Монах отступил на три шага, протёр глаза и уставил их на Марию.
— Кто ты такова и как смеешь просить об этом! В своём ли ты уме?
— Кто я такова, для вас это должно быть всё равно, преподобный отче, — отвечала Мария, — а что я не сумасшедшая, это может засвидетельствовать вам Рифка...
При сём имени монах встрепенулся и как будто проснулся.
— Говори тише, окаянная женщина! — проворчал он. — Если Рифка изменила мне, чёрт с ней; я более не хочу знать её, — примолвил настоятель. — Поди и скажи ей это. Я не смею никого допустить к Палию, без позволения гетмана. Ступай себе с Богом... — Монах хотел уйти, Мария остановила его за руку.
— Вы должны непременно исполнить моё желание, преподобный отче, если дорожите своею честью, местом и даже своим существованием, — сказала она тихо. — В моих руках находятся вещи, принесённые в дар монастырю Сапегою, которые вы подарили Рифке и объявили, что они украдены. Мне известно, что вы на деньги, определённые на подаяние неимущим, выстроили ей дом и содержите её из доходов монастырских вотчин. Сверх того, у меня в руках та бумага, которую вы подписали так неосторожно, в пылу страсти, за три года пред сим! Если вы не исполните моей просьбы, завтра же обвинительный акт с доказательствами будет послан к примасу королевства. При этом уведомляю вас для предосторожности, чтоб вы не погубили себя опрометчивостью, задумав покуситься на мою свободу, что все эти вещи и бумаги хранятся в третьих руках и что это третье лицо, не причастное нашей тайне, имеет приказание выслать бумаги к примасу, когда я не возвращусь через два часа. Пыткою же вы не выведаете от меня, у кого хранятся обвинительные акты, потому что вот яд, которым я в одно мгновение прекращу жизнь мою, если вы на что-либо покуситесь... Что бы вы ни затеяли, дело пойдёт своим чередом...
— Дьявол меня попутал, — шептал монах, ломая руки, — и вот он является мне олицетворённый в том же образе, в котором соблазнил меня! Чувствую, что я заслужил это наказание! Меа culpa, mea culpa, mea maxima culpa! — проворчал монах, ударяя себя в грудь. — Слушай, ты демон или женщина! Скажи мне, за что Рифка изменила мне? За что предала меня? Нечистое племя Иуды, порождение демонское! Так, поистине только женоотречение может доставить счастие и спокойствие на земле! Будьте вы прокляты, женщины, изменническое отродие Евино, игралище змеиное!
Монах бесновался, а Мария улыбалась.
— Успокойся, преподобный отче, — сказала она. — Рифка не изменила и не изменит вам. Я нечаянно открыла эту тайну, которая сохранится навеки, потому что я одна знаю её, и поклянусь вам, что никому не открою и не употреблю в другой раз в свою пользу.
— Делать нечего, пусть исполнится твоё желание! — сказал монах и, сошед с крыльца, дал знак рукою Огневику, чтоб он следовал за ним. — Останься здесь, — примолвил он, обращаясь к Марии, и пошёл с Огневиком к церкви.
На паперти церкви, где стояла стража, монах велел Огневику сложить оружие, сказав, что это необходимое условие, и клянясь, что он не подвергнется никакой опасности, Огневик не противился и вошёл в церковь безоружный.
Одна только лампада теплилась перед главным алтарём и бросала слабый свет на высокие своды и готические столпы. Монах провёл Огневика между рядами лавок, за перила, отделяющие священнодействующих от молельщиков в католических храмах, взял фонарь, стоявший у подножия жертвенника, зажёг в нём свечу и велел Огневику поднять дверь в помосте, ведущую в подземный склеп, где хоронят знатных и богатых католиков за большую плату.
— Возьми этот фонарь и спустись по лестнице. Направо, в углу, ты найдёшь того, кого желаешь видеть.
Вошед в подземелье, Огневик очутился посреди гробов, поставленных рядами, между которыми едва можно было пройти боком.
— Батько, где ты? — сказал Огневик громко.
— Здесь! — раздалось в углу. Огневик пошёл на голос.
