Ох уж эти «елки»! Для любого артиста пресловутые детские праздники были немалой частью профессиональной жизни. А сколько воспоминаний! Ведь на долю «елок» приходились самые молодые и веселые годы. Анна Петровна едва не рассмеялась вслух, когда вспомнила случай, произошедший лет тридцать назад с одним ее коллегой, в ту пору малоизвестным артистом. После этих «елок» его доставили в театр на вечерний спектакль в полубессознательном состоянии. Каким-то образом он сумел отыграть пару актов, время от времени впадая в беспамятство. И вот в очередной свой выход он появился на сцене, явно не понимая, где и зачем находится. Суфлер попытался спасти положение, отчаянно шипя:

— Офелия! О нимфа!

Актер, натужно вращая глазами, молча вперился взглядом в сидящего в будке «спасителя».

— Офелия! О нимфа! — повторял суфлер.

— Кто? — вдруг хрипло выдавил актер.

— Что? — оторопел суфлер.

— Нимфа кто?

— Что? — снова не понял суфлер.

— Кто нимфа, говорю?

— Офелия… — суфлер сам, похоже, был близок к ступору.

Актер замолчал, переваривая информацию.

— А… а что играем?

— «Гамлета», — признался суфлер.

— А «елка» когда?

— Утром была.

— Черт, вот время-то летит!

Самое смешное, что после этого актер сумел собраться и доиграл спектакль без провалов в памяти. Потом ему, конечно, здорово досталось на орехи. Но это не помешало ему в итоге стать и заслуженным, и даже народным.

Уличные картинки и смешные воспоминания отвлекли Анну Петровну от ее грустных мыслей. На губах блуждала легкая улыбка. И вдруг она исчезла с лица, как будто ее стерли. Телефон-автомат на стене вдруг ясно напомнил, что случилось дома и что ей нужно позвонить своим друзьям и отменить встречу.

Это было очень трудно, почти невозможно, заставить себя признаться, что ее собственная дочь могла так поступить. Анна Петровна попыталась подобрать слова, которые она скажет, объясняя, почему поминки справить невозможно, но у нее ничего не получилось. Впрочем, вряд ли ее друзья будут выпытывать подробности, у них хватит такта не задавать лишних вопросов. Но разве в этом дело? Дело в том, как она сама себя будет чувствовать! Как ей самой с этим жить дальше!

И еще — наверняка кто-то из них спросит, где она сейчас, что делает и что делать намеревается. А ей нечего сказать! Разве можно признаться, что она, пожилая женщина, как девчонка, ушла из дому и понятия не имеет, где ей провести эту ночь? И следующую. И еще неизвестно сколько. Только не это!

Соврать она не сможет, если спросят. А спросят обязательно! Получается, что она сама напрашивается на помощь, таким вот хитрым способом просит приютить ее на время. Но ведь ей действительно негде переночевать. И если ее друзья узнают, что она оказалась в такой ситуации — и не позвонила им, не попросила о помощи, — они ведь обидятся на нее до смерти, и хорошо, если просто отругают, а то ведь и разговаривать перестанут, чего доброго! Анна Петровна почувствовала, как от бессилия и обиды на глаза наворачиваются слезы. Черта с два! Анна Селиванова плачет только в своих ролях!

Совсем запутавшись в мыслях, Анна Петровна подошла к телефону, постояла около него с минуту. Потом дрожащей рукой сняла трубку, выслушала гудок. Снова положила ее на рычаг. Порылась в карманах. Забралась в сумочку, всю ее переворошила. Телефонной карты не было.

Она резко развернулась и быстро зашагала прочь, чуть ли не вприпрыжку. Глупо, но она ощущала жуткое облегчение. И ерунда, что это проявление слабости, что все равно все эти проблемы придется решать, никуда от них не деться. И чем дальше откладывать решение, тем труднее будет это сделать. Но вот сейчас у нее появилась возможность совершенно оправданно не делать того, чего ей ужас как не хочется делать — и она рада, как сопливая девчонка, у которой родители не сразу проверили дневник, где красуется двойка, а сначала отправили за хлебом. Через час все равно накажут, но пока есть этот час, час украденной беззаботности.

