И в самом деле Мазепа писал письма к государю, к графу Головкину, к барону Шафирову и к князю Меньшикову, уведомляя их о своём выступлении в поход и уверяя в своей преданности к священной особе царя русского и в непоколебимой своей верности к престолу. Между тем в ту же ночь отправлен был гонец к шведскому королю с известием, что уже войско Малороссийское двинулось на соединение с ним Когда все письма были готовы, Мазепа отдал их Орлику для отправления и призвал к себе немого татарина и казака Кондаченку.

   — Верные мои слуги! — сказал Мазепа, положив руку на плечо Кондаченки и погладив по голове татарина. — Я знаю вашу преданность ко мне, а потому хочу поручить вам дело, от исполнения которого зависит спокойствие моей жизни…

   — Что прикажешь, отец наш! За тебя готов в огонь я в воду! — сказал Кондаченко.

Татарин положил правую руку на сердце, а левою провёл себя по горлу, давая сим знать, что готов жертвовать своею жизнью.

   — Надобно спровадить с этого света две души... — примолвил Мазепа.

   — Изволь! Кому прикажешь перерезать горло?.. — воскликнул Кондаченко, схватившись за саблю.

Татарин зверски улыбнулся и топнул ногою.

   — Тот самый палеевский разбойник, который был уже в наших руках и отправлен мною в ссылку, бежал из царской службы и бродит по окрестностям. Он сей ночи ворвался даже в Бахмач... Надобно отыскать его и убить, как бешеную собаку...

   — Давно б пора! — отвечал Кондаченко.

Татарин махнул рукой.

   — Злодея этого освободила и привела сюда изменница Мария Ломтиковская, — продолжал Мазепа. — Это сущая ведьма... От неё нельзя ничего скрыть и нельзя ей ничего поверить... Надобно непременно убить её...

   — Жалеть нечего! — примолвил Кондаченко.

Татарин покачал головою и вытаращил глаза.

   — Тебе кажется удивительным, что я хочу убить Марию, — сказал Мазепа, обращаясь к татарину. — Она изменила мне, продала меня врагам моим!

   — Петля каналье! — воскликнул Кондаченко.

Татарин кивнул головою и снова провёл пальцем по горлу.

   — Тебе, Кондаченко, я отдаю всё имущество Марии, — сказал Мазепа, — а ты, — примолвил он, обращаясь к татарину, — бери у меня, что хочешь... Казна моя не заперта для тебя.

Кондаченко бросился в ноги гетману, а татарин только кивнул головой.

   — Эту бумагу отдай есаулу Кованьке в Бахмаче, — сказал Мазепа, подавая бумагу Кондаченко. — Польские гости мои так испугались моего внезапного отъезда, что бежали в ту же ночь из замка, не дождавшись свидания со мною. Ему бы не следовало и не следует ни впускать, ни выпускать никого без моего приказания. Подтверди ему это! Вот ключ от той комнаты, где я запер Наталью, — примолвил он, отдавая ключ татарину. — Ты знаешь где. Второпях я забыл отдать ключ Кованьке. Поспешайте же в Бахмач. Ведь Наталья взаперти осталась без пищи, а ты знаешь, что в эту половину дома никто не зайдёт, и хоть бы она раскричалась, то никто не услышит... Когда исправите своё дело, спешите ко мне, где б я ни был. Я иду за Десну... Прощайте... Вот вам деньги!.. — Мазепа дал им кису с червонцами, и они, поклонясь, вышли.

Огневик, спустись с валу, опомнился от замешательства, в которое привела его мнимая опасность.

   — Мы дурно сделали, что не убили злодея, — сказал Огневик товарищу своему, — пока он жив, я не могу быть счастливым! Вся адская сила в его руках!..

   — После рассудим! — отвечал Москаленко. — Теперь, надобно спасаться... Я не верю великодушию Мазепы и опасаюсь погони...

Они влезли на берег оврага, по приготовленной ими верёвочной лестнице, подмяли её, вскочили на коней своих, с которыми ждал их казак, и поскакали в лес.

Возвращаясь в Украйну, Огневик случайно встретился с Москаленкой в пограничном польском местечке и узнал от старого своего товарища подробности о взятии Белой Церкви изменой и о бегстве семьи Палеевой, с несколькими десятками казаков, в Польшу. Москаленко, услышав от Огневика о намерении его похитить Наталью, взялся помогать ему, отыскал старых казаков палеевских, рассеянных по окрестностям, и собрал ватагу из тридцати человек, готовых на самое отчаянное дело. Мария отправилась одна в Батурин, и когда устроила всё к побегу Наталии и переговорила с нею, то дала знать Огневику, и он, пробираясь по ночам непроходимыми местами со своей ватагой, прибыл в окрестности Батурина и расположился в лесу, неподалёку от Бахмача. В эту ночь Мария ждала его на своём хуторе, где собралась и ватага, чтоб вместе с Натальей бежать в Польшу.

