Ведь все вместе — и поездка, и машина — была Фридина выдумка, думала я.

Она не хотела говорить ни о смерти актера, ни о том, как дочь отнеслась к его смерти, и уклонялась от ответов на мои вопросы. Это она-то, обвинившая меня, что я ничем с ней не делюсь! Я знала, что она ездила в больницу, и это все. Казалось, она наконец обрела что-то, что принадлежит только ей. И ей не хотелось, чтобы я использовала это в своей рукописи. Догадывалась я и том, что она недовольна собой. Возможно, она оплакивала актера, хотя и не знала его. С другой стороны, я была ее задушевной подругой. И к тому же я была больна!

— Она тяжело приняла его смерть? Его дочь? — пыталась я завязать разговор.

— А ты как думаешь? Она так плакала…

— Ты была там все время? Я хочу сказать, пока он…

— Он умер, когда упал головой на стол.

— Но ты не вернулась в наш номер. Где ты была?

— Санне! Если тебе непременно нужно в этом копаться и задавать мне вопросы, так спрашивай хотя бы о чем-нибудь существенном! Я немного побродила вокруг отеля. Вот и все. Драма уже закончилась. Я, например, считаю, что этому актеру очень повезло. Он умер, конечно, не под аплодисменты, но, по крайней мере, он в сочельник упал на сцене при открытом занавесе!

— У меня такое чувство, будто мне все приснилось. Этот актер… Он упал… так неожиданно…

— Приснилось? Да, пожалуй. Писатель видит сны, даже когда бодрствует. Почему бы не назвать это сном? Но, пожалуйста, не размазывай этот эпизод в своей рукописи. Актер не самое главное. Держись Франка. Он жив, и, кроме того, тебе известно о нем куда больше, чем об этом актере.

Вот опять. Фрида пытается хозяйничать в моей рукописи. И на этот раз я себе этого не придумала. Она мне внушает, что для моей книги главное, а что нет.

— Откуда ты знаешь, что для книги главное?

— Я вижу, что твоя влюбленность в умершего актера бесперспективна. Она только оттеснит Франка и ни на шаг не продвинет действие вперед.

— Но я не влюблена в него.

— Тем меньше у тебя причин писать о нем в своей книге. И что, между прочим, ты можешь написать о нем? Неужели ты действительно думаешь, что у тебя хватит воображения, чтобы писать о такой сложной личности?

Я промолчала. Хотя иногда молчать так же трудно, как находить нужные слова.

Я закрыла книгу, которую читала, — биографию Марселя Пруста. Я читала ее только потому, что у меня ушло несколько лет на то, чтобы прочитать «В поисках утраченного времени».

— В развитии своей личности ты должна преуспеть так же, как Сван. Только тогда ты отойдешь от Франка на нужное расстояние, — сказала Фрида.

— Что ты имеешь в виду?

— Свану понадобилось много лет, чтобы отделаться от своей воображаемой любви. До него наконец дошло, что он потратил годы жизни и даже был готов умереть ради женщины, к которой не испытывал никакой привязанности. Она не его тип. И тем не менее, он из лояльности заставлял себя делать вид, будто любит ее. Он даже испытал боль, когда она не ответила взаимностью на эту воображаемую любовь.

— Не надо так говорить, — шепотом попросила я.

— Сван освободился от этого чувства. И успокоился, поняв, что ведет себя глупо. Он вышел из этого душевного процесса и выздоровел. Тот Франк, которого ты себе придумала, не имеет ничего общего с настоящим Франком. Ты, слой за слоем, наложила на него свои ожидания. А теперь внушила себе, будто он тебя преследует. Хотя тебе ничего неизвестно о его намерениях. Ты просто придумала его себе, но придумала слишком поверхностно. Ты чересчур эгоцентрична, чтобы дать себе труд по-настоящему его узнать.

— Он в Осло, а я здесь.

— Жена Франка могла бы навести тебя на след. Она знает Франка со всех сторон.

— Знаешь что, хватит! — как можно строже сказала я.

— Ладно! Продолжай упражняться в мелочах, и без всяких там характеристик. Я была бы не против, если бы ты отказалась от Франка, так же как Сван отказался от той женщины. Жаль только, что мы потратили много усилий на то, чтобы ввести его в рукопись. Настоящие романтические персонажи никогда не сдаются! Если только ты их не убьешь. Если ты отодвинешь его в сторону или в дальнейшем откажешься упоминать о нем, он все равно будет вставать между тобой и следующим персонажем, о котором ты станешь писать!

Я начала собирать вещи в сумку. Переложила купальник в другое отделение, сунула книгу в боковой карман и задернула молнию.

