Возле дверей притулился какой-то верзила с белым как мел лицом, с длинной, тонкой, помятой шеей, точно его проволокли сквозь заросли чертополоха… Мэлина долго всматривается в него, словно видит впервые. Смотрит, меряет взглядом.
– И за такого-то недоделанного я замуж вышла, тятенька. А все из-за земли, чтоб был дом как дом, стол как стол. А Дэнилэ бросила… Теперь думаю, лучше бы сухую корку глодать…
– Вот и погложи…
– Дэнилэ меня возьмет. Может, прибьет, но простит и возьмет в жены… Я уже вчера вечером говорила с ним, тятенька…
– Лишь бы из беды выпутаться…
Мэлина садится рядом с отцом, ест мамалыгу. Но прежде макает в соль, которая была завязана в уголок тряпицы.
Верзила подходит поближе. Щерится в ухмылке.
– Стало быть, Вылку, решил нас по судам затаскать?
– А коли вы у меня вещи украли…
– Пусть у меня рука отсохнет, ежели я хоть нитку взяла. Сам знаешь, ничего я у тебя не брала, ничего мне вашего не надо, а наговариваешь, чтобы зло сделать. Отсохнет у тебя язык, Вылку, если будешь напраслину возводить!..
– Кляни меня, сколько хочешь, но я до суда доведу, не отступлюсь. До трибунала дойду! Украли мою собственность…
– Собственность! Небось и в могилу за собой свою собственность потянешь, только об ней и думаешь!..
– Еще бы!..
Их вызывает привратник. Они заходят в здание суда. И вскоре выходят обратно. За ними следует адвокат Джорджеску.
– Я знал, что говорю, когда обещал отсрочить разбирательство. Вот и отсрочил!..
Вместе со своими клиентами он направляется в корчму «Весы правосудия».
– Подкрепимся стопочкой. Сегодня у меня еще уйма работы…
– Да нешто это работа – языком трепать? Глянул бы я на вас в поле, господин адвокат.
Адвокату шутка понравилась. Он смеется.
– Мои слова на вес золота. Чистого золота. Подай нам три стопки, Барбу, этот господин за все платит…
Корчма ломится от посетителей. Пьют и те, кто выиграл процесс – на радостях, и те, кто проиграл – с горя…
– Не лучше бы миром кончить, а, брат?.. К тому же и пришли бы. Те же пять лей штрафу.
– Все по злобе, по злобе…
– Черт попутал, не иначе…
Адвокат Викэ Джорджеску снова берет Мэлину за подбородок.
– Придешь?
– С тятенькой… Как сказала.
– А чего бы вам не жениться, господин адвокат? Дом есть, деньги загребаете, сам молодой! – удивляется старик.
– Да что я, с ума спятил? Жена, старина, больших расходов требует. А после свадьбы еще дети пойдут… Снова расходы.
– Если бы батюшка ваш, преподобный отец, такой же расчетливый был, не видать бы вам божьего света…
– Другие времена, старик, другие времена. Тяжелая подошла пора…
Летом, после молотьбы, крестьяне из окрестных сел привозят полные телеги пшеницы и сгружают ее у адвокатских амбаров. Зерно адвокат продает по весне, когда самые высокие цены, а крестьянину позарез нужна хотя бы мера кукурузной муки или хоть миска пшеничной…
Чокоша поддалась-таки уговорам Викэ Джорджеску, затеяла суд против матери. У старушки защитником – Овидиу Урсу.
Молодой судья просит показать дело. Это толстая потрепанная папка. Велит позвать тяжущихся. Унтурика видит только в четверть глаза. Как и Чокоша, опирается на посох. Они входят в примарию вдвоем, держась за руки. Адвокаты разводят их. Старушки стоят, держась за решетку, разделяющую большую комнату примарии на две части.
Судья задает каждой один и тот же вопрос:
– Не хотите ли решить дело миром?
– Нет, – отвечает Чокоша и с ненавистью смотрит на мать.
Если бы могла, съела бы ее со всеми потрохами.
– Нет, – словно из глубокой ямы подает голос Унтурика, глядя на дочь со вновь вспыхнувшей злобой. И продолжает: – Она хочет отнять у меня землю, господин судья, выбросить на улицу с голоду подыхать, землю у меня забирает. Не может подождать, пока помру…
– Кто теперь обрабатывает эту землю? – спрашивает судья.
– Я, – отвечает Чокоша.
– А кому идет доход?
– Зерно мне идет, – отвечает Чокоша.
