Он начал с новым интересом рассматривать молчаливого юношу. При первой встрече его пренебрежительный взгляд отметил только внешние признаки норманской расы: высокий рост, атлетическое сложение, лицо, пышущее здоровьем и добродушием, светло-карие глаза, загорелые щеки и густые короткие кудри, – и он подумал: «Еще один Анри». Сейчас же его вдруг охватила странная тревога, и он почувствовал в Рене врага.
Отец Жозеф еще раз взглянул на Рене. Мало сказать, что глаза юноши смотрели неприязненно, – в них было холодное презрение, та же бессознательная отчужденность, что и у его отца. От них обоих веяло таким ледяным холодом, что отец Жозеф, взглянув на часы, вспомнил о якобы назначенной им встрече и поспешно распрощался.
Анжелика проводила его встревоженным взглядом. Для нее он по-прежнему был воплощением святости, так же как зять – олицетворением учености, но она смутно сознавала, что отец Жозеф преступил границы своей компетенции и попал в смешное положение. На ее лице появилось робкое, извиняющееся выражение.
– Я очень рада, Этьен, что вы с отцом Жозефом могли познакомиться поближе. У него, конечно, нет ваших знаний, – он пожертвовал возможностью заняться наукой, чтобы остаться здесь, со своими бедняками. Я уверена, что он не променял бы их ни на какие богатства; он выбрал себе в удел святую бедность, и я бесконечно доверяю ему.
Маркиз взял еще одну ягоду.
– Дорогая Анжелика, я не сомневаюсь, что отец Жозеф не способен украсть ваши серебряные ножи, но, к сожалению, он способен с них есть.
Маргарита сдавленно фыркнула, заставив тетку покраснеть от досады, и снова взглянула на Рене. Она никак не могла привыкнуть к чудесной мысли, что у нее есть брат, с которым можно вместе посмеяться, и ежеминутно искала тому подтверждения. Но Рене не глядел на сестру. Вид у него был сумрачный и сердитый. Хорошо, конечно, что отец Жозеф получил щелчок по носу, но зачем тетя Анжелика болтает такие глупости, и зачем отец… А уж этой зловредной девчонке совсем нечего хихикать.
Маргарита чуть было совсем ему не разонравилась, но во время переезда она казалась такой маленькой и несчастной и так боялась каждого, даже самого слабого толчка, что, когда она доверчиво ухватилась за его руку, у него комок встал в горле.
Сразу по приезде ее уложили спать, а на другое утро она проснулась веселая, как птичка, сгорая от нетерпения поскорей увидеть кроликов. Переезд нисколько ей не повредил.
Не прошло и месяца, как складки в уголках ее рта разгладились. Это были первые каникулы в ее жизни, и каждый день от восхода солнца до заката был наполнен чудесами. Собаки и лошади, кролики и голуби ежедневно являлись к маленькой королеве, возлежавшей на кушетке под большими каштанами. Один раз ей даже принесли отчаянно визжащих поросят; они вырвались и пустились наутек, и Жак гонялся за беглецами по клумбам под звуки веселого детского смеха, столь необычного в этом саду, пока наконец, тяжело дыша. но победно улыбаясь, не принес их под мышкой, чтобы они «извинились перед барышней».
В дождливые дни самую светлую комнату замка заполняли цветы, бабочки, котята, мох, птичьи яйца и всякие другие замечательные вещи. Иногда девочку относили в большую старомодную кухню, где Марта, пододвинув к кушетке доску для теста, учила Маргариту делать крошечные пирожки для кукольного чая. В хорошую погоду ее братья носили кушетку по ферме или устанавливали ее на телеге, в которую впрягали старую Диану, и, осторожно правя, везли Маргариту к скалистым лощинам или заросшим водяными лилиями прудам, или к прохладным зеленым полянам. Там братья собирали сучья и кипятили на костре чайник, а Маргарита, сидя в своих подушках и радостно щебеча, делала бутерброды для «английского пикника». Иногда даже отец откладывал в сто-рону свои книги и принимал участие в общем веселье. То были самые счастливые дни: во-первых, потому, что маркиз был всегда желанным гостем, а во-вторых, потому, что в его присутствии тетка ни во что не вмешивалась и никого не пилила. Вообще она стала много спокойнее – перемена обстановки была, видимо, полезна и ей.
Только через четыре недели, которые промелькнули как в сказке, Анжелика стала серьезно подумывать о возвращении в Аваллон. Затем явился отец Жозеф, приехавший навестить и исповедать своих нерадивых духовных дочерей.
На другой день Анжелика завела разговор об отъезде.