Проскакав несколько вёрст по узкой тропинке, они выехали на поляну и завидели огонь на хуторе. Огневик придержал своего коня и сказал Москаленке:

   — Ты слышал, друг мой, что говорил Мазепа: Мария изменила нам, предала... Она должна получить воздаяние...

   — Высечь бабу порядком, чтоб помнила казацкую дружбу, — отвечал Москаленко.

   — Нет, друг, этим она от меня не отделается! Она заслужила смерть.

   — Неужели ты решишься убить женщину! — воскликнул Москаленко с удивлением.

   — Я убью не женщину, но ядовитую змею, которой жало грозит не только мне, но и Наталье. Ты знаешь, любезный друг и брат, какая необходимость заставляет меня решиться на это отчаянное средство? Ад внушил Марии любовь ко мне, на пагубу мою! Не будучи в состоянии погасить во мне любовь к Наталье, она решилась погубить меня и, вероятно, погубит также и Наталью. Доказательства измены её ясны и неоспоримы...

   — Делай, что хочешь! — сказал Москаленко.

Собака подняла лай на хуторе, и у ворот встретили их казаки. Мария выбежала на крыльцо с пуком зажжённой лучины и, не видя Натальи, спросила Огневика: «А где ж она?».

Огневик, не приветствуя Марии и не отвечая ни слова, вошёл в избу и, не снимая шапки, сел на скамью. Казаки остались на дворе с Москаленкой; одна Мария последовала за Огневиком. Она стояла перед ним, смотрела на него с удивлением и беспокойством и наконец спросила его:

— Что с тобой случилось, Богдан? Где Наталья?

   — Искусство твоё в предательстве не спасёт тебя теперь от заслуженной тобою кары, изменница! — сказал Огневик грозно. — Я говорил с самим Мазепою, и он всё открыл мне... — Огневик смотрел пристально в глаза Марии, но она была спокойна и, покачав головой, горько улыбнулась.

   — Ты встретился с Мазепою! — сказала она. — Видно, он не мог ни убить тебя, ни захватить в неволю, когда довольствовался одним обманом!

   — Замолчи и готовься к смерти, — закричал в бешенстве Огневик, вскочив с места. — Довольно был я игралищем ваших козней! На колени и читай последнюю молитву! — Огневик выхватил саблю.

   — Несчастный! Неудача и любовь ослепили твой рассудок, а гнев заглушил голос совести. Ты поверил общему нашему злодею и обвиняешь меня... Меня! Зачем было мне подвергаться опасности и трудам, чтоб предать тебя Мазепе, когда жизнь твоя была уже в моих руках в Кронштадте, а свободою твоею я могла располагать в Кармелитском монастыре, в Бердичеве? Но если смерть моя может доставить тебе утешение, убей меня! — Мария при сих словах бросилась на колени и обнажила грудь. — Рази, пробей сердце, в которое ты влил вечную отраву! Жизнь моя — тяжкое бремя, пытка! Освободи меня от мучений... О! убей меня, убей!.. Мне сладко будет умереть от руки твоей!.. Ты будешь плакать по мне, Богдан, будешь сожалеть об мне!.. Ты полюбишь меня за гробом, когда истина откроется... Убей меня!..

Огневик, занёсший уже саблю, чтоб поразить Марию, остановился. Но она ухватилась за его колени и пронзительным голосом вопияла:

   — Сжалься надо мною и убей меня! Милый Богдан, не смущайся, не робей... Я прошу у тебя смерти, как милости, как награды за любовь мою!..

Жалость проникла в сердце Огневика. Он вспомнил всё, что Мария для него сделала, и её отчаянье, её необыкновенное мужество в последний час, её самоотвержение заставили его усомниться в истине его подозрений. Он вложил саблю в ножны и сказал ласково:

   — Встань, Мария, — объяснимся!

Мария рыдала. Твёрдая душа её размягчилась. Почти бесчувственною Огневик поднял её с пола и посадил на скамью. Долго она не могла прийти в себя; наконец, когда выплакалась и несколько поуспокоилась, сказал с упрёком: