— Шведы возьмут Москву! — воскликнула Мария Ивановна. — Да об этом никто и не думает в Киеве!
— Потому что там ни об чём не думают, а просто двигаются как волы в плуге, под плетью! Чай, воевода киевский, князь Голицын, куда как храбрится! — примолвил насмешливо Мазепа.
— Правда, что он не дремлет. С утра до ночи он на коне, то перед войском, то на крепостных работах; за всем сим смотрит, всем сам занимается и, как говорят, стал даже вмешиваться и в наши войсковые малороссийские дела и знает всё, что у нас делается.
— Ого, какой любопытный! А ты знаешь польскую пословицу: что любопытство первая ступень в ад! Если мой приятель Шереметев приказал ему разведывать, что здесь делается, то я боюсь, чтоб он не выдрал ему после усов, когда выйдет на поверку, что сосед мой, киевский воевода, ничего не знал, ни про что не ведал! Не спозналась ли ты с ним, Мария, и не приманил ли он тебя московскими соболями, чтоб ты шепнула ему иногда, что здесь делается?
— Как вам не стыдно обижать меня, пан гетман! — сказала Ломтиковская с недовольным видом. — Мне и без московских соболей не холодно, по вашей милости, а если б я была уверена, что могу избавить вас от всех ваших врагов и завистников, то с радостью бросилась бы в прорубь, в крещенские морозы!
— Я шучу, Мария! Я знаю, что ты не изменишь мне, если бы даже был случай к измене. Но как я веду все дела начисто, служу царю верно и усердно, то не боюсь ни разведов, ни измены, ни козней врагов моих. Ты знаешь, что я человек простодушный, откровенный, и если благоразумие велит мне соблюдать некоторые предосторожности, то это единственно для сбережения друзей моих, которых участь сопряжена с моею безопасностью. — Мазепа, сказав это, посмотрел пристально на Ломтиковскую, чтоб увидеть, какое действие произвела в ней его ложь. Ломтиковская казалась растроганною, закрыла глаза платком и сказала со вздохом:
— За то и верные слуги ваши готовы за вас в огонь и в воду!
— Ну, а что ж толкуют обо мне в Киеве? — спросил Мазепа с притворным равнодушием.
— Ведь там языки не на привязи, там толков не оберёшься, — отвечала Ломтиковская, — я жила в доме Войта Ковнацкого, к которому собираются русские офицеры, полковники и даже адъютанты Голицына и англичанина Гордона. Наслышалась я всякой всячины.
— Да что б такое говорят?
— На что повторять пред вами пустяки! Пользы от этого не будет, а вам будет неприятно...
— Но я непременно знать хочу, что такое ты слыхала про меня! Говори, Мария, я не люблю этого жеманства!
— Я, право, боюсь... Вы нездоровы, можете прогневаться, и это повредит вам!
— Давно бы мне пришлось лечь в могилу, если б злые толки причиняли мне болезнь! Говори смело! Ты знаешь, что я привык к дурным вестям.
— Говорят, будто друг короля шведского, новый король польский, Станислав Лещинский, старается преклонить вас на свою сторону и заставить вас отложиться, с. войском, от России...
— Так это новость в Киеве! — возразил Мазепа с улыбкою, — Об этом я сам уведомил царя!
— Сказывают, будто Станислав Лещинский прислал вам богатые подарки...
— Какой вздор! Казна короля Станислава столь же пуста, как голова тех бездельников, которые выдумывают на меня такие вещи. Если б король Станислав был в состоянии дарить, то он послал бы подарки не мне, а царским вельможам, например, Меншикову, Шереметеву. Ведь московские паны куда как падки на подарки! А мне что он может подарить? Я едва ли не богаче короля Станислава!
— Говорят, — примолвила Ломтиковская, понизив голос, — что король Станислав прислал к вам с подарками... красавицу... польку... которую смолоду обучали, как вести дела политические... — Ломтиковская, закрывая лицо платком, посмотрела исподлобья на Мазепу. Он быстро поднялся присел на подушках и, устремив пламенный взор на Лом таковскую, сказал:
— Как! В Киеве знают о прибытии сюда женщины из Полыни! Мария! Говори правду... не твоя ли это выдумка?
— Клянусь вам, пан гетман, всем, что есть святого, что я слыхала об этом в Киеве! — возразила она дрожащим голосом. — Даже адъютанты князя Голицына говорили об этом... Но я чувствовала, что мне надобно было молчать!..