Анна Петровна почувствовала, что ужасно устала и замерзла. Да и ноги совсем промокли. Надо было срочно куда-нибудь зайти и согреться, иначе до утра можно и не дотянуть. К сожалению, Москва и так прочно заняла свое почетное место в списке самых дорогих городов мира. А уж ее центр, где сейчас и совершала свой вынужденный променад Анна Петровна, низкими ценами точно порадовать не мог. А самое неприятное, что кошелек с остатками пенсионных денег остался дома в столе. Анна Петровна еще раз проинспектировала сумочку и карманы. Облегчения это не принесло. Пятьдесят рублей одной бумажкой и горсть мелочи — с этим можно было по-стариковски сходить в универсам за хлебом-молоком, но вот в кафе или бистро этого едва хватит на пару чашек чаю.

Однако холод становился совсем уже нестерпимым. Так всегда бывает — как только начинаешь о чем-то думать, это сразу же становится нестерпимым. Анна Петровна разумно решила не искать счастья на широких улицах и свернула в переулок. Быстренько ей встретилось какое-то бистро, расположенное в подвальном помещении. Вывеска была скромной, неоном реклама по глазам не била, ступеньки были очищены от снега не так чтобы очень уж досконально. Машины рядом со входом также были простецкие. По всем приметам было похоже, что тут Анна Петровна сможет все-таки часок посидеть с двумя, а то и тремя чашками чаю. А там, глядишь, что-нибудь и придумается.

С такими мыслями она спустилась по ступеням и толкнула тяжелую металлическую дверь заведения.

Сразу у входа в бистро на диванчике «под кожу» сидел охранник в камуфляжной форме, без малейшего проблеска разума на тоскливом лице, и гипнотизировал волнистого попугайчика в клетке. Попугай с живым любопытством разглядывал своего визави, поочередно наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Временами он вспискивал, видимо пытаясь наладить контакт с близким, как ему казалось, по разуму существом. Но все его попытки оставались безуспешными. Гардероба в заведении не наблюдалось. Охранник тоже на появление новой посетительницы никак не среагировал, в отличие от птички, неумелой трелью попытавшейся что-то Анне Петровне рассказать о своем тяжком житье-бытье.

Анна Петровна прошла в зал, если так можно было назвать полутемное узкое и вытянутое в длину помещение с барной стойкой в дальнем конце. Бистро было почти пустым, и это вполне устраивало Анну Петровну. Она выбрала маленький столик недалеко от входа, главным образом из-за его близости к батареям отопления. Сняла пальто, встряхнула его, сбрасывая снег, набившийся в пушистый воротник, положила на свободный стул и задумалась, пристроив подбородок на сцепленные руки.

Ветер на улице снова разошелся не на шутку. Даже сюда, в подвал, проникали его шквалистые завывания. Самая подходящая погода, чтобы погрустить и поотчаиваться.

Девушка-официантка с усталым лицом и в вязаной жилетке поверх форменной блузки обслуживать гостью не спешила. То ли это не самое роскошное заведение излишне навязчивым сервисом вовсе не страдало, то ли озябшая пожилая женщина не производила впечатления солидного клиента, готового поделиться своими деньгами с услужливым персоналом. Впрочем, и это тоже вполне соответствовало желаниям Анны Петровны. Торопиться было абсолютно некуда.

Наконец официантка заметила нового посетителя, подхватила со стойки папку с меню и быстрым шагом подошла к столику.

— Хотите что-нибудь покушать? — поинтересовалась она неожиданно тепло и любезно, без малейших признаков общепитовской развязности, когда у клиента всегда остается подспудное ощущение, что он чего-то официанту задолжал и не может уже несколько лет вернуть.

— Спасибо, милая, — улыбнулась Анна Петровна. Ей определенно сегодня везло на хороших людей. Жаль только, что встречи эти происходили не совсем по ее воле, а из-за горьких обстоятельств. — Боюсь, что вашим меню я вряд ли смогу воспользоваться. Могу я вас попросить чашечку чаю?

— Погано на улице, да? — передернула плечами девушка. — Сейчас сделаем. Я лучше тут ночевать останусь, чем в такую мерзость выходить. Бррр!