— Что вам не понравилось?

— Я ожидал увидеть бокалы из чистого золота.

— Они были бы хороши для общества где-нибудь в Майами, а в моем кругу их сочли бы дурным тоном.

Я прошел на кухню, наполнил бокалы и вернулся в гостиную. Казалось, внезапно наступила ночь — в комнате было почти темно. Но я твердо помнил, что минуту назад, когда я выходил, в окно еще светило солнце. Не нужно было обладать выдающимися дедуктивными способностями, чтобы догадаться: Лин опустила жалюзи и задернула шторы.

На кушетке ее уже не было, и, пока мои глаза привыкали к темноте, я пытался сообразить, куда она делась. Осторожно поставив бокалы на столик, я хотел было опуститься на кушетку, но не решился: было бы варварством мять этот небрежно брошенный шелк с золотой вышивкой. Я стоял и смотрел на халат, представляя, как без него выглядит его хозяйка, и картины, которые создавало мое живое воображение, действовали не столько на мозг, сколько на надпочечники, — я так и чувствовал, как адреналин забурлил в моей крови.

Внезапно раздался мягкий щелчок, и на другом конце комнаты засветилась теплым рассеянным светом настольная лампа. Лин стояла рядом и смотрела на меня почти страстным взглядом.

— Вы действительно слышали свист, Эл? — нервно спросила она.

— Подобный звуку рожка! — уточнил я.

Она медленно пошла ко мне. Абажур лампы рисовал причудливые, все время меняющиеся узоры на ее теле, подчеркивая пленительные детали: небольшие, все еще упругие груди с розовыми сосками, мягкую выпуклость бедер, переходящую в округлую твердость ног. Когда она подошла ближе, я обнял и почувствовал, что она слегка дрожит.

— Вы боитесь? — нежно спросил я.

— Мне тридцать восемь, — ответила она смущенно, — а я сейчас волнуюсь больше, чем двадцать лет назад, в мою первую брачную ночь!

— Эй! — Я любовно куснул мочку ее уха. — Что это за новая мода на смесь секса и сентиментальности?

Ее тело расслабилось, и она зашлась тихим смехом.

— А, догадываюсь, что сентиментальность не приветствуется в среде полицейских и грабителей, — сказала она.

Мои руки скользнули вниз по ее гладкой спине, прогулялись по изгибу талии, по выпуклостям ягодиц… Тут она перестала смеяться и задышала прерывисто и глубоко.

Было чуть больше восьми, когда я пересек вестибюль гостиницы под пристальным взглядом Чарли, здешнего портье.

— Вы пробыли там так долго, что следовало бы взять с вас плату за постой, лейтенант! — пошутил он. — Вращались в высшем обществе?

Я покачал головой:

— Что ты, Чарли! Проверял, где прорвало канализацию. Обошел всю гостиницу, но по-настоящему воняет только здесь, из-за этой конторки. Что ты на это скажешь?

Чарли поскучнел, потом внимательно осмотрел меня с ног до головы, и вдруг его глаза сверкнули.

— Я не хочу переходить на личности, лейтенант, но этот костюм! Похоже, раньше его носил шериф?

— Ну конечно, — ответил я. — Но я ушил его на пару футов в талии.

— Я рад слышать, что он достался вам от шерифа, — заявил Чарли. — Когда я впервые увидел его, я решил, что вам выдали его в отделе социальных пособий.

Он повернулся, чтобы приветствовать нового гостя — какую-то крупную шишку с топорщащимися белыми усами и красными глазами.

— Добрый вечер, сэр, — почтительно сказал Чарли. — Добро пожаловать в «Звездный свет»!

— Еще только одно слово! — громко сказал я. — Передай от меня администратору, что если он не сделает до завтра потолок, то я откажусь от номера. Сегодня утром я потратил полчаса, счищая с лица все, что нападало с потолка за ночь.

Потенциальный жилец посмотрел на меня с любопытством.

— Штукатурка? — хрипло спросил он.

— Если бы только штукатурка, — горько ответил я. — Кровь! Клиент из верхнего номера вскрыл себе ночью вены, и сквозь потолок все время капала кровь.

— Самоубийство? — Он выпучил глаза, а щетинки усов смотрели каждая в свою сторону.

