— Будьте здоровы, пане полковники!

   — Будь здоров, пане полковник!

   — Ну, чокнемся, паны!

Чарки ударились бок об бок и в одно время полковники осушили их до дна. Потом все они встали с ковра, кто успел — надел жупан и прицепил саблю, кто не успел, и так оставался, ни мало не заботясь о своём одеянии.

   — Добраго здоровья, мирнаго утешения, счастливаго пребывания, усердно вам желаю, паны полковники! — сказал Мазепа, кланяясь на обе стороны.

   — И вам Господь Бог да пошлёт, вельможный есаул, многия милости, временные и вечныя блага! — отвечали полковники, и все кланялись есаулу в пояс.

Поклонившись несколько раз генеральному есаулу, полковник Раич обратился к Кочубею и сказал:

   — Многия милости, покорнейше просим, пане писарь, пожалуйте! Здоровья и благоденствия щиро все желаем.

Василий Леонтиевич кланялся на все стороны; полковники также низко откланивались; и потом когда пан есаул сел на подложенную ему на ковре малинового бархата подушку, сел пан писарь, а за ним Раич, как хозяин, пригласил сесть и панов полковников.

Дмитрий Григорьевич громко позвал своего хлопца, и через несколько секунд вбежал под навес в красной куртке и в синих шальварах, с подстриженными выше ушей в кружок волосами, небольшой казачок.

   — Хоменко, бегом мне принеси с обоза баклагу с венгерским!

Хоменко, выслушав приказание пана полковника, опрометью выбежал из-под шатра и побежал к обозу.

   — О чём, паны полковники, беседовали? — ласково спросил Мазепа.

Некоторые из полковников тяжко вздохнули, другие язвительно улыбнулись, а полковник Лизогуб сказал:

   — Про нашего гетмана, вельможный пане есаул!

   — Эге, про гетмана! — сказал Забела и почесал затылок.

   — Так-таки, вельможный пане, про нашего гетмана; что это он делает с нами, куда мы идём, зачем и для чего; миля или две до речки Московки, а там Конския воды, а всё нет того, что нужно; а казачество, Боже мой, Боже, мрёт да мрёт каждый день от жару и от безводья, а кони, а мы-то все!.. что с этого всего будет?

   — Что-нибудь да будет! — с лукавою усмешкою сказал Кочубей и искоса посмотрел на Мазепу.

   — Может быть и твоя правда, кум, не знаю, — отвечал Мазепа.

   — Да будет-то будет, да что будет? — спросил Забела.

   — А что будет? Помрём все от жару, а волки соберутся, да нашим же мясом и поминать нас будут, а гетман поедет в Батурин.

Прочие полковники сидели задумавшись и тяжело вздыхали.

Хоменко задыхаясь, вбежал в шатёр и положил перед паном Раннем бочонок.

   — Вот это лучше пить, паны старшина и полковники, чем горевать, давайте-ка сюда чарки!

Дмитрии Григорьевич собрал чарки в одно место, откупорил бочонок, наполнил и поднёс прежде всех пану есаулу, потом пану писарю, а потом пригласил разобрать чарки полковников.

   — Добраго здоровья, пане полковник, от щираго сердца желаю тебе! — сказал есаул, и за ним кланяясь повторили это приветствие все прочие и осушили чарки.

   — Ещё по чарке, ласковые паны!

Все хвалили вино и подали свои чарки; Дмитрий Григорьевич наполнил их вновь и просил гостей пить.

Все выпили.

   — Ещё по чарке, паны мои добродийство!..

   — Будет-будет, пане полковник, не донесём ног, будет стыдно, это не дома, а в таборе.

   — Ничего, паны старшина и полковники, будьте ласковы, ещё по чарке, по одной чарке.

   — Нет, будет!

   — Будет!

   — Ну, по чарке, так и по чарке! — сказал Лизогуб и первый подал свою чарку.

Снова чарки наполнились и снова осушили их до капли.

Дмитрий Григорьевич не приглашал уже гостей подать ему чарки, молча он старался украдкою наполнять их, полковники нехотя отклоняли его от этого просьбами, но Раич успел налить все чарки.

Разговор оживился, иные из полковников говорили между собою, другие вмешивались, и в шатре зашумело веселие.