– Мы чудесно провели время, – сказала она, – и совсем забыли, что нам давно пора домой. Я думаю, нам следует отравляться завтра. Ты сможешь дать нам лошадей, Анри?
– Ну конечно, тетя, лошади для вас всегда найдутся; только зачем вам так торопиться? Мы собирались на будущей неделе в Бланнэ за диким крыжовником.
– Останьтесь еще хотя бы на неделю, – сказал маркиз. – Этот.месяц доставил нам всем много радости.
– Вы очень добры, Этьен, но сестра Луиза рассчитывает на мою помощь. Мы слишком долго думали об удовольствиях, и теперь нам пора вернуться к нашим обязанностям, не правда ли, Маргарита?
Рот девочки сжался так горько и упрямо, что на минуту она стала похожа на изможденную старуху. Тетка грустно покачала головой.
– Ах, Маргарита, Маргарита! Если ты будешь делать недовольную мину, я подумаю, что каникулы вредно на тебя действуют. Что сказала бы наша дорогая мать-настоятельница, если бы…
– Рене! – воскликнула Маргарита таким голосом, что все вскочили со своих мест.
Рене мгновенно оказался около кушетки и успокаивающе взял сестру за руку.
– Хорошо, хорошо. Ромашка. Ты только не волнуйся, мы все устроим. Если вам, тетя, действительно необходимо уехать, может быть, вы оставите у нас Маргариту на недельку-другую? Мы будем хорошо за ней ухаживать.
– Рене! Как ты мог вообразить, что я способна так манкировать своими обязанностями? Я ни за что не соглашусь оставить ее одну. Ты не представляешь, какой уход требуется за больной.
– Есть же Марта… – начал Рене и, не договорив, посмотрел на отца.
Маркиз молча наблюдал за Маргаритой. Он видел, как успокоительно подействовали на нее голос Рене и прикосновение его руки, и заметил, что и во время разговора Рене не отпускал руки сестры.
– Мы обсудим все это позже, – сказал он и добавил вполголоса, обращаясь к Анжелике: – Мне кажется, этот разговор ее волнует. Пойдемте ко мне в кабинет. И ты тоже, Анри. Я хочу с тобой посоветоваться.
Когда они вышли, Маргарита обняла Рене за шею и отчаянно разрыдалась.
– Не поеду! Не поеду с ней! Рене, Рене! Не отдавай меня им!
– Ну, не надо плакать, Ромашка! Отец все устроит, не беспокойся. Только не надо обижать тетю. Это все отец Жозеф. Отец ее уговорит.
– Не уговорит! Он отошлет меня! Я ему не нужна! Рене сердито покраснел.
– Перестань молоть вздор, Маргарита! Это неправда! Отец во всем нам помогал. Он молодчина.
Чья-то рука легла ему на плечо.
– Ты думаешь, мой мальчик? Я в этом не так уверен.
– Это вы, отец! Послушайте, сударь, ее нельзя отдавать тетке. Это… это несправедливо. Каково нам будет… Но его заглушил вопль Маргариты:
– Не поеду! Не хочу, чтобы сестра Луиза опять лезла ко мне с поцелуями. Отец, я… я убью себя, если вы отправите меня назад.
– Да перестань же! – возмущенно прикрикнул Рене. покраснев до корней волос. – Не будь такой дурочкой. Успокойся, Ромашка. Отец никуда тебя не отпустит. Не надо… не плачь же так. Ну что ты, глупенькая?
Он обнял сестру и гладил ее волосы – движением, унаследованным от Франсуазы.
Маркиз снова тронул его за плечо.
– Скажи ей, что она никуда не поедет, – и тихо выскользнул из комнаты, оставив Рене с Маргаритой, которая судорожно рыдала у него на груди.
Дав обещание, маркиз держал его героически, хотя с первого взгляда трудности казались почти непреодолимыми. Ему пришлось пустить в ход весь свой такт и все обаяние, чтобы умиротворить Анжелику, глубоко обиженную неблагодарностью своей воспитанницы и возмущенную тем, что маркиз потакает всяким капризам и «фокусам». Сердцу старой девы была очень дорога приобретенная Маргаритой репутация терпеливой и набожной девочки, и эта неожиданная недостойная выходка огорчила Анжелику гораздо больше, чем сознание, что Маргарита не оценила ее преданность. Сгоряча Анжелика чуть было не решилась отряхнуть прах этого дома со своих ног и позволить зятю завершить свою разрушительную работу, – ведь это он своими непочтительными замечаниями в адрес отца Жозефа посеял в душе девочки губительные семена. Но постепенно она все же смягчилась и, осушив слезы, стала скрепя сердце обсуждать, что можно сделать.
