. Размером оно было около восьми футов в поперечнике; его листья были темно-зелеными, длинными и узкими. Как раз в это время года оно цвело — я насчитал около двенадцати вполне распустившихся цветков. О размерах последних я уже упоминал, когда описывал высушенный экземпляр, поэтому нет нужды повторять это. По количеству цветков этого священного растения понго судили о том, будет ли данный год урожайным или нет. Если их было много, — они ждали хорошего урожая, если мало — плохого.