– Эх, а еще артиллеристы! – не удержался я, чтобы не упрекнуть сержанта.

– Братцы, помогите! – обращается ко мне командир орудия. – В долгу не останемся, отплатим.

– При чем тут, – говорю, – плата? Взаимная вы­ручка – закон солдата. Но уж разрешите мне здесь рас­поряжаться. У меня людей больше.

– Сделайте милость, товарищ, не знаю, кто вы по зва­нию и как фамилия, – отвечает артиллерист. Погонов-то моих под маскхалатом не видно.

– Командир отделения Перепелица, рядовой, – пред­ставляюсь.

Сержант с удивлением посмотрел на меня, вроде зако­лебался, но ничего не сказал.

Приказываю Ежикову вызвать к мосту отделение и на­мечаю план действий; мы расчищаем для машины дорогу по обе стороны реки, трамбуем снег в кюветах, а артилле­ристы подальше от моста взрывают лед и из его кусков выкладывают на льду новый «мост» – вровень с берегами настил. К этой работе и мое отделение потом подключи­лось.

Содрали с реки целый участок льда и рядом со «взо­рванным» мостом выложили из него ледяной мост. А чтобы он крепким был, двумя брезентовыми ведрами, которые оказались в машине, и банкой из-под бензина носили из проруби воду и поливали ледяное сооружение. Мороз же свое дело делал. Вода замерзала и намертво схватывала куски льда. Даже колесоотбойные бровки сделали по краям моста, чтобы машина не соскользнула.

Наконец, все хозяйство артиллеристов оказалось на противоположном берегу. Но сколько времени утеряно! Небо на востоке совсем покраснело – до восхода солнца недалеко. Зато не близко до высоты с вышкой. Придется нам бежать что есть духу.

Сержант артиллерист подошел к нам и говорит:

– Теперь мы вас выручим. Залезайте в машину. Прямо к тригонометрической вышке доставим.

Кое-кто из моих солдат уже кинулся к грузовику.

– Назад! – скомандовал я. – Ишь какие прыткие пассажиры!.. Забыли приказ: добраться на лыжах?

Я официально отдал честь сержанту: «Езжайте, мол», – и подал отделению команду:

– Становись!

Артиллеристы уехали, а я повел солдат по азимуту. Изо всех сил работали палками, спешили.

В поле уже рассвело, и можно было без опаски стре­лой нестись в самый глубокий овраг. Даже ветер, подув­ший вдруг со стороны города, помогал нам, точно беспо­коился, как бы не опоздали солдаты.

Мороз к утру еще злее стал, а нам жарко. Знаю об усталости солдат, но прибавляю шагу. Беспокоюсь, что по­лучим замечание, а командир взвода нехорошо подумает об отделении и обо мне, конечно: плутали, скажет, не умеют еще ходить по азимуту.

Но как ни спешили, а солнце опередило нас. Издалека увидели, как золотые лучи коснулись деревянной вышки, как красный отблеск упал на вершины холмов. Заметил я также, что к высоте с разных направлений подходят це­почки лыжников – это те, кто имел ломаный маршрут.

Горько стало Перепелице. Ведь путь наш был наибо­лее коротким, а подходим к цели последними.

У тригонометрической вышки собралось много народу. Видать, никакого боя не предстоит – десант, о котором говорили, условный. А мне и солдатам всего нашего от­деления невесело – последними ведь подходим.

Но что это? Все, кто стоял у вышки, идут нам на­встречу. Насторожился я. Всматриваюсь в идущих и узнаю старшего лейтенанта Куприянова, лейтенанта Фомина. Здесь же и младший сержант Левада (наверное, на машине вместе с начальством прикатил). Рядом с Левадой сержант артиллерист, которого выручали мы сегодня.

Встретились. Доложил я старшему лейтенанту Куприя­нову о прибытии отделения и хотел было объяснить при­чину нашей задержки.

– Все ясно, – перебил меня командир роты.

У меня даже сердце дрогнуло. Но раз улыбается стар­ший лейтенант… Вижу, и у Степана Левады лицо светится – вот-вот кинется меня обнимать А командир роты продолжает

– Слава вам, товарищ Перепелица, что отлично вла­деете солдатской наукой Раз любая задача вам по плечу, буду ходатайствовать о присвоении сержантского звания…

…До самой весны рядом с деревянным мостом через Сухой ручей держался и наш ледяной мост. И солдаты, проезжая мимо него, шутили: «То мост имени Максима Перепелицы».

