Мы срезаем в кустарнике прутья и делаем шампуры. – Насаживаем на конец початок. И печем початок над углями, не забывая подбрасывать в огонь навоз.

Нас восемь. Мы испекли сорок початков и сложили их горкой. Принимаемся за еду. Сначала Авендря выделяет нашу долю. Себе откладывает пятнадцать. Початки еще горячие, жгутся, и очень вкусные. Зерна сочные, сладкие. Мы наедаемся до отвала. Хочется пить. По жнивью топаем к роднику. Это ниже по долине. Возле родника растет тополь. К его стволу много лет назад кто-то прибил икону. Когда-то она блестела, теперь потемнела от дождей. От гусениц на изображении святого остались грязные подтеки. Тощий Христос теперь не только распят гвоздями, но и прикручен к кресту веревками.

Напились. Тутану знай крутится возле Авендри. Вместе с Гынгу.

– Д-д-дя-а-дя Ав-в-вендря, ар-б-бузов п-п-оедим?

– Ну, раз уж тебе так охота…

Мы устраиваем совет. Поблизости от бахчей под навесами сидят сторожа. Нужно ехать на лошадях, чтобы в случае опасности ускакать.

У Авендри в руках палка, у нас только прутья – подгонять лошадей. Раз уж мы идем красть арбузы, всем нужны палки. Нож у одного Авендри. Мы срезаем в кустарнике палки. Теперь все вооружены. Садимся на лошадей и едем к бахчам. Вот и бахча. Мы с Ицику остаемся на меже и держим за уздечки лошадей. Четыре – я, четыре – Ицику. Лошади стоят тихо, не ржут. Только втягивают ноздрями воздух. Теплый пар от их дыхания щекочет мне лицо. Остальные налетчики ползком крадутся по меже. Они так сжались, что почти не видно, как они ползут. Нам не страшно. Не слыхать ни собачьего лая, ни человеческих голосов. Кажется, что бахчу никто не охраняет. То-то набьем себе нынче пузо арбузами и дынями. Мы уже снова проголодались…

Сереет ночное небо. Месяц, по-прежнему тусклый, взбирается все выше по небосклону. Стрекочут кузнечики. Сверху доносится жалобный крик журавлиной стаи: курлы-курлы-курлы. Их плач напоминает человеческий.

– Бах, ба-бах!..

Две короткие молнии – два выстрела разрывают ночь. Арбузные воры со всех ног мчатся к нам. Вот они, пять призрачных теней. Позади слышны голоса:

– Эй, чего лезешь?

– А то и лезу! Ты ведь чуть меня не подстрелил.

Короткий удар – словно по набитому мешку. Ни стона, ни звука в ответ. Шестой член шайки возвращается не спеша. Это Авендря. Подходит к нам. В рубахе полно арбузов и дынь…

– А где ваша добыча?

– Сорвать-то мы сорвали…

– Ладно, погрызете после меня корки…

Мы влезаем на лошадей и возвращаемся к кострищу. Костер еще дымится. Мы раздуваем огонь. Пламя своими крыльями разгоняет тьму.

Дыни, добытые Авендрей, оказались недозрелыми и горькими. Он вспарывает их, откусывает и швыряет через плечо. Арбузы крошечные, с кулачок. И тоже незрелые. Авендря пробует их и тоже выбрасывает…

Стреноженные лошади щиплют траву неподалеку. Мы растягиваемся на травяной подстилке, надвигаем кэчулы поглубже на уши. Авендря уже спит.

В нашем селе нет суда. Есть только станция и почта. Суд – через два села от нашего, ниже по Кэлмэцую, в Кырлигаце. Судья наведывается к нам в пролетке раз в неделю. Писарь достает из шкафа дела, раскладывает их на столе. Судье приходится заниматься всякими пустяками вроде кражи кур, овец, драк между родственниками и изредка – земельными тяжбами. Более сложные дела он передает выше, в суд Турну.

Судья – человек молодой. Красивый, смуглолицый. Жену его зовут Агрипина. Бабы промеж себя кличут ее Пипина… Это нас не касается… Люди говорят, что судья понавез сундуков с книгами и, когда ему не надо в суд, сидит дома, уткнувшись носом в книжку, словно помешанный. Обвиняемых он чаще журит, а не судит.

Голос у судьи мягкий, сладкий.

– Кто истец? – спрашивает он.

– Гогу Линкэ, – отвечает писарь.

– А ответчик?

– Стоенеску.

Стоенеску – это настоящее имя Авендри. Нику Стоенеску…

– А в чем иск?

– Кража кур.

В примарии полно народу. Линкэ и Авендря выходят вперед.

