Он ехал на своем серебристом коне, но не ощущал радости, потому что рваная рана по левому борту, которую он не видел, но ощущал всем истоптанным мозгом, мешала дышать. Ему казалось, что все смотрят на него и его изувеченную машину. Он ощущал себя так, будто на свадьбу друга заявился с марамойкой, у которой глаз подбит и зубов не хватает.

Он даже не поблагодарил, когда Муха подогнал ему «Гелик» взамен его «пятисотого», чтобы отправить того на лечение, а потом продать к чертовой матери.

Славик заехал на последнюю «стрелку», как он по привычке называл встречу с деловыми партнерами, в их добротном офисе, поставил свою подпись, вышел со своим сопровождающим Мариком, приехавшим отдельно, закурил на крыльце и снова закис.

— Слава, что с тобой? Что ты весь день как неродной? — с искусственным одесско-еврейским акцентом спросил Марик. Он любил играть роль эдакого «я-сэмэн-в-законе-вор».

Славик только тяжело вздохнул.

— Может, тебе так жалко твою машину? — простодушно удивился Марик.

— К черту машину, — наконец заговорил Славик.

— Таки тебе напрягло, что тебе пришлось ехать сюда, чтобы поставить какую-то подпись?

— На хер подпись, — буркнул Славик. Ему действительно было «впадлу» ехать за такой ерундой, как мелкому шпанюку. Но коммерсы, что его зазвали, только что в ногах не валялись, упрашивая его на эту маленькую уступку — к ним приехали воротилы-фирмачи, как они говорили, мирового масштаба. Ладно, пообещал — приехал. Хотя потом он с этих мешков за унижение стрясет побольше, чем они рассчитывали.

— Так что?

— Да ничего, — рыкнул Славик. Тихонько рыкнул, почти шепотом. А вокруг деревья пригнулись, на всякий случай, и стая дворовых собак дружно сорвалась заниматься своими амурными делами куда-нибудь в другое, более безопасное местечко. — Тошно мне, Марик! Надо что-то сделать такое, от чего стало бы удовлетворение.

— Эт как это?

— Ну, не знаю.

— Бабы, баня, водка?

— Скучно. Но хоть так пусть будет, лишь бы не так, как сейчас.

— Таки поехали!

— Погодь, родной. Одно дельце мне до праздника осталось. Остальные все сделал. Это тоже после хотел, да раз время позволяет, надо одним чохом добить и потом не париться ничем.

— А что за дело?

— Да так, мелочь, — отмахнулся Славик. — Мне тут наш пацан, что недвижимость двигает, на днях продавца подогнал. Участок под Москвой на хороших условиях наклюнулся.

— На кой черт он тебе?

— Если б знал. Пацан говорит — очень правильные условия. Вкусные. Там места дорогие, а участок можно, считай, на халяву взять. Сама земля мне по барабану, но через полгодика можно хорошо на повышение сыграть.

— А ну как на понижение сыграешь? Все тут про кризис толкуют.

— На понижение маклер тогда сыграет. На понижение уровня жизни над уровнем моря. Под землей обитать будет, — заржал Славик своей удачной шутке. Это ему не часто удавалось. — Я тебе по дороге расскажу. Поехали, одному совсем тошно. Тут пара километров по «Новой Риге».

Уже в машине Марик начал пытать своего босса и приятеля по совместительству.

— Таки что ты хотел мне рассказать?

— Я не хотел, — отбрыкивался Славик. — Это ты хотел, а я просто согласился.

— Ну, не суть, — взмахнул рукой Марик, которого такая дотошность Мюллера к точному восприятию сказанных слов всегда поражала до невозможности. — Что там у тебя за недвижимый бизнес наметился?

— Да пес его знает, — признался Славик. — Я в этих делах не смыслю особо, но пацанам надо верить. Очень не в их интересах меня обманывать.

— Это точно, — глубокомысленно согласился Марик, рассматривая бритую, как бильярдный шар, голову товарища, и его руки, в которых эти бильярдные шары запросто можно было прятать по пятку в каждой.

— Ну, так этот пацан на днях сказал, что есть один клиент, который хочет дачу своего отца толкнуть. Типа, задорого, как он думает. Пацан его на полтинник килобаксов сговорил, мол, эта цена закрайная уже.

— Полтина? А где фазенда?

— По Новориге, километров пять будет.

— Ну, все от участка зависит, строений там, — наморщил лоб Марик, пытаясь припомнить слова тещи, которая в прошлом году тоже возилась с покупкой дачи.

