Немного дальше – упавшие в момент атаки, по всей видимости, яростной и бурной, кони… А вместе с ними и всадники…

Рядом с распластанными, разорванными скелетами коней – вытянувшийся или сжавшийся при падении труп наездника.

Временные победители поснимали богатые седла, расцвеченные узорами уздечки и высокие до колен сапоги красавцев гусар. Только и осталось на них, что большие бараньи шапки, надвинутые на лоб, до самых бровей, – прикрыть череп. Да короткие подбитые мехом ментики – спрятать то, что осталось от тела.

В долине можно различить пепельно-серые френчи турок с их красными, как большие маки, фесками, вперемежку с желто-рыжими мундирами и почти бескозырными фуражками болгар.

Люди, пришедшие из далеких восточных степей и спустившиеся с карпатских гор и молдовских полонин, сошлись тут с другими людьми, явившимися с Балкан и из-за Босфора, с безводного и бесплодного Анатолийского плато.

Среди убитых в этом сражении есть и немцы. Для них рядом с шоссе сооружено кладбище, где поставлены кресты и ограда.

– Это и есть война, Дарие. Запомнишь?

– Запомню.

Изнуренный ходьбой и вымотанный зноем, который становился все нестерпимее, я прислонился к кладбищенской ограде и стал рассматривать вереницы крестов, выстроенных, как солдаты на параде, на равных расстояниях друг от друга.

На каждом кресте четко выведено имя. На верхушке – стальная каска, широкая и приплюснутая, как чугунок, с надписью над козырьком: «Gott mit uns»… С нами бог? Какой бог? И почему с вами, с немцами? Не потому ли, что вы оставили дом, свою страну и, вооружившись до зубов, готовы были предать огню и мечу весь род человеческий, лишь бы установить свое господство?

– Не спорь с мертвыми, Дарие…

– Я не спорю. А даже если б и спорил, они не услышат. Мертвые ничего не видят и не слышат.

Однажды, когда сивобородый дедушка из Кырломана пожаловался, что у него разболелись зубы, суровая несговорчивая бабка посоветовала ему в сердцах:

– Что, зубы болят? Так помри, коли хочешь, чтоб перестали. У мертвых зубы не болят…

«Gott mit uns»… С нами бог… Да, с вами, мертвецы, с вами и бог, и все святые… Бог с вами, мертвые немцы… Только кто же вы?

– Подойди, – шепнул мне на ухо голос, – узнаешь, как нас зовут, и поплачешь над нами…

– Из глаз моих пропали слезы, пока я смотрел на трупы тех, кого ваши товарищи убили и бросили в лощине без погребения. У меня нет больше слез…

– Подойди и узнай наши имена. Оплачь нас без слез. Самый горький плач, раздирающий душу, – это плач бесслезный…

Собрав остаток сил, я перепрыгнул низенькую ограду и очутился на кладбище.

Посредине – самый высокий крест, увенчанный шлемом… «Deutschland uber alles». Германия превыше всего… Германия надо всем… На кресте длинное имя: Karl Ludwig von Dulormier. Офицер. К тому же и von… Германия превыше всего. Германия надо всем… Послушай, ты, что носил этот шлем, который даже с твоего могильного креста продолжает кричать: «Германия превыше всего!.. Германия надо всем!..» Ты ведь даже не немец по крови, хоть и носишь имя Карл Людвиг… Это видно по словечку Dulormier на самом хвосте; если до сих пор меня правильно учили, это чисто французское слово. Я будто наяву слышу моего доброго Георге Попеску-Брагадиру, слышу, как он разъясняет нам темные страницы истории:

– Тогда, в XVI и даже в XVII веке, в Европе царила большая смута. Велись долгие войны, и люди убивали друг друга во имя Христа. Папские монахи предавали пыткам и сжигали живьем на кострах тысячи и тысячи людей по подозрению в том, что они поклоняются богу не так, как предписывала католическая церковь. Сотни тысяч французов покинули родину из-за преследований, которым подвергали их католики-короли за то, что они перешли в протестантство. Речь, Дарие, идет о гугенотах. Одни бежали в Голландию, откуда позднее переселились в Америку и Южную Африку, другие нашли убежище в Германии, где их трудами и на их деньги на месте жалкого рыбацкого села был заложен город Берлин… С течением времени они онемечились… однако сохранили свои имена и фамилии…

Карл Людвиг фон Дюлормье… Если бы он умер от старости в кругу родных, то, конечно, был бы похоронен в пышном фамильном склепе. Ведь в городах у всякой состоятельной семьи имеется свой склеп. А тем более у старого гугенотского рода, получившего дворянство из рук бог весть какого прусского короля, а может, привезшего с собой в изгнание аристократический титул оставленной родины. Стало быть, Карл Людвиг, тебя под Кэлугаренью Илфовулуй застрелил какой-нибудь оборванный пехотинец по имени Ион Удудуй из Омиды или зарубил своей сверкающей саблей неведомый мужик-кавалерист… А твой шлем продолжает кричать: «Deutschland uber alles!» – Германия превыше всего!.. Германия надо всем!..

