Не знаю, как ноги вынесли меня из помещения. И вроде ничего плохого я не сделал, а чувствовал себя прескверно.

Какой-то внутренний голос спросил у меня: «А что ты, Максим Перепелица, сделал, чтобы твой товарищ Илья Самусь хорошо стрелял и не отставал по физподготовке?» – «Так мне же никто не поручал заниматься с ним», – оправдывался я. «А где твоя комсомольская со­весть?» – упрекал тот же голос.

Крепко задумался я. Самусь три года прожил с ма­терью в землянке, когда гитлеровцы в Белоруссии хозяй­ничали. Каждую зиму болел. Сказалась фашистская не­воля на организме Ильи. Нет в нем цепкости, какая сол­дату нужна. А ты, Максим Перепелица, палец о палец не ударил, чтобы помочь Самусю. Мало того, посмеивался еще, когда он мешком болтался на турнике и не мог вы­полнить самого простого упражнения. Надеялся, что ко­мандир со всеми управится, всех научит, а не подумал о том, что и товарищи большую помощь Илье оказать могут.

Заскребло у меня на душе… Не буду подробно расска­зывать, какой был разговор у нас с Ильёй после того, как мать его уехала. Признаюсь только, что не принял Самусь моей помощи. Человек с характером! Говорит:

– Помощь тогда впрок идет, когда она от чистого сердца. А ты, Перепелица, мать мою пожалел. Подумал, что неудобно, мол, – сын Героини Труда, а отстает. По­моги Таскирову, у него тоже нелады со стрельбой. А я и без того выбьюсь в люди…

Вся совесть моя вспенилась от этих слов. Ведь правда, до приезда Марин Федоровны мне не приходило в голову заниматься вместе с Ильёй Самусем Я считал, что «брать на буксир» отстающего товарища можно только по пору­чению командира или комсомольской организации. Но Илья трижды не прав, если думает, что теперь хочу помочь ему не от чистого сердца. А как докажешь ему?… Впрочем, никакими тут словами не убедишь человека. Да суть не в одном Самусе. Ведь Али Таскиров тоже неважно стреляет. Теперь-то уж не буду ждать, пока мне поручат помогать ему.

Казаха Таскирова, по имени Али, знает у нас каждый. Крепкий он парень. До службы в армии табунщиком был. О лошадях может целыми часами рассказывать. Заслу­шаешься!

У них в Казахстане на пастбищах бродят тысячи та­бунов молодых лошадей. Силы нагуливают. Но пока на­берут их, одичают совсем. Как звери делаются, не подсту­пишься к ним. И вот Таскиров был усмирителем диких жеребцов. Очень серьезная профессия!

Скачет Али на лошади наперерез табуну одичавших коней и аркан в руках держит. Наметит самого красивого жеребца и начинает охотиться за ним. Как стрела, несется вперед. А приблизится на нужное расстояние к выбранной «жертве» – приподнимется на стременах и бросает аркан.

Как будто бы собственными глазами вижу эту картину.

Кинет Али аркан вперед и в один миг охватывает шею дикого жеребца. А тот, как тигр, во все стороны мечется. Только держись! Если рука у тебя нетвердая и нет нужной ловкости, увлечет тебя дикий конь куда глаза глядят или из седла стащит.

Но Али Таскиров не такой. Как сожмет твою руку, пальцев потом не расцепишь. Только охаешь от боли, а он улыбается, показывает ровные, белые, как бумага, зубы, щурит чуть раскосые глаза. И если он заарканит коня, будь тот сильным, как ветер, – удержит.

Вначале мчится следом за ним, не дает ему от табуна оторваться. В это время другие табунщики направляют косяк несущихся лошадей к ручью, который впадает в речку Чу. Там в землю целый ряд толстых столбов вко­пан. Поровняется Али со столбом и камнем на землю из седла вываливается. В один миг конец аркана вокруг стол­ба несколько раз обвивает. Жеребец на дыбы, потом на ко­лени падает. И тут на него наваливаются табунщики, не­доуздок надевают. И сколько бы он ни ржал, ни бил копы­тами в землю, Али его не отпустит.

Твердый характер у Таскирова. Упрямый он человек. Только в стрельбе ему не очень везет. Когда промахнется Али на стрельбах, такая грусть бывает написана на его широком, скуластом лице. Кажется, от этого лицо еще бо­лее смуглым делается. И вот диво бывает, что Таскиров стреляет и хорошо, но чаще мажет. Значит, нет у него на­стоящего мастерства в этом деле.