– А матери твоей что? – спрашивает судья.
– Кормежка. Кормлю ее, господин судья.
– И это тебя не устраивает?
– Нет, господин судья.
– Чем же ты недовольна?
– А тем, что земля за мной не записана!.. Мать и не собирается помирать. Вот я и боюсь, как бы она перед смертью землю не продала. Многие возле нее крутятся, охмуряют, чтоб землю заполучить. Вот, например, Ришкэ, наши дальние родственники. Сын Ришкэ ей как-то пакет изюму принес… Наверно, чтоб землю им уступила…
Разбирательство откладывается. Откладывается в который уж раз. Адвокаты в бешенстве.
– Почему опять отложили, господин судья?
– Назначается новый срок для примирения сторон! – объявляет судья.
Писарь Стэнеску записывает в протокол: «Новый срок для примирения сторон…»
Чокоша берет мать под руку. Они выходят из примарии. Идут со двора. Бредут через дорогу, поглядывая направо и налево, не сшибла б какая телега. Добираются до дому. Садятся на завалинку.
– Что тебе поесть дать, мама?
– Молока, да мамалыгу-то разомни как следует…
Авендря храпит. Ицику просыпается и подбрасывает в костер кизяку. Потянуло холодом, просыпаются и остальные.
Мы будим Авендрю, собираем лошадей, развязываем путы, садимся верхом и возвращаемся в село. Авендря насвистывает на ходу.
К обеду разнесся слух, будто в овраге, на бахче, нашли мертвым старшего сына Пэпушоя. У него проломлен висок. В руке он сжимал пистолет.
Новость передавалась из уст в уста:
– Слышали? Этой ночью разбойники убили Кытикэ…
– Сына Пэпушоя убили!..
Такой пошел трезвон, будто колокола звонят. Но это всего-навсего женщины. Жандарм Никулае Мьелушел вместе с писарем, примаром и доктором Ганчу сели в повозку. Лошади помчали их к оврагу… После полудня мертвеца привезли в примарию, положили на землю во дворе, накрыли, приставили сторожей. Все село с любопытством глазело в щели забора, будто медведя показывали…
Покрутили ручку аппарата и позвонили в город. Доктор вышел из примарии, потирая руки.
– Приведи Чиреша…
Посыльный галопом помчался и воротился с Чирешем.
Чиреш огромный – выше всех на две головы. Он у нас санитарный инспектор.
– Принеси саквояж, – велел ему доктор.
Чиреш пошел к доктору домой и вернулся с большим кожаным чемоданом под мышкой. Вынесли большой стол, за которым сидят обычно писарь и судья во время разбирательств, и поставили его во дворе под акациями.
Мьелушел, с карабином за спиной, стоял тут же – чтоб никто не проник во двор.
Во дворе – только доктор с Чирешем, примар с писарем да двое стражников.
Мертвеца подняли, положили на стол, раздели. Он весь черный от грязи, словно не мытый с самого крещения.
Я гляжу на происходящее, взгромоздившись на забор примарии… Черт дернул сюда забраться. Ганчу меня заметил. Махнул рукой:
– Подойди-ка. Хочешь посмотреть, как я буду труп вскрывать?
– Еще бы не хотеть…
– Тогда стой возле меня, будешь держать чемодан.
Я стал возле доктора Ганчу и взял в руки чемодан. Чемодан кожаный. Внутри ножи, ножницы, спицы… Была там еще и маленькая пилка. Чиреш дрожал всем телом. Как тополь, от верхушки до корня сотрясаемый ураганом. Ганчу смотрел на него и улыбался.
– Что с тобой, Чиреш? Неужто боишься?
– Нет, господин доктор…
Он даже пожелтел… Как желтеет листва на акации, так же пожелтел и Чиреш…
Доктор взял нужные инструменты и принялся кромсать тело, будто мясник. Потом зашил, как было. Вымыл руки.
– Унесите!..
Родные убитого ждали на дороге. Подняли изрезанное тело на телегу и отвезли за реку, домой, на родной хутор.
Я отнес чемодан домой к доктору. А потом собрал своих приятелей, и мы стали играть. В чижика.
Жандарм Никулае Мьелушел начал расследование убийства.
– Кто дрался с сыном Пэпушоя?
Отвечает примар:
– Никто с ним не дрался. Кытикэ девушки не любили, он гол как сокол. Пэпушои все бедняки. Если бы Кытикэ не умер, ему пришлось бы в чужом селе жену искать.
