«Сама?» – недоумеваю. И тут же спрашиваю:

– Скажите, а заслуженной артистки Васильковой нет дома?

– А зачем она вам?

Тут дед Мусий не вытерпел и в разговор вступил.

– По делу мы к ней, – говорит. – Я, конечно, за ком­панию…

– Ну, я – Василькова.

Приглядываюсь к этому парняге. Не шутит ли он? Нет, правда, Василькова. Из-под косынки волосы выби­ваются… Славная дивчина… Глаза синие, а на щеках ямочки, когда улыбается.

– Тогда, – говорю, – слезайте, пожалуйста, со шка­фа, – и подставляю стул, подаю руку. А когда слезла, обращаюсь к ней официально:

– Товарищ заслуженная артистка! Я из Н-ского че­тырежды орденоносного полка. Очень просят солдаты, чтобы вы по радио выступили. Мы сейчас и запишем вас на пленочку.

– Подожди, подожди, Максим, – прерывает меня дед Мусий и подступается ближе к артистке. – Где-то я видел вас, гражданочка…

– Диду! – дергаю я его за полу пиджака. – Да что вы, ослепли?!.

– Не перебивай старших! – отмахивается от меня дед и опять к Васильковой: – Вы, бува, не из Степанивки?

– Нет, – отвечает заслуженная артистка. – Я из Су­хого Ручья. Такое село есть.

Чтоб положить конец этому недоразумению, я иду на­прямик.

– Да, диду же! В кино вы ее бачили! – говорю.

– Шо ты говоришь? – Мусий даже рот раскрыл от удивления. – Правильно! А я, старый дурень, забыл.

А заслуженная артистка смеется и успокаивает его:

– Ничего, бывает.

Но это же дед Мусий! Его только бабка Параска усми­рить может и то кочергой!

– Помнится мне, – морщит он лоб и обращается к Васильковой, – что в одной картине вы выходили замуж за шофера. Плечистый такой хлопец!

– Да, – подтверждает артистка.

– Ага, было, значит? – и такой у деда ехидненький смешок, что мне не по себе. – А как же понимать, – спра­шивает он, – в другом фильме вы вторично замуж выхо­дили!

– Совпадение, – смеется Василькова.

– Диду!.. – не выдержал я. Чувствую, что схвачу его сейчас за плечи и на лестницу вытолкну. Что же он и меня и себя позорит перед артисткой заслуженной?

А дед в ответ как гаркнет:

– Молчи! – И опять к Васильковой: – Куда ж ваши батьки смотрят? И как вам разводы дают?

Вижу, Василькова смутилась, с недоумением смотрит на Мусия. Потом говорит ему:

– Если вы, дедусю, шутите, то это действительно смешна. Но мне кажется…

– Диду Мусию! – спешу я на помощь заслуженной артистке. – Да шо вы балакаете?! Если так судить, то в кинофильме «Чук и Гек», в котором товарищ, Василькова играла…

А Мусий опять как топнет ногой:

– Молчи! А то як гекну, так этот чук из твоего носа выскочит! Я про то и балакаю, – говорит, – что в «Чуке с Геком» там уже не шофер и не бригадир у нее был. Там уж третий…

Схватился я тут за голову и чуть не плачу от досады.

– Диду! – кричу. – Вы же мне номер срываете!.. – И обращаюсь к Васильковой: – Извините его, товарищ заслуженная артистка! Он что в кино видит – за чистую правду принимает!

– А ты хочешь сказать, что там брехня? – поймал меня на слове дед. – Да за такие слова!..

На выручку мне поспешила товарищ Василькова. На­чала она объяснять деду Мусию, что и к чему. А он смеется. Наверное, и сам, старый, понимает все…

– Ну, а раз такая история, – похохатывает дед,: – то звиняйте, товарищ артистка. Значит, ни в том, ни в дру­гом, ни в третьем месте вы не выходили замуж?

– Ни в четвертом, – смеется Василькова.

– Вы не замужем? – заинтересовался я.

– А что? – сверкнула ямочками на щеках артистка.

– Да так, ничего, – замялся я. – Может, начнем ма­гнитофон настраивать?..

Взяла заслуженная артистка гитару и такую песню про ожидание спела, что у меня сердце зашлось! Сами по­нимаете, почему…

Ушел я от нее совсем скисшим. А когда сели в машину, чтоб к народному артисту республики Кривцову ехать, напустился я на деда Мусия.

– Ну, як вы могли так? – говорю ему. – Это же за­служенная артистка, ее миллионы людей знают! А вы «куда ваши батьки смотрят, как вам разводы дают»?! Что за шутки? Я чуть сам из себя не выскочил!

