— Почему?

— Неожиданно получилось. Вдруг ни с того ни с сего: собираюсь, говорит, жену в дом привести.

— Наши парни хотят быть самостоятельными, — засмеялся Чекан. — А невеста хоть недурна собой?

— Совсем не дурна. И умом толковая. Один изъян — это дед!

— Неужели он жив еще?

— Час тому назад я виделся с ним. К дочери зачем-то приехал.

— Ну и как же беседа прошла?

— А ничего! Я опасался — не закипело бы сердце…

— Удалось сдержаться?

— Как-то все само собой обошлось. Сегодняшнему Гурлеву не о чем разговаривать с прежним Согриным.

— Это, мне кажется, правильная мысль, Павел Иваныч, — поддержал Чекан. — Живые мертвых не судят! Живой думает о живом. Но и ребятам своим мы не судьи. Чего мы хотим для них?

— Всего, что есть хорошего в мире!

— Так очень ли важно при этом регулировать их любовь? Кого можно любить, а кого-то нельзя.

— Спешат!

— Им все же виднее. Лишь бы людьми остались.

— Вот я Володьке и говорил: не потянет ли его Татьяна в сторону от главной дороги? Согрин ее все же приманивает к себе мелкими подачками: золотыми колечками, часиками, разными побрякушками. И наследство не малое ей же оставит, нажитое за чужой счет. Приятно ли сознавать, что мой сын тем же наследством станет пользоваться?

Подходили уже к дому Гурлева, когда позади услышали топот. Кто-то бежал следом. У калитки Гурлев попридержал Федора Тимофеевича, остановился сам.

— Вот оказия! Еще кому-то понадобилось…

Запыхавшись, подбежала соседка Крюковых Маремьяна, женщина ко всяким бедам участливая.

— Варька умирает… Анфиса Павловна послала к тебе!

— С чего вдруг? — тревожно спросил Гурлев.

— Разродиться не может… машину надо, в Калмацкую больницу везти!

— Растрясет на моем «газике»!

— Может, я увезу на «Волге»? — предложил Чекан.

— Обожди, Федор Тимофеич, — сказал Гурлев. — Иди пока в дом, а я схожу к Крюковым, проясню!

Но Чекан не отстал и пошел вместе с ним.

Везде в домах светились огни. Вдалеке за озером вспыхивали зарницы. Неуверенно выглянул из-за тучки тонкий серпик луны и закрылся снова.

— Плохо, что самого Ивана сейчас нет дома, — озабоченно сказал Гурлев. — Я его с горючим в поле послал. Пусть бы сам побегал и узнал, как жену расстраивать в ее положении…

В оградке у Крюковых несколько соседок, собравшись в кучку, вполголоса судачили. В доме слышался стон. Анфиса Павловна, расстроенная, вся в слезах, встретила Гурлева в сенцах.

— Я ничем уже помочь не могу, Павел Иваныч, — доложила она, вытирая халатом глаза. — Плохо Варваре. Боюсь, не выживет!

— А в Калмацкое можно везти?

— Тоже боюсь! Не довезем.

Допытавшись у Анфисы Павловны, почему именно Варвара не может разродиться, Чекан вспомнил, что в таких случаях из города посылают санитарный вертолет со специалистом или же саму роженицу доставляют в городскую больницу, в отделение, которым заведует Аганя. А позвонить ей отсюда не составляло труда.

— Час или два Варвара еще продержится? — спросил он у Анфисы Павловны.

— Попробую продержать, — ответила та.

В правлении Гурлев долго стучал пальцем по рычажку телефона, пока районная телефонистка наконец отозвалась.

— Гурлев говорит из Малого Брода, — крикнул он в трубку. — Соедини меня с городом. Как это занято? Сначала спала на дежурстве, а теперь уже линия занята! Разъедини и дай мне по срочному заказу! И так не можешь? Тогда дай «молнию»! Слышишь, «молнию» дай! И этак не можешь? Почему? Секретарь райкома разговаривает. Ладно, присоедини меня к его телефону. Нельзя? Соедини, говорю! Ясно! — Он обождал немного, затем спросил ровнее: — Это вы, Петр Григорьевич? Я Гурлев. Извините, оборвал ваш разговор. Беда у нас. Женщина может умереть. Минуты нельзя терять. Ну, спасибо! — И, приложив ладонь к трубке еще раз, повторил: — Давай срочную, девушка!

Чекан взял у него трубку и назвал телефонистке сначала служебный телефон Агани. Ее в родильном отделении уже не нашли: ушла домой. По квартирному она ответила сама:

— Это ты, Федя?

— Я, но у меня к тебе срочное дело, — сказал Чекан. — Тут молодая женщина разродиться не может. Как быть?

— Но я же по телефону помочь не могу, — огорченно прозвучал ее голос. — Разве тебе непонятно?

— Ты посоветуй, как быть? Возле роженицы дежурит фельдшер, но считает ее безнадежной. Еще часа два-три — и конец! Вы же посылаете вертолет…

— Одна акушерка тоже вряд ли поможет. Возможно, понадобится хирургическое вмешательство. А лететь сейчас некому. Все заняты.

