Портрет…
В Нижнем Новгороде, еще в первые дни их знакомства, Шевченко рисовал Марию Александровну и Нину и портреты их закончил (запись от 4 ноября 1857 года — лучшее тому подтверждение). Ныне эти произведения неизвестны; работы никогда не репродуцировались.
Но писала Дорохова не об этих портретах или одном из двух. Наверняка не о них: продажа их могла дать слишком небольшую сумму, чтобы, огорченная неудачей, она испытала «отчаяние». Только изображение значительного, знаменитого лица, к тому же выполненное фундаментально (например, в масле), давало основание рассчитывать на покупателя «солидного», что в данном случае и требовалось. (Уж если «последней надеждой» являлся Строганов, то речь шла и впрямь не о случайном покупателе, а о человеке богатом, щедром.)
Что за портрет?..
Если нижегородские — Дороховой и Нины — исключаются (а доводы свои я полагаю убедительными), то разговор может идти об одном из произведений портретного жанра, созданном Шевченко уже в Петербурге.
Портреты «заказные» во внимание приняты быть не могут — их оплачивали и получали те, кого художник писал; распоряжаться ими он волен не был.
О портретах лиц известных, почитаемых, даже высокопоставленных, которые заинтересовали бы «крупных» покупателей, говорить не приходится, поскольку они учтены с завидной полнотой.
Значит… автопортрет?
На академической художественной выставке 1860 года экспонировалось несколько его работ. Василий Федорович Тимм, художник и издатель, писал:
«Известный малороссийский поэт Т. Г. Шевченко выставил… свой собственный портрет, написанный масляными красками. Мы слышали, что художник предназначил этот портрет для розыгрыша в лотерею, сбор с которой он определил на издание дешевой малороссийской азбуки. От всей души желаем, чтобы этот слух оказался справедливым и чтобы предприятие Т. Г. Шевченко сопровождалось полным успехом»[7].
Выставленный автопортрет был тут же, по совету Ф. П. Толстого, куплен великой княгиней Еленой Павловной. Сохранилось уведомление:
«Господин Шевченко приглашается пожаловать в канцелярию государыни великой княгини Елены Павловны в Михайловском дворце в пятницу 25 сего ноября от 11 до 2-х часов для получения денег, следующих за купленный ее императорским высочествам портрет.
23 ноября 1860 года».
Портрет был оценен в двести рублей. Невысокая плата за популярность, которую именитая покупательница надеялась таким путем снискать…
Но для целей, о которых писал Тимм, предназначался не этот, купленный великой княгиней.
Для лотереи впоследствии Шевченко сделал авторскую копию; она стала одной из последних его работ. Счастливый билет достался архитектору А. И. Резанову, который подарил свой выигрыш Василию Матвеевичу Лазаревскому — представителю семьи давних и искренних друзей поэта. Вырученные деньги — тоже двести — на этот раз пошли на издание, распространение «Азбуки».
Портретом, о котором писала Дорохова, был, вероятнее всего, именно тот оригинал, который купила великая княгиня. Продажа его оказалась делом трудным, тянулось оно долго. Деньги, во всяком случае, художник получил уже через месяц (или более) после того, как свадьба дочери декабриста состоялась.
Замышляя лотерею, он не мог объявить о ее истинном назначении: не только потому, что требовалось указать имя дочери Пущина — просто назвать «стесненную в средствах» невесту, доставив неприятное и ей, и жениху.
Своим поступком Тарас Григорьевич как бы благословлял декабристскую сироту Нину на жизнь жены и матери, на светлую и добрую дорогу.
Анна Ивановна Пущина в октябре 1860 года вышла замуж за Анатолия Александровича Палибина.
Они жили в Нижнем Новгороде.
«Мне осталось еще прослужить два года… до моего полупансиона… — писала Мария Александровна Е. П. Оболенскому. — И конечно эти деньги пойдут моим Анатолию и Нине и я в придачу: нянчить их малюток и умереть у них на руках. Я не дождусь этого счастья, не доживу до отставки».
Дорохову радует то, что молодые «живут друг для друга, как голубь с голубкой», что «Нина наша — редкая жена»[8].
Их дом по-прежнему открыт для хороших людей. П. В. Шумахер подарил Аннушке свою фотографию, сопроводив ее стихотворным обращением:
Желал бы очень посмотреть я,
Как вы, прабабушка, семидесяти лет,
На рубеже двадцатого столетья
С немою грустию возьмете мой портрет…
И если на него с улыбкой детской глядя,
Ваш баловень, любимый внук
Вас спросит: бабушка, кто этот толстый дядя?
Скажите — это был мой друг
[9].
Как и раньше, к Дороховой стекались все известия о декабристах. Стекались потому, что она спрашивала о них, интересовалась их судьбою. «Ради бога, напишите про наших…» — обращалась она к тому же Оболенскому.
И снова — о Нине. 14 июня 1862 г. Дорохова писала Фонвизиной:
«Я живу ожиданием… жду разрешения моей Нины…»
В письме какая-то тревога. Неосознанная, подспудная…
В начале 1863-го, на двадцать первом году жизни, Аннушки-Нины не стало. Горе же Дороховой представит любой.
«Смерть Нины меня согнула не только до земли, но я боюсь, чтобы не пригнула меня даже в преисподнюю, — пишет она друзьям. — Я что-то не умею молиться, так тяжко, что мочи нет. Я так ее любила. Она была так молода, так счастлива…»
Мария Александровна оплакивает свою воспитанницу, а мысли ее уже о Наташе.
Это о дочери Нины.
«И бедная Наташа меня не утешает…»
А все же есть о ком и о чем заботиться. Значит, надо жить!
…Прожила она недолго — умерла в 1867-м…
* * *
Мне хочется узнать о них больше.
О Дороховой. Ее приемной дочери. Их доме, в котором запросто бывал Шевченко.
О судьбе портретов «нижегородских декабристок».
Передо мною письма из Исторического музея, из Пушкинского Дома, из Центрального Государственного архива Октябрьской революции, из Отдела рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина, из музеев Киева и Горького — ответы на посланные туда запросы об этих самых портретах.
Проверены десятки фондов — Шаховских, Болконских, Якушкиных, Фонвизиных, многих других. Обследованы экспозиции и запасники — тоже многие.
«Нет…» «Не найдено…» «Пока не обнаружено…»
Пока! Такая формулировка устраивает меня. Портреты были. Где-то, возможно, они есть. Их надо найти.
Не отысканы шевченковские письма к Дороховой и Пущиной.
Не прочтены — потому что не найдены — семейные бумаги, не исключено даже, что дневники, в которых могла идти речь о поэте-друге.
Относящееся к Марии Александровне и ее близким — все решительно, до малейших деталей — нас интересует, нам дорого.
Владимир Кандалов, Александр Черепанов
МУДРОСТЬ СТАРЫХ ПИСЕМ
В сутолоке бегущих дней мы часто упускаем важное, порой — неповторимое. Потом, как старики говорили, близок локоть, да не укусишь… Мы не ведем регулярно дневников, не особенно любим писать письма, наловчились в праздники поздравлять родных и друзей открытками, а в случае нужды предпочитаем телефонные разговоры и телеграммы. А зря! Обеднели… Ленивыми стали, хотя немало суетимся каждодневно. Но такая «деятельная жизнь» часто выступает как оборотная сторона обломовской лени.