Но дед тут же перешел в контратаку:

– А шо ты за указчик такой?! – сердито спраши­вает. – А як заслуженная, так шо? Пошутить нельзя? Я вчера, может, с самим академиком беседовал! Федьке и Марусе и рта раскрыть не дал, сам об их опыте все рас­сказал. И про семена и про гречиху…

– Да язык без костей, – машу рукой. – Говорить можно.

– Гляди, який ты разумный! – щурит глаза Мусий. – Да если хочешь знать, меня этот самый академик в помощники к себе приглашал! Сказал, шо, если я ему подмогну, мы такие дела сотворим – ахнешь!

– И вы не согласились? – смеюсь.

Я ще покумекаю, – отвечает. – Вот с артистом по­советуюсь, к которому мы едем.

Ну, беда! – думаю я. – Ох, любит прихвастнуть дед! Если и с товарищем Кривцовым он затеет разговор, я ж ничего сегодня не успею сделать. Надо как-то отделы­ваться от него. И тут как раз дед Мусий заметил кнопки на радиоприемнике, вмонтированном в приборный щит автомобиля. Заерзал он от любопытства на месте и спра­шивает у шофера:

– Скажите, будь ласка, зачем вот те пальчики тор­чат? И огоньки поблескивают?

– Это, дедушка… – начал шофер.

Но тут я его толкнул под бок, незаметно моргнул гла­зом и попросил:

– Позвольте, я объясню.

И начал.

– Это, диду, – говорю, – такой хитрый прибор, – и опять толкаю шофера под бок, – это такой прибор, ко­торый называется брехоуловителем. Стоит вам что-нибудь сбрехать и…

– И что?.. – испуганно вскинулся Мусий.

– Засечет он брехню и начнет облучать.

– Как облучать?

– Очень просто, – отвечаю. – Через полчаса, как кто-нибудь скажет неправду, брехоуловитель направляет спе­циальные лучи, и вся одежда брехуна превращается в пыль. И остается он в чем мать родила.

Дед Мусий даже с места своего сорвался.

– Голый? – спрашивает. – Да такого аппарата еще не придумали!

– Как не придумали? – возмущаюсь я. – Вот он, пе­ред вами. Раз придумали телевизор, рентгеновский аппа­рат, придумали прибор, через который в самую темную ночь все кругом видно, почему же не могли брехоулови­тель придумать?

Притих дед Мусий, точно мышь в норке. Сидит, сопит, соображает. Потом спрашивает:

– Э… э… А скажи… скажи, зачем он тут нужен, в ав­томобиле?

Я пожал плечами.

– Неужели не ясно? Собьет машина человека на пе­шеходной дорожке, а шофер отказывается. Вот тут-то брехоуловитель и сработает.

Опять молчит дед, думает. Потом снова подает го­лос, – немощный такой:

– Через полчаса, кажешь, одежда в пыль рассыплется?

– Эге, – подтверждаю. – Если в машине оста­ваться

– Да-а… – вздыхает Мусий. – До чего только не до­думаются люди… Максим, я тут, когда про академика говорил, немного того… Чуть-чуть. И даже не чуть-чуть… А скажи, если потом правду сказать, он назад срабо­тает?

– Нет, – категорически заявляю. – Вот до этого еще не додумались.

Дед Мусий вдруг забеспокоился:

– Товарищ… товарищ шофер, остановите, будь ла­ска, машину.

– Зачем? – страшно удивляюсь я.

– Пойду я лучше по магазинам похожу. Хочу ку­пить бабке Параске платок. Чего мне с тобой ездить?

– Как хотите, – вздыхаю, вроде мне очень жаль с дедом расставаться. – Остановите машину, товарищ шофер.

Проворненько выскочил дед Мусий из машины, по­том говорит мне:

– Заходи, Максим, вечером к нам в гостиницу. Сердце мое так и стиснулось от этих слов. Прийти в гостиницу? Прийти посмотреть на Федино счастье? По­жалуй, стоит. Хочу от Маруси слово услышать и в глаза ее поглядеть.

– Хорошо, диду, приду.

– Только стерегись, – предупреждает меня Му­сий, – чтоб этот радиоприемник не облучил тебя. Больно много ты набрехал сегодня, – и хохочет, старый.

Что ты скажешь! Не удалось деда обхитрить. Ох и дед….

Подался я искать квартиру народного артиста Крив­цова Алексея Филипповича. Еле проталкивается вперед наша «победа» среди машин. Вот, наконец, и дом, в котором народный артист проживает.