— Помнишь, последний том Пруста, которым он завершает весь цикл? — послышался Фридин голос. — Помнишь, как он споткнулся на мостовой Парижа, направляясь на прием, на который не хотел идти? Как он, удержав равновесие, вспомнил, что однажды споткнулся на двух неровных мраморных плитках в баптистерии собора Святого Марка? Там он, споткнувшись, тоже удержал равновесие. И в Париже, много лет спустя, он обнаружил, как важна память о таких вещах. Это помогло ему постичь действительность литературы. Тайна — это не случай сам по себе, но узнавание момента и использование его для того, чтобы построить на нем целый мир. Или узнавание отдельных фрагментов, словно это фрагменты сна. Мы используем их, не сразу понимая их суть.

Я задумалась и потому не ответила.

Пожилой человек с волосами, завязанными конским хвостом, лежал в бассейне на ярко-зеленом пластмассовом матрасе, который тащил санитар. Он был похож на ребенка, которого купает мама. На его лице было написано удовольствие и блаженство. Так начинаем мы все, подумала я. Сперва мы покоимся в воде, надежно защищенные животом матери. Там начиналась жизнь всех нас. В том числе и моя. Может быть, там я была даже ближе к собственной жизни. Там, внутри. В бассейне моей неведомой матери.

Я закрыла глаза и слушала гул очистного сооружения и негромкий плеск, с которым тела рассекали поверхность воды. Когда волны достигали краев бассейна и переливались через них, плеск становился отчетливее. Я представила себе кровеносную систему своей матери. Спокойные, пульсирующие толчки. Меня окружала и хранила эта сложная сеть. Я плавала в материнской среде. Когда-то это была моя действительность, хотя никто, даже я сама, ее не видел.

Мы проехали, сколько могли, и припарковали машину на стоянке на берегу, там мы обнаружили, что паром недавно ушел. Но агенты пароходиков-такси были тут как тут. В грубоватой и в то же время льстивой форме они предложили нам свои услуги за круглую сумму. Мы стали для них легкой добычей, потому что не хотели тратить время на ожидание.

Венеция приближалась к нам, она была непохожа на все свои фотографии, и все-таки я узнала ее. Все оттенки терракотово-красного и охристого, белые фасады и зеленые ставни на окнах.

Нас высадили на берег возле паромной переправы на площади Святого Марка, которую словно вымостили живыми голубями. Мы с трудом пробрались через них. В последний момент они слегка взлетели, и мне показалось, будто кто-то на небесах трясет перьевую перину.

Чтобы избавиться от начавшегося у меня зуда, я стала искать истинную причину моего желания посетить этот собор. Я увидела мысленно безупречно одетого француза с утонченным бледным лицом — Марсель Пруст. И без того больной, он плохо себя чувствовал в этом влажном климате. Но, тем не менее, приехал сюда. Не исключено, что у него вдруг начался приступ удушья. Кашель застал его врасплох, он споткнулся. Чтобы много времени спустя снова споткнуться уже в Париже. Так уж устроен человек. Простое и редкое предчувствие счастья имеет трогательную способность к повторению. Надо только уметь его ощутить.

Мы перешли площадь и прошли под сводами здания с шестью башнями на фасаде. В середине возвышался Марк и ангелы, под сводами блестела мозаика. Мы вошли в храм вместе с длинной очередью туристов и местных жителей. И перед нами открылось пространство, где хватило места для всех.

Франка здесь прежде всего заинтересовала бы архитектура. Из-за того, что мне было интересно то, что он захотел бы увидеть в храме в первую очередь, я перестала разглядывать плитки, на которых, возможно, споткнулся Марсель Пруст. Неровных мраморных плиток здесь было достаточно. Я не могла не заметить разнообразие деталей и богатства предметов, привезенных в качестве военной добычи после разных побед. Но я отметила их только как предметы, которые могли вызвать во Франке раздражение из-за того, что он находится среди антиквариата, который нельзя пустить в оборот. Символы, восточная фантазия, насчитывающая шесть сотен лет, алтарь Богоматери с изображением Мадонны Никопейской, ставшей военной добычей в 1204 году. Одновременно собор обогатился четырьмя бронзовыми конями из Константинополя. Вора делают обстоятельства. История показывает, что женщины тоже не прочь обогатиться, я и сама так поступила. Катарина Корнаро, родившаяся в одной из самых благородных семей Венеции, вышла замуж за короля Кипра в 1489 году только затем, чтобы отравить его. В качестве королевы Кипра она все свое королевство подарила Венеции.