— Соображаешь, что ли? — засмеялся Славик. — На хрен строения. Там, слышь ты, сарай стоит. Снести его к черту — и все дела. Да десять соток земли.

— Десять соток за полтинник? — заржал уже Марик. — Окстись, Мюллер, тебя разводят, как пиво! Это ж пятифан за сотку выходит!

Славик только зыркнул исподлобья. Само подозрение в том, что кто-то может его разводить, вызывало в нем аллергическую реакцию с непредсказуемыми последствиями.

— Не, в натуре! Ты подумай — это, конечно, очень близко, и направление ништяк. Но это цена уже под потолок. Как ты на этом наваришься? И чего тебе с землей делать? Картошку там выращивать будешь?

— Ишаков разводить стану, — проворчал Славик. — Ты у меня племенным будешь.

— Обидно говоришь, Слава, — насупился Марик.

— А ты не лезь поперед батьки — тогда и обижаться не придется, — наставительно поднял палец, похожий на железнодорожный костыль, Слава. — Я вглубь не вникал, но пацан свистеть не будет. Там рядом крутые поселки есть, цены — заоблачные. А тут пока на минимуме. Земля дачная, потому дешевая. А есть уже маза, что их будут объединять. Я к тому времени халупу снесу, еще стоху вложу, построю коттедж. А когда масть выйдет — скину его штук за семьсот. А? Че замолк, предприниматель? Сейчас все осмотрим — и хозяйство, и окрестности.

Славик, конечно, не претендовал на то, чтобы лично оценить выгодность вложения, но его старая привычка требовала все, что он делает или собирается делать, осмотреть лично, потрогать руками и попробовать на вкус. Только после этого он мог спокойно давать согласие на сделку.

Когда Анна Петровна проснулась, в окошко комнаты в мансарде, которую отвел ей Кирилл, уже заглядывало солнышко. Она сначала сладко потянулась, полежала еще минутку под теплым стеганым одеялом, улыбаясь чему-то, наверное, приснившемуся и тут же забытому сну. И вдруг подскочила на кровати.

Черт возьми! Солнышко! Прямо в глаза! В последних числах декабря! Это сколько же сейчас времени? Это сколько же она проспала?

Часы неумолимо показывали, что сейчас без четверти одиннадцать. И что она, как последняя школьница, болтавшаяся с одноклассником всю ночь по улице, проспала все, что только можно было проспать.

Анна чуть не застонала от досады. Надо же! Вот так, прямо с первого дня знакомства, показывать свои богемные привычки! Когда Кирилл узнает, кто она такая, ему эти замашки со сном до полудня станут абсолютно понятны. И никто ему не докажет, что она так выспалась единственный раз за последние лет десять.

Да! Выспалась! Имеет же право женщина, приехавшая в гости к мужчине по его приглашению, отказать себе во всех проблемах и просто незатейливо отдохнуть! Понежиться в постели! Получить свой кофе!

Кстати, где кофе?

Анна подошла к окну, отодвинула занавеску. Кирилл в одном свитере бодро махал жестяной лопатой, которой прежде, должно быть, очищали от заносов Красную площадь. С двух взмахов. Огромная лопата!

Он был таким домашним в своих потертых джинсах, сером, грубой вязки свитере и в огромных валенках. Ни перчаток, ни головного убора. Его седые волосы венчиком вздымались при каждом движении. А сверху, со второго этажа, была видна небольшая трогательная лысина на макушке. Небольшая, с юбилейный рубль. Но такая розовая и родная!

Кирилл сделал еще несколько мощных взмахов своим орудием труда, воткнул его в набросанный сугроб, достал из кармана портсигар, вынул папиросу и закурил. Непонятно почему, но Анне Петровне, которая никогда не любила курящих мужчин, считая их рабами своей привычки, нравилось, как Кирилл спокойно, но глубоко затягивается, медленно выпуская дым. Как он двумя пальцами — указательным и большим — держит папиросу. Она весело, совсем по девчачьи, хихикнула, когда Кирилл докурил свою «вонючую раковую палочку», держа двумя пальцами, третьим выбил из папиросы весь огонь. А потом заозирался в поисках места, куда можно пристроить бычок. До урны идти было далеко, кидать в сугроб ему не позволяла совесть и осознание того, что по весне этот бычок все равно убирать именно ему. Шкодливо обернувшись через плечо, Кирилл бросил окурок на очищенную дорожку и ботинком втоптал туда, где кирпичный бордюр соединяется с дорожкой. Отошел на два шага. Постоял. Подумал. Сплюнул и, вернувшись, выковырял бычок пальцем из его укрытия, бросил на лопату, отнес за забор и там благополучно похоронил.