— Хорошо! Я напишу к Голицыну... Я скажу ему, кто такая эта девица… Пусть он узнает... Пусть узнает сам царь!.. — сказал Мазепа прерывающимся от гнева голосом. — Я окружён здесь изменниками, лазутчиками... Ио на этот раз они жестоко обманутся... Я их открою!.. О, я открою их... — Мазепа замолчал, снова прилёг на подушки и чрез несколько времени, пришёл в себя и как бы устыдясь своего гнева, сказал хладнокровно: — Всё это пустое! На меня выдумывали не такие вещи и ни в чём не успели. А какая кому нужда до моей домашней жизни? Пусть себе толкуют, что хотят! Поврут, да и перестанут!
Но хитрая Ломтиковская видела ясно, что равнодушие Мазепы было притворное и что эта весть сильно поразила его и даже заставила, противу обыкновения, разгорячиться. Она решилась продолжать разговор и, приняв также хладнокровный вид, сказала:
— Не равны толки толкам. Один духовный сказывал мне в Киеве, что хотя царь и много уважает вас, но не перенесёт равнодушно известия, что у вас находится женщина, подосланная врагами его из Полыни. Я боюсь за вас, паи гетман!
— Да какой чёрт вбил тебе в голову эту мысль, что она подослана ко мне! Эта девица — моя собственность и была моею прежде, нежели королю Станиславу снилось о короне польской! Перестань молоть вздор, Мария!
— Да ведь это говорю не я, пан гетман! Я только пересказываю вам, что говорят в Киеве — и даже здесь... Мне кажется, что, вместо того, чтобы объявлять Голицыну или царю, кто такова эта девица, лучше б было, если б вы, пан гетман, сказали об этом верным своим друзьям и слугам — тогда они могли бы опровергнуть ложь и клевету...
— Целая Малороссия, целая Украина, весь мир узнает, кто такова моя гостья... Да, да, Мария, целая Малороссия и Украйна преклонят пред ней колени... Слышишь ли, Мария! Но теперь не время... Чрез полгода, чрез год а не теперь!
— Я первая упаду ниц перед ней и готова поклоняться ей как божеству! Все друзья ваши, все верные ваши слуги давно уже молят Бога, чтобы вы избрали себе жену по сердцу, чтоб оставили наследника великого имени!.. Благодарю тебя, Боже, что наконец желание моё сбылось!.. — Коварная женщина подняла руки и взоры к небу и притворилась восторженною от радости.
Мазепа пожал плечами, покачал головою и сморщился от досады.
— Побереги свою радость и молитвы на другое время, Мария! — сказал он с язвительной усмешкой. — Скорее я обвенчаюсь с луною, чем с этою девицею! Но более ни слова об этом! Ни одного слова!.. Я приму меры, чтоб потушить клевету в самом её начале. Спасибо за известие, хотя оно не стоит сломанного ешелега. Да скажи-ка мне, не слыхала ли ты чего здесь или в дороге о пойманном в доме моём убийце, подосланном Палеем?
— Я узнала об этом здесь и слыхала, что многие полковники никак не верят тому, что посланец Палеев хотел убить вас. Они думают, что всё это выдумано для того только, чтоб погубить Палея в мнении царя. Могу поручиться вам, что Палей имеет весьма много друзей в войске русском и здесь и что он найдёт между старшинами и между простыми казаками много таких, которые поверят ему более, нежели вам. В целой Малороссии и Украйне Палея чтут и уважают, как другого Хмельницкого, как народного витязя... И я не раз слыхала, что если б пришлось избрать гетмана вольными голосами, то Палей, верно, был бы гетманом!
— Ну вот потому-то Палей и хочет извести меня, а они для того хотят Палея, чтоб своевольничать безнаказанно! И вот меня же обвиняют! Да что смотреть на вражеские речи! Им я ничем не угожу... Нас с Палеем рассудит — смерть или... Но я чувствую себя нездоровым; прощай, Мария! Мы потолкуем с тобою в другое время, а между тем ты прилежно наблюдай за всеми моими недоброжелателями и старайся открыть, кто из них переписывается с русскими чиновниками. Полковника Протасьева ты опутай кругом паутиной, чтоб муха не добралась к нему без твоего ведома. Я велю Быстрицкому выдать тебе нужные деньги... Прощай, Мария! — гетман захлопал в ладоши и дал знак вошедшему татарину, чтоб он проводил Ломтиковскую. Она вышла в крайней досаде, что не могла ничего узнать о таинственной гостье.
