– Да. Я не хочу, чтобы меня видели на улице… Возьмите сигару, Мартини. Я знаю, что синьора Болла позволяет курить.

– Мне все равно нужно оставить вас. Я пойду на кухню помочь Кэтти подать обед.

Когда Джемма ушла, Мартини встал и принялся шагать по террасе, заложив руки за спину. Овод молча курил, смотрел, как за окном моросит дождь.

– Риварес! – сказал Мартини, остановившись прямо перед Оводом, но опустив глаза в землю. – Во что вы хотите втянуть ее?

Овод вынул изо рта сигару и пустил облако дыма.

– Она сама за себя решила, – ответил он. – Ее никто ни к чему не принуждал.

– Да, да, я знаю. Но скажите мне…

Он замолчал.

– Я скажу все, что могу.

– Я мало что знаю насчет ваших дел в горах. Скажите мне только, будет ли ей угрожать серьезная опасность?

– Вы хотите знать правду?

– Разумеется.

– Да, будет.

Мартини отвернулся и зашагал из угла в угол. Потом опять остановился:

– Еще один вопрос. Можете, конечно, не отвечать на него, но если захотите ответить, то отвечайте честно: вы любите ее?

Овод не спеша стряхнул пепел и продолжал молча курить.

– Значит, вы не хотите ответить на мой вопрос?

– Нет, хочу, но я имею право знать, почему вы об этом спрашиваете?

– Господи боже мой! Да неужели вы сами не понимаете почему?

– А, вот что! – Овод отложил сигару в сторону и пристально посмотрел в глаза Мартини. – Да, – мягко сказал он, – я люблю ее. Но не думайте, что я собираюсь объясняться ей в любви. Меня ждет…

Последние слова он произнес чуть слышным шепотом. Мартини подошел ближе:

– Что ждет?..

– Смерть.

Овод смотрел прямо перед собой холодным, остановившимся взглядом, как будто был уже мертв. И, когда он снова заговорил, голос его звучал безжизненно и ровно.

– Не тревожьте ее раньше времени, – сказал он. – Нет ни тени надежды, что я останусь цел. Опасность грозит всем. Она знает это так же хорошо, как и я. Но контрабандисты сделают все, чтобы уберечь ее от ареста. Они – славный народ, хотя и грубоваты. А моя шея давно уже в петле, и, перейдя границу, я только затяну веревку.

– Риварес! Что с вами? Я, конечно, понимаю, дело предстоит опасное – особенно для вас. Но вы так часто пересекали границу, и до сих пор все сходило благополучно.

– Да, а на сей раз я попадусь.

– Но почему? Откуда вы это взяли?

Овод криво усмехнулся:

– Помните немецкую легенду о человеке, который умер, встретившись со своим двойником?.. Нет? Двойник явился ему ночью, в пустынном месте… Он стенал, ломал руки. Так вот, я тоже встретил своего двойника в прошлую поездку в Апеннины, и теперь, если я перейду границу, мне назад не вернуться.

Мартини подошел к нему и положил руку на спинку его кресла:

– Слушайте, Риварес, я отказываюсь понимать эту метафизическую галиматью, но мне ясно одно: с такими предчувствиями ехать нельзя. Самый верный способ попасться – это убедить себя в провале заранее. Вы, наверно, больны или чем-то расстроены, если у вас голова забита такими бреднями. Давайте я поеду, а вы оставайтесь. Все будет сделано как надо, только дайте мне письмо к вашим друзьям с объяснением…

– Чтобы вас убили вместо меня? То-то было бы умно!

– Не убьют! Меня там не знают, не то что вас! Да если даже убьют…

Он замолчал, и Овод посмотрел на него долгим, вопрошающим взглядом. Мартини снял руку со спинки кресла.

– Ей будет гораздо тяжелее потерять вас, чем меня, – сказал он своим самым обычным тоном. – А кроме того, Риварес, это дело общественного значения, и подход к нему должен быть только один: как его выполнить, чтобы принести наибольшую пользу наибольшему количеству людей. Ваш «коэффициент полезности», как выражаются экономисты, выше моего. У меня хватает соображения понять это, хотя я не особенно благоволю к вам. Вы большая величина, чем я. Кто из нас лучше, не выяснено, но вы значительнее как личность, и ваша смерть будет более ощутимой потерей.