— Прилетай сама, — решительно попросил Чекан. — Можешь?

— Боюсь! Меня в воздухе всегда укачивает…

— Вызови такси!

— Ну хорошо! — согласилась Аганя. — Что-нибудь я придумаю. Только мне надо собраться, взять все необходимое!

Положив трубку на место, Федор Тимофеевич облегченно вздохнул.

— Примчится! Она у меня такая!

— Прежде в таких случаях баушки управлялись, — словно пожалел Гурлев. — Баню натопят, положат бабу на полок, живот ей направят…

— Так погибало много.

— Вот теперь и выбирай: то ли в первую очередь Дом культуры, универмаг и дома строить, то ли свою больницу. Население в Малом Броде растет, а фельдшер Анфиса Павловна может оказать лишь первую помощь. Прямо позарез нужны врачи. Но мы ведь еще не такие богатые, чтобы в один год все построить.

— Давай за больницу сначала возьмемся.

— А молодежь как в селе удержать? Люди семейные и пожилые вечером охотно у телевизоров посидят, им женихаться уже не нужно. Одним свежим деревенским воздухом и поучением следовать примеру родителей ни парней, ни девок не остановишь.

Гурлев опять ушел к Крюковым, а Чекан еще раз позвонил в город, к себе на квартиру. Сначала телефон не отвечал, наконец, послышался голос Виктора. Он сказал, что провожал мать. Аганя все же решилась лететь на вертолете и взяла с собой акушерку.

Чекан вывел «Волгу» из-под навеса и выехал на улицу встречать жену. Прошло, вероятно, минут сорок, а может, больше, когда в темном небе послышался грохот мотора и показались бортовые огни. Вертолет сделал над селом небольшой круг, выбирая место для посадки, затем стал медленно опускаться на бывшую церковную площадь.

— Вот увиделись снова, — пошутила Аганя, прислонясь и заглянув в лицо мужу. — А говоришь, редко видимся! Если бы не ты позвал, не насмелилась бы. Вверху темно, где-то играют всполохи, а земли не видно. Очень страшно. К больной отсюда далеко?

— Почти рядом. На соседней улице, — сказал Чекан, садясь за руль.

— Тогда мигом доставь…

У калитки Крюковых Аганя и акушерка, совсем еще молодая девушка, быстро вышли из машины и почти бегом направились в дом. На крыльце их встретил Гурлев. Аганя на ходу поздоровалась с ним и закрыла за собой дверь. Варвара исходила криком, а некоторое время спустя начала успокаиваться, и через открытую створку окна стал слышен ровный, добрый голос Агани: «Ну, вот и хорошо, милая! Чуть-чуть еще потерпи! Сейчас мы сделаем все, как надо! Вот так! Вот так! Какая ты молодец!».

Страх за жизнь молодой женщины отошел.

— А ведь твоя, Федор Тимофеевич, Аганя все та же, что и была, — стараясь говорить негромко, похвалил Гурлев. — Помнишь, как она Сашку Окунева отхаживала? С рождения, что ли, это заложено в ней?

— Женщины понимают чужую боль лучше нас, — вспомнив утренний разговор с женой, ответил Чекан. — Пока мы постигаем умом, они своим чувством и, наверно, каким-то особым зрением успевают опередить. Вот ты еще колеблешься: брать ли Татьяну в семью? А спросить бы об этом Дарью?

Гурлев не возразил и молча прошелся от крыльца до калитки. Чекан закурил. То ли тревогой и ожиданием чего-то неизвестного, то ли сгустившимся мраком и свежим ветром с озера эта ночь напомнила прежние предосенние ночи здесь. И от этого стало вдруг грустно. Затем в мир ворвался крик ребенка, негодующий, требующий, а голос Агани сказал ему ласково: «Ну, вот мы и родились!»

Каждый вечер приходила Танюшка в тополиную рощицу под угором. Пряный запах и непрерывный шум молодых деревьев, по вершинкам которых гуляли ветры, а за опушкой хлестался прибой о песчаный берег, будоражили ее степную кровь. И замирала она в трепетном ожидании почти до беспамятства, когда приходил Володя, до боли сжимал плечи и целовал. А потом они садились на лавочку, еще ранней весной поставленную здесь Володей, и молча смотрели, как за озером догорает вечерняя заря, как вспыхивают и гаснут в темном небе звезды и как неяркий, мглистый свет куда-то далеко-далеко опустившегося солнца, по ту сторону земли, медленно сочится по горизонту к восходу. Иногда они забывались, опьянев от молодости, от неуемной силы, и весь мир будто заслонялся от них. От жажды обсыхали губы, глохли уши, бесконечно сладким казалось страдание. Так она любила своего любимого, и если бы он однажды не пришел к ней, отказался, то бросилась бы с плотка в воду. Но Володя ее любил не меньше. Таня это видела, понимала и чувствовала, только вел он себя чуть сдержаннее, чуть разумнее, как должно мужчине.