— Я полагаю, мы не должны слишком порицать беднягу, — ответил я. — У него была сломана нога, и он не мог выходить из комнаты. Две недели на гостиничной пище — достаточный срок, чтобы предпочесть ей даже муки ада.

Я повернулся и быстро пошел к выходу, однако не настолько быстро, чтобы не услышать успокаивающий голос Чарли:

— Он шутит, сэр. — Портье возвысил голос, чтобы его слова донеслись до моих ушей. — Когда-то он был профессиональным артистом, но с тех пор как перестали выпускать немые фильмы, он без работы. Я думаю, вы заметили характерные детали — пиджак на четыре размера больше, мешковатые штаны? Мы пытаемся помочь, чем можем, — он только что закончил чистить помойные ведра. Думаю, что из-за этого он так возбужден.

Я вышел через вращающуюся дверь на улицу, размышляя над тем, что теряю квалификацию, — Чарли все чаще удавалось оставить за собой последнее слово. Я медленно шел к своему «остину», закуривая на ходу. Меня интересовал вопрос: я курю, потому что я мужчина, или это курение придает мне мужественности? В любом случае я считал себя счастливчиком!

В мои барабанные перепонки ударил звук такой силы, что я ощутил почти физическую боль. Это был тонкий, ужасный вой! Я остановился на секунду, размышляя, откуда он мог исходить. Шедшая впереди меня рыжая девица в белом норковом жакете дико завопила и указала наверх.

Я закинул голову и увидел нечто похожее на большую белую птицу с недоразвитыми крыльями. Оно неслось с неба прямо на меня. Птица росла в размерах с фантастической быстротой, затем с треском перезревшего апельсина ударилась о тротуар в шести футах от рыжей.

Я обогнул продолжавшую вопить девицу и увидел тело обнаженного мужчины, лежащее на спине поперек тротуара. Еще более дикий вопль рыжей заставил меня обернуться. Она смотрела на меня остановившимся взглядом, жестами указывая на себя.

На ее белой норке красовались темные блестящие пятна. Колени ее подкосились, и она упала в обморок.

Прежде чем заняться девицей, я бросил беглый взгляд на тело. Лицо, несмотря на широко открытый рот и выпученные глаза, можно было узнать. Оно принадлежало Хиллари Саммерсу.

Мы втроем стояли у окна спальни и смотрели вниз, на тротуар, куда полчаса назад упало тело Саммерса.

— Восемь этажей, — пробурчал Лейверс. — Чертовски высоко. Не понимаю, как у него хватило смелости прыгнуть! Ужас!

— Может, он не прыгал, — предположил я.

— Что вы имеете в виду, лейтенант? — с энтузиазмом подхватил сержант Полник. — Он оступился?

— Ну, — сказал я, обуреваемый низменными инстинктами, — тогда он, должно быть, собрался выступать в пирке.

— Уилер, — тяжело произнес Лейверс, — вы все время говорите намеками, и я уже стал вас понимать.

— Спасибо, сэр, — обрадовался я. — Попросите моего психоаналитика поделиться с вами гонораром.

— Но на этот раз я никак не разберусь! — проревел он. — Вы провели весь день, собирая улики против Саммерса. Вы делали все возможное, чтобы вывести его из равновесия и заставить совершить ошибку. Ведь вы сами признались в этом десять минут назад, не так ли?

— Так, — согласился я.

— И он сделал ошибку! — продолжал греметь Лейверс. — Вы напугали его сильнее, чем предполагали. Он понял, что против него выдвигают обвинение по трем пунктам, и выпрыгнул из окна. Вы подтвердили свою версию, и дело закончено. Вы хорошо провели работу. Я даже представить сейчас не могу, как бы все обернулось, не получи мы столь быстрый результат. Замечательно! Даже я признаю, что это была хорошая работа! И что же? Вы отказываетесь от своей версии и выдвигаете другую: якобы его выкинули из окна. И что мы получаем — еще одно убийство?

— Это всего лишь мое ощущение, — неуверенно проговорил я.

— О, да вы артистическая натура! — в отчаянии простонал шериф. — Не захватили с собой скрипку?

— Я не очень хорошо знаю этого человека, — попытался объяснить я, — но считайте это интуицией. Вы его видели, шериф. Он понимал, что его страсть к молоденьким девочкам — отклонение от нормы, поэтому во всех остальных вопросах старался выглядеть совершенно нормальным.