«Gott mit uns»… Бог и с тобою, Макс Блунк. Ты был простым солдатом. Бог с тобой. Ты занимался торговлей где-нибудь в предместье захолустного немецкого городка. По воскресеньям прогуливался со своей возлюбленной в старом загородном лесу – назойливые экскурсанты уже успели распугать там всех древних германских богов. Пил за ее здоровье пиво, закусывая бутербродом и парой сосисок. Самозабвенно смотрел в ее голубые глаза, гладил белый шелк ее волос и мечтал о дне, когда – если торговля пойдет хорошо – ты вступишь с нею в законный брак. Как звали ее? Может быть, Роза. Или Луиза. Или Анна Мария. Наверно, ты был чуть-чуть романтик и давал ей читать чувствительные романы Пауля Гейзе или грустные до слез рассказы Вильденбруха. Навзрыд плакал над ними и я, когда еще на все хватало слез… Ты уже представлял, как на коленях у тебя будут сидеть две дочурки, обе – вылитая мама. Но все эти мечты развеял гром военных маршей – вот уже и война, и мундир, и ранец, и эта каска, что отдыхает теперь на верхушке деревянного креста, не переставая кричать: «Gott mit uns!..»

С тобой бог, Макс Блунк! Nach Paris! Nach RuBland! Nach Rumanien! Nach Кэлугарень! Nach… Gott mit uns… С нами бог… Бог с тобою, Макс Блунк: Роза, Луиза, Анна Мария уже не ждет тебя. Давно уже дошло до твоего городка извещение, что ты «пал смертью храбрых за Германию и за кайзера». Роза, Луиза или Анна Мария выйдет замуж за Отто Фрица, плешивого двадцатилетнего сына торговца-оптовика, у которого ты порой брал в кредит корзиночку товаров для своей лавчонки. Да. Она выйдет замуж за тщедушного Отто Фрица, который был признан негодным надеть военную форму и отправиться на фронт. Gott mit uns. С нами бог. Бог с тобой, Макс Блунк!

И ты тоже кричишь «Gott mit uns!», Иоганн Рихард Граммс? Три года назад ты еще был студентом. Высоким статным парнем с густой шевелюрой. Изучал Гёте и Шиллера и готовился поступить в доцентуру, писал и печатал в журналах стихи. За всю жизнь ты не убил даже мухи. Боялся ночной темноты и лесного мрака. А уж мыши в библиотеке! Ты боялся даже солнечного света. Занавесил окно своей комнаты шторой, чтоб отгородиться от уличного шума, и зажигал лампы, чтобы поберечь близорукие глаза. Радовался тому, что бледен лицом, и тому, что благодаря очкам ты еще больше походишь на молодого ученого, кем ты и стал наконец. Может, ты верил в бога? Откуда? Ты ведь читал великих философов и был, что называется, enfant terrible нашего века. Кайзер решил, что из тебя выйдет завоеватель. Ты воевал во Фландрии и на берегах польских озер… Воевал на Балканах и пал здесь, между Дунаем и Бухарестом. О! Сколько бы ты написал книг, если бы дожил до конца войны! Про то, где успел побывать, что делал, о чем размышлял, как сражался, как одерживал победы над варварами…

Твоя записная книжка, которую ты носил под мундиром, уже рассыпается в прах на этом маленьком кладбище возле шоссе, исковерканного бомбами и шрапнелью, меж тем как стальная каска, широкая и приплюснутая, как чугунок, не сумевшая уберечь тебя от смерти, все еще кричит с деревянного креста на твоей могиле: «Gott mit uns! Gott mit uns!» Ладно! Бог с тобой, Иоганн Рихард Граммс! Если я когда-нибудь как следует изучу твой язык, я разыщу в старых немецких журналах твои стихи и прочту их. Бог с тобою, Иоганн Рихард Граммс…