Никаких разговоров о помощи я не заводил с Таскировым. Просто на занятиях и в свободное время начал ближе держаться к нему. И как-то само собой получилось, что вскоре Максим Перепелица и Али Таскиров стали друзь­ями – водой не разольешь. А командир нашего отделения, младший сержант Левада, видит, что это на пользу Али идет, и дает мне разные указания – на одно, на другое обратить внимание: то Таскиров изготавливается вяло, то карабин сваливает или не умеет правильно локти ставить при стрельбе лежа. Сам Левада на занятиях показывает Таскирову, как нужно делать. А я уже слежу потом, идет ли ему на пользу наука.

Однажды Левада понаблюдал в ортоскоп, как целится из карабина Али Таскиров, и сказал ему:

– Встаньте передо мной и смотрите мне в глаза.

Затем вытянул вперед руку кистью вверх и, поставив указательный палец вертикально перед своим лицом, по­требовал:

– Смотрите на палец!

Когда озадаченный Али перевел взгляд на палец Ле­вады, тот вдруг спросил:

– Какой глаз я сейчас закрывал?

– Уй-бай! – изумленно воскликнул Таскиров. – Я, то­варищ командир, на палец смотрел.

– А когда смотрите на прорезь прицела, вы видите, что делается с мушкой, и тем более с мишенью? – снова спросил командир отделения. – Если нет, то обязаны при­учить глаз видеть. Иначе стрелять не научитесь.

– Уй-бай! – восхищался Таскиров.

И есть чем – вот так Левада! Прямо – профессор! Когда жили мы с ним в нашем селе Яблонивке, я и не по­дозревал, что у него такая голова. Ведь верно! Впервые взяв оружие в руки, и я никак не мог приловчиться одно­временно смотреть на прорезь прицела, на мушку и на мишень. Глядишь на одно, другое расплывается, а треть­его совсем не видишь. А тут не только глядеть нужно, но и совмещать, как того стрелковая наука требует. Вот этой болезнью до сих пор страдает Таскиров. А раз недуг изве­стен, побороть его легче.

Во время одного перерыва говорю я Али:

– На следующих стрельбах мы с тобой не промажем. А для этого ежедневную порцию стрелковых тренировок утроим.

Таскиров улыбается и отвечает:

– Максим – хорош товарищ; по-нашему – жолдас. Спасибо тебе. С Максимом Али будет красиво стре­лять…

– Может, и меня в компанию возьмете? – вдруг по­слышался рядом голос Ильи Самуся.

От неожиданности я даже не тем концом папиросу в губы сунул. Товарищи смеялись, а я крепко пожимал Самусю руку.

Много времени прошло с тех пор. В отделении давно привыкли к тому, что раз отсутствует в расположении роты Перепелица, значит – не ищи ни Самуся, ни Таски­рова. Наверняка все вместе в спортивном городке нахо­дятся (конечно, с ведома командира отделения). Да и в часы самоподготовки занимаемся мы только за одним сто­лом.

И вот этот вчерашний воскресный день. Никогда его не забуду.

От нашего лагеря до города недалеко. Было решено в воскресенье коллективно отправиться в театр. Строем дви­нулись мы в путь.

День был на исходе. На улицах города полно людей. Известно – воскресенье. А строй по асфальту так печа­тает шаг, что дух захватывает. Рядом с командиром роты старшим лейтенантом Куприяновым и командирами взво­дов идут молодые отличники. Я думаю, никто не удивится тому, что в числе их – Илья Самусь и Али Таскиров… Ра­достно мне!

Барабан впереди роты точно подтверждает мои мысли;

Ему вторит скрип сапог и гул асфальта под их ударами. На нашем пути на перекрестках зажигается зеленый свет светофора. Замирает движение. Пешеходы стоят на тро­туарах и любуются молодцеватым видом солдат. Каждый вспоминает сейчас о своем сыне, брате, муже или люби­мом, которые, как и мы, несут службу в рядах Советской Армии. Поневоле грудь колесом становится, а голова еще выше поднимается. А улыбок! Столько я еще никогда не видел. Нам улыбаются с тротуаров, из трамваев, улыба­ются шоферы машин и постовые милиционеры, продав­щицы мороженого и молодые мамаши с карапузами на руках. Девушки машут руками…