Все это Мартини проговорил так, будто речь у них шла о котировке биржевых акций. Овод посмотрел на него и зябко повел плечами.

– Вы хотите, чтобы я ждал, когда могила сама поглотит меня?

Друг мой, какую мы с вами несем чепуху!

– Вы-то несомненно несете чепуху, – угрюмо пробормотал Мартини.

– И вы тоже. Так не будем увлекаться самопожертвованием на манер дона Карлоса и маркиза Позы[82]. Мы живем в девятнадцатом веке, и, если мне положено умереть, я умру.

– А если мне положено уцелеть, я уцелею! Счастье на вашей стороне, Риварес!

– Да, – коротко подтвердил Овод. – Мне всегда везло.

Они молча докурили свои сигары, потом принялись обсуждать детали предстоящей поездки. Когда Джемма пришла, они и виду не подали, насколько необычна была их беседа.

Пообедав, все трое приступили к деловому разговору. Когда пробило одиннадцать, Мартини встал и взялся за шляпу:

– Я схожу домой и принесу вам свой дорожный плащ, Риварес. В нем вас гораздо труднее будет узнать, чем в этом костюме. Хочу кстати сделать небольшую разведку: надо посмотреть, нет ли около дома шпиков.

– Вы проводите меня до заставы?

– Да. Две пары глаз вернее одной на тот случай, если за нами будут следить. К двенадцати я вернусь. Смотрите же, не уходите без меня… Я возьму ключ, Джемма, чтобы не беспокоить вас звонком.

Она внимательно посмотрела на него и поняла, что он нарочно подыскал предлог, чтобы оставить ее наедине с Оводом.

– Мы с вами поговорим завтра, – сказала она. – Утром, когда я покончу со сборами.

– Да, времени будет вдоволь… Хотел еще задать вам два-три вопроса, Риварес, да, впрочем, потолкуем по дороге к заставе… Джемма, отошлите Кэтти спать и говорите по возможности тише. Итак, до двенадцати.

Он слегка кивнул им и, с улыбкой выйдя из комнаты, громко хлопнул наружной дверью: пусть соседи знают, что гость синьоры Боллы ушел.

Джемма пошла на кухню отпустить Кэтти и вернулась, держа в руках поднос с чашкой черного кофе.

– Не хотите ли прилечь немного? – спросила она. – Ведь вам не придется спать эту ночь.

– Нет, что вы! Я посплю в Сан-Лоренцо, пока мне будут доставать костюм и грим.

– Ну, так выпейте кофе… Подождите, я подам печенье.

Она стала на колени перед буфетом, а Овод подошел и вдруг наклонился к ней:

– Что у вас там такое? Шоколадные конфеты и английский ирис! Да ведь это п-пища богов!

Джемма подняла глаза и улыбнулась его восторгу.

– Вы тоже сластена? Я всегда держу эти конфеты для Чезаре. Он радуется, как ребенок, всяким лакомствам.

– В с-самом деле? Ну, так вы ему з-завтра купите другие, а эти дайте мне с собой. Я п-положу ириски в карман, и они утешат меня за все потерянные радости жизни. Н-надеюсь, мне будет дозволено пососать ириску, когда меня поведут на виселицу.

– Подождите, я найду какую-нибудь коробочку – они такие липкие. А шоколадных тоже положить?

– Нет, эти я буду есть теперь, с вами.

– Я не люблю шоколада. Ну, садитесь и перестаньте дурачиться. Весьма вероятно, что нам не представится случая толком поговорить, перед тем как один из нас будет убит и…

– Она н-не любит шоколада, – тихо пробормотал Овод. – Придется объедаться в одиночку. Последняя трапеза накануне казни, не так ли? Сегодня вы должны исполнять все мои прихоти. Прежде всего я хочу, чтобы вы сели вот в это кресло, а так как мне разрешено прилечь, то я устроюсь вот здесь. Так будет удобнее.

Он лег на ковре у ног Джеммы и, облокотившись о кресло, посмотрел ей в лицо:

– Какая вы бледная! Это потому, что вы видите в жизни только ее грустную сторону и не любите шоколада.