Когда гостеприимный полковник Раич в седьмой раз наливал осушенные до дна чарки, общий разговор склонился на гетмана Самуйловича: все осуждали его поступки, один Мазепа молчал и когда обращались к нему с вопросом, двусмысленно отвечал:

   — Так, паны полковники, так; да что ж делать?

   — Что делать? — сказал Кочубей, осушая чарку, — разве мы дети, не знаем, что делать, когда нас всех хотят уморить! А донос в Москву? А на что от царей прислан Голицын? Ударим ему челом, вот и вся соломоновская мудрость.

Все были уже навеселе; но, услышав слова Кочубея, вдруг полковники замолчали; Мазепа окинул проницательным взором собрание.

— Как думаешь, пане есаул, справедлива речь моя?

   — Не знаю, что сказать; всякое даяние благо и всяк дар совершён!

   — Эге, что так! — воскликнул Кочубей, не разобрав слов Мазепы, — зачем же вы, пане полковники, молчите, когда я указал нам прямую дорогу?

   — Донос! Гм... гм — донос, пане писарь, да что ж будем доносить?

   — Как что доносить, пане Солонино? Что знаем, всё донесём, не будет у нас такого гетмана!

   — А что знаем, пане писарь?

   — Что знаем, пане полковник? Вот слушай меня, что знаем!

   — А ну-те, пане писарь, послушаем, что скажете нам! — в одно слово сказали гости.

   — Вы, паны полковники, разве не знаете, что гетман делает в ваших полках? Не при вас ли он приказывал казакам служить не Московским царям, а ему, разве не при вас это деялось?

Все молчали.

   — Вы этого не видали и не слыхали?

   — Да так, пане писарь, да всё оно что-то не так! — сказал Лизогуб.

   — Не так! Ну, добро; а не продавал ли он за червонцы полковничьи уряды, не притеснял ли он Генеральных старшин, не ласкал ли он таких людей, которых и держать-то бы в Гетманщине совестно и грешно? Не грабил ли он всё, что хотел? А что скажете и на это, паны?

   — Так, пане писарь, есть и правда: не только забирал, что хотел, гетман, отнимали силою и его сыны, что хотели, — сказал Мазепа.

— То-то, паны полковники, а указ царский: отпускать в Польшу хлеб, исполнял он? Татарам посылал продавать, мы всё знаем! Чего же ты, пане Дмитрий Григорьевич, сидишь, как сыч насупившись, не тебя ли гетман за святую правду хотел четвертовать, да Бог избавил от смерти; а ты ещё молчишь, ты лучше нас знаешь про его нечестивые дела!..

   — Пане писарь, я раз попробовал, да и будет с меня! Делайте, что начали, а я от вас не отстану и первый скажу слово за нового гетмана.

   — То-то, что новаго гетмана! — сказал Кочубей.

   — Новаго!

   — Новаго, да умнаго!

   — Новаго, так и новаго! — с восторгом кричали все.

   — Венгерского! — сказал Лизогуб и поспешно налил все чарки.

   — Ну-те, паны, по чарке!

   — Будьте здоровы! — сказали все и осушили чарки.

   — Новаго, так и новаго! А старый пусть сидит с завязанными очами да болеет; недаром же говорил, что от этого похода и последнее его здоровье пропадёт, а всему виною князь Голицын, — лучше, говорит гетман, в Москве бы сидел, да Московский грани берег, а не в степь выступать.

   — Когда новаго, так кого же? — спросил Солонина.

   — Известно кого! Генеральнаго обознаго Борковскаго; он человек правдивый, добрый! Хоть и скряга, да не наше дело, гетманом щедрый будет, — сказал Забела.

   — Не быть ему гетманом, — сказал Лизогуб.

   — Отчего так?

   — Да так!

   — Кто ж будет?

   — Кто будет, тот будет, только не Борковский!

   — Ну, а Василий Леонтиевич, — сказал с усмешкою Раич и обеими руками погладил свою чуприну.

Кочубей встал, низко поклонился Раичу, а потом всем полковникам, сказал, что есть ещё постарше его, и благодарил за предложенную честь.

   — Ну когда не хочешь, пане писарь, и просить не будем! — сказал Лизогуб.

   — Найдётся и без меня достойный; хоть бы и Иван Степанович!

Мазепа низко кланялся и говорил, что честь эта для него очень велика, что он не заслужил ещё любви панов полковников; но сам их всех без души любит, готов голову отдать за всякого. И до этого будучи совершенно трезв, начал притворяться, будто бы хмелён.