Против такой шутки я возражения не имею…

Еще солнце не успело сколько-нибудь подняться над горизонтом, а мы уже шагали далеко за городом по асфальтированной дороге. Справа и слева, на обочинах зеленела молодая травка, вспыхивали синие и белые цве­точки подснежников. Одним словом, весна! Опять насту­пает лагерная пора, пора жарких, трудных солдатских будней.

Мы шли в расположение своего будущего лагеря, чтобы подготовить там гнезда для палаток своей роты. Взводную колонну возглавляло отделение, которым командую я – сержант Максим Перепелица. И скажу я вам, приятно шагать в голове колонны, когда перед тобой стелется широкая, гладкая дорога. Идешь по ней и мечтаешь, о чем мечтается.

А впереди виднелась одинокая фигура Янко Сокора – солдата из моего отделения. Он шел с красным флажком в руке и должен был на перекрестках дорог, каких здесь много, останавливать машины и открывать путь нашей походной колонне.

И вдруг я заметил, да и многие солдаты увидели, как впереди Сокора пулей пролетел через шоссе кургузый зайчишка, уши прижал, а сам, как шарик. Миг, и след его простыл среди молодых елочек.

Кто-то из солдат бросил шутку насчет трусливой на­туры зайца, но мне не до шуток. Вижу, что с Янко Сокором что-то неладное творится. Оглядывается по сторонам и все топчется на месте, вроде колонну поджидает. Тут только вспомнилось мне, что Сокор верит в дурные приметы. Родился же он и вырос в Закарпатской Украине, при буржуазном строе; некоторые пережитки старого си­дят еще в нем. Вот сейчас: перебежал заяц дорогу, и Янко трусит, считает, что это не иначе к беде какой-то. Поэтому не решается первым перешагнуть место, где пробежал заяц.

Когда приблизился строй к Сокору, я кричу ему:

– На каблуки наступим! Почему дистанцию не выдер­живаете?

Янко виновато покосился на меня и нерешительно по­шел вперед.

Целый день трудились мы в лагере. И из головы моей не выходила мысль о Янко. Как выкурить из него та­кую дурь? Ведь командир я. А какой из Сокора солдат, если он как пугливая ворона? Все ждет, что беда приклю­чится.

Ночевать остались мы в лагере. Разбили палатку, по­ужинали и, выставив часового, улеглись под ней на сене, которое еще в прошлом году заготовили для солдатских матрацев. Сладко ныли натруженные за день руки и ноги. Разговаривать не хотелось, и мы лежали молча, прислу­шиваясь к шагам рядового Казашвили, который первым заступил на пост. И вдруг на недалеком дереве страшным голосом заголосила какая-то птаха. Лежавший рядом со мной Янко Сокор всем телом вздрогнул от этого крика и хотел от испуга на ноги вскочить.

– Что, – спрашиваю у него, – шкрябнул за душу та­кой голосок?

Тут птица опять закагукала, и Сокор даже дышать пе­рестал. Потом тихо сказал:

– Ой, не к добру это. У нас в селе после таких кри­ков пожары бывают. Или помирает кто-нибудь.

– Да неужели?! – удивился я. – А у нас в Яблонивке, – говорю, – однажды сова покричала на крыше хаты дядьки Мусия, так он на второй день с самим чертом встречу имел – на кладбище.

– Гляди ты! – воскликнул Янко, придвигаясь ближе ко мне. – Как же это?..

– А вот послушай.

И чувствую, как насторожились от любопытства мои солдаты. Перестал ворочаться в углу на сене Симаков, притихли Панков и Митичкин. Даже шаги часового Казашвили умолкли близ палатки.

Я дождался, пока Казашвили отойдет к грибку, и на­чал рассказ:

– В нашем селе Яблонивке когда-то из-за девчат мира не было. Если ты парубок, то ищи себе подружку на своей улице, ну – еще на соседней; словом, на своем кутку, как у нас говорят. Но не вздумай присоседиться к девчатам, которые на другом конце села живут. Поймают тебя тамошние хлопцы и…

– Повесят? – нетерпеливо спросил Янко.

– Еще хуже, – отвечаю. – Добре, если только бока наломают. А то еще заставят спичкой дорогу мерить.