– Зачем же ты украл чужих кур?

– Это уж вы сами разбирайтесь, господин судья…

Авендря никогда не признается. А у истца никогда не хватает доказательств. Тяжба затеяна только по подозрению. Но без доказательств осудить нельзя. Авендря выходит сухим из воды, отделавшись парой оплеух, которые влепил ему на допросе Мъелушел.

Вот входит Чокоша. Вместе с матерью Унтурикой. У Чокоши спина словно переломилась. Ей семьдесят лет. Все дети ее, сыновья и дочери, умерли от чахотки. Выжил только один сын. Давно помер и муж, тоже от чахотки. Она его даже и не помнит.

Хозяйство Чокоши – как раз напротив примарии; у нее большие дома, коровы, прислуга. Есть у Чокоши и земля, и виноградники. В сараюшке, что в глубине двора, доживает свою жизнь Унтурика, мать Чокоши, ей скоро стукнет сто лет, как и деду Бурдуле.

Чокоша подала на свою мать в суд из-за земли. Чокоша – ее единственная наследница. Других наследников у Унтурики нет. Унтурика обещала оставить ей землю после своей смерти. Но Чокошу это не устраивает. Она хотела бы получить землю прямо сейчас, по соглашению, скрепленному в суде. Адвокат посоветовал ей начать тяжбу. При суде есть адвокат – Викэ Джорджеску. Он всех подряд подговаривает судиться. Бывает, в ответ ему смеются прямо в лицо.

– Это чтоб мы работали, а ты с наших трудов доход имел?..

Но иногда его слушаются и возбуждают дела. Ответчик тоже едет в город за адвокатом. Так повелось, что на суде против Викэ Джорджеску выступает всегда один и тот же адвокат – Овидиу Урсу из Руши.

Во время судебного разбирательства адвокаты бранятся, осыпают друг друга оскорблениями, не скупятся на угрозы, только что не сквернословят. Того и гляди вцепятся друг другу в горло. Не тут-то было! Кончается суд, и оба они как добрые приятели – а они и впрямь друзья – отправляются в корчму Букура, заказывают пару-другую жареных кур или утку, едят и веселятся.

На селе говорят, что выручку они делят по-братски. Наверно, так оно и есть… Разве угадаешь, что делают и что думают господа чиновники…

Викэ Джорджеску – сын попа, как и Овидиу Урсу. Большинство адвокатов – поповские сыновья.

– Легкой жизни ищут?..

– А что, у попов разве тяжелая?

– У попов тоже не тяжелая. Но у адвокатов выручка больше. Сперва запутают дело. Потом дерут глотку. Грабят людей средь бела дня. А закон, который они же и составляют, всегда на их стороне. Что тут поделаешь?

Отец Викэ Джорджеску – поп в Балта Сэратэ. А сам Викэ пристроился при мировом суде в Кырлигаце.

– Из-за чего судишься, приятель?

– Да вот с братом не поладил, до драки дошло. Он мне голову проломил, ну я и подал в суд…

– Ладно, берусь тебя защищать. Хочешь, закатаю твоего братца на каторгу? Пусть соль вырубает, пока не ослепнет.

– Не надо, чтоб ослеп. Грех это. Дети ведь у него.

– Ну, – зачем слепнуть! Это так только говорится… Но надо же его проучить, чтоб меня помнил…

– Зачем ему вас помнить? Что вам за охота его проучить? Разве он вам что сделал? Мы – братья, по-семейному поссорились, по-семейному и помиримся, лишь бы он мне убыток возместил…

– Какой такой убыток?

– Ну как же, разбил он мне голову? Разбил. Пришлось мне, стало быть, к доктору идти, справку просить. Доктор за это покойницкие носилки у меня взял да еще расходы на марки, на бумагу…

В конце концов адвокат набивается к истцу в защитники. А суд тем временем все откладывается и откладывается.

Испугавшись, как бы дело не кончилось месяцами или годами тюрьмы, ответчик тоже нанял себе защитника.

Так судебное дело о драке братьев Дрымбэ из Балта Сэратэ принесло доход и Викэ Джорджеску, и Овидиу Урсу.

Их завалили просьбами о ведении тяжб. Адвокат Джорджеску поначалу купил дом, чтобы показать клиентам, какой он солидный и основательный человек. Затем завел кабриолет и пару лошадей. Более серьезные дела разбираются в Кырлигаце, но за неделю судья успевает побывать еще в десяти-двенадцати селах, по мелким делам принимая решения на месте… А следом ездит на своем кабриолете и адвокат Джорджеску – неважно, состоится суд или нет, – просто чтоб показаться народу, пусть люди знают, к кому обращаться в случае нужды.