В крепком, новом дубовом гробе лежал несчастный Палий на спине, окованный крепко по рукам и по ногам. Крыша на гробе была отодвинута настолько, чтоб узник мог дышать свободно. Огневик, взглянув на Палия, не мог удержаться и в первый раз в жизни зарыдал. Поставив фонарь, он бросил крышу с гроба и прижался лицом к лицу своего благодетеля, орошая его своими горючими слезами.
— Ты плачешь! — сказал Палий. — Итак, ты не изменил мне!
— Неужели ты мог подумать это, мой благодетель, мой отец? — возразил Огневик, рыдая.
— Думал и верил, потому что ты меня довёл до этого своими советами...
— Я был обманут, опутан, ослеплён любовию... — сказал Огневик, утирая слёзы.
— Постой! — сказал Палий, — Если ты не причастен к Мазепиным козням, то каким же образом ты попал сюда?
Огневик рассказал ему подробно всё случившееся с ним от самого выезда из Бердичева.
— Что ж ты думаешь делать? — спросил Палий.
— Пойду к царю, брошусь ему в ноги, открою измену Мазепы и буду просить твоего освобождения.
— Мазепа не допустит, чтоб царь судил меня, — сказал Палей. — Он хочет потешиться над моим телом и замучить меня до смерти. Если ты мне верен и благодарен за моё добро, исполни сейчас волю мою и убей меня! Вот всё, чего я требую от тебя, за мою любовь и попечения о тебе! Не дай злодеям ругаться над твоим батькою!
— Зачем ты хочешь лишать себя жизни? — возразил Огневик. — Мария знает все замыслы Мазепы и клянётся, что он не смеет и даже не хочет покуситься на жизнь твою, а лишь только передадут тебя русским властям, то спасение твоё верно. Царь любит правду, а я всем пожертвую, чтоб довести правду до ушей царских.
— Ничему не верю и ничего не надеюсь! Если ты верен мне и меня любишь — убей меня! — сказал Палий. — Неужели тебе не жалко смотреть на меня, лежащего заживо во гробе, во власти сатаны, и стоят ли несколько лет жизни, чтоб для них терпеть эти мучения!
— Если б я даже хотел исполнить твою волю, то у меня нет оружия, — сказал Огневик.
— А разве у тебя нет рук, — возразил Палий. — Задуши меня, и всему конец. При сих словах Палий силился протянуть шею.
— Нет, я не в силах выполнить это! — сказал Огневик отчаянным голосом. — Ещё б я мог, отворотясь, пустить пулю, но наложить на тебя руки — никогда! Не могу!..
— Баба! — примолвил Палий. — Я задушил бы родного отца, весь род мой и племя, если б только этим можно было избавить их от позора и мучений. Задуши меня, или я прокляну тебя!
— Делай что хочешь, но я не подниму на тебя рук, и потому даже, что надеюсь видеть тебя скоро свободным, в славе и силе, а общего нашего врага в уничижении и на плахе. Скрепи сердце, батько, вытерпи беду и живи для мести. Завтра повезут тебя в Киев, завтра я буду на пути к царю!
— Не хочешь убить меня, так убей, тотчас Мазепу! — сказал Палий.
— Это тебе повредит. Тогда не будет надежды на твоё освобождение. Злодей умрёт мучеником, а всю вину свалят на тебя!
— Какая нужда! Убей сперва меня, потом Мазепу, и делу конец! — сказал Палий.
— Конец этого дела должен быть во славу твою и к стыду изверга Мазепы. Он должен пасть от руки палача, а не от моей! — отвечал Огневик.
— Бог с тобой: делай что хочешь и оставь меня в покое. Вижу, что в тебе не украинская кровь!
— Я несу в жертву жизнь мою за тебя и за Украину! — возразил Огневик.
— А не можешь отнять жизни у человека, который, просит тебя об этом! Дитя, баба!
— Потому, что эта жизнь дорога мне и целой Украине...
— Довольно! Ступай с Богом, да смотри же, накажи деткам, чтоб они не поддавались Белой Церкви! Кто молодец, тот умри на стене, а кому охота жить, ступай в Запорожье. Поклонись жене, скажи моё благословение детям... Поблагодари хлопцев за верную службу... Протай!.. — Глаза Палия были красны, но он не мог пролить слёз. Он только вздохнул. — Мне тяжко с тобой, Богдан! Сердце ноет... Ступай, куда Бог ведёт тебя!
Огневик стал при гробе на колени и сказал:
— Благослови меня!
