— Ох, Ахмет! Даже не верится: будто я снова родилась. Или из темницы вышла. Небо-то какое большущее…

— Небо большой. Земля большой. Людям вся нада. На большой жисть-та народ пошел. Один я, такой ват ма-а-а-ленький, как мизинчик, жисть прожил узкий, ни смелый. Ты молодой, Аганька. Замуж пойдешь, добрый парень найдется, худой жизнь кончаешь. Ахмет как быть? Старухам кормить надо, чай добывать, а силам из тела ушел, одна болизни остался.

— Ты собирался в сельсовет пойти с жалобой.

— Под горячка сказал-та, — понизил голос Ахмет, поглядывая на дверь в сенцы. — Не пойду, навирна.

— Это почему же ты не пойдешь?

— Булна боязна. Совесть тащит: айда, Ахмет, ступай сельсоветам, не молчи, нельзя правдам прятать! Зато страх держит…

Аганя не поняла его недомолвок. Скинув тягостное ярмо и гнетущее одиночество, она поверила в себя, в возможность близкого счастья. Это Федор Чекан как будто все время был с нею рядом, подсказывал ей слова, руководил всеми ее поступками. Она хотела стать в уровень с ним, такой же решительной, сильной и так же заслужить у людей уважение.

— Мы, Ахмет, пойдем в сельсовет вместе! Проводим масленку и пойдем. Если боишься, говорить буду я. Почему мы должны дарить свое заработанное?

— Не можно, Аганька! — перешел на шепот Ахмет. — Сам виноват я. На мельница-та ящик возил. Евтейка ящик на возам под мешки клал, Ахмет передал…

Аганя видела ящик с винтовками, найденными в кладовой. Признание Ахмета ее озадачило.

— Неужто еще оружие?

— На винтовкам не похож был! Короткий ящик-та, пузатый, Евтей баял: железки-де на турбинам…

— Железки или не железки, об этом надо сказать.

— А ты сабсем взрослый девкам стал! — похвалил тот, вздыхая. — За одна неделям вырос-та! Давно бы так! Хорошо своя ум иметь! За себя постоять. Ишь опять какой у тебя, Аганька, лицо стал румяный, баской! Глазам-то какой ясный, живой.

— Потому, что хорошие люди есть…

— Как им не быть-та! За ворота выйди: везде есть!..

Аганя условилась с ним, что он еще останется и переночует в малой избе, а пойдут они в сельский Совет вместе и вместе же оба покинут двор. Сама она решила попроситься ночевать к Катьке Пановой.

Ночью они лежали у Катьки в избе на полатях и долго шептались, опасаясь строгости Василисы.

— Так это же и есть любовь, — уверяла Катька, опыту которой Аганя вполне доверялась. — Тебе охота о нем думать. Тебе хорошо, если он прикоснется. Ты видишь его во сне. И в чем же ты еще сомневаешься?

— В себе! Буду ли я-то достойна?

— Ты думаешь, он красивше найдет?

— По уму и по характеру чтобы мне от него далеко не стоять, — говорила Аганя. — Все с ним вместе. Пополам. Горе и радость. Войти в его жизнь навсегда…

— Очень много ты хочешь, — упрекнула Катька. — Если надо ему, так пусть любит, какая ты есть!

Неудачи одна за другой обрушивались на Согрина. На пути из города у передней подводы порвались ременные гужи, конь на ходу выпрягся, и пришлось посреди поля на холодном ветру вязать временные гужи из веревки.

А гибель Евтея Лукича, обыски и арест мельника Чернова поразили, словно потолок в доме обрушился.

И не поверил бы сразу, но рассказал об этом встреченный у околицы села Саломатов. Человек свой. Надежный. Врать не станет. А сам он узнал от Акима Окурыша, как того Барышев с подводы сбросил и куда-то скрылся. Лишь тем остался доволен Согрин, что Гурлев и милиционер со следа сбились и после поисков вернулись с пустыми руками. «Значит, не додумались заглянуть в избушку у Чайного озерка, — помалу успокаиваясь, решил он. — Сумел Барышев их запутать!»

Пока приказчик разгружал товары с подвод к себе на склад, Согрин зашел погреться в правление сельпо. Увидев его, Холяков тотчас же встал навстречу, отозвал в сторону.

— Слыхал уже, Прокопий Екимыч?

— Об чем? — сделал непонимающий вид Согрин.

— Про Лукича-то!

— Да так, краешком уха, сейчас по дороге чуток донеслось. Доигрался Евтей со своим-то характером.

— Суть не в том, Прокопий Екимыч! Пашку-то Барышева все-таки жаль. Его ищут, как поджигателя и погромщика. Пропадет мужик безо всякой вины. Поначалу, когда мне Евтей Лукич сказал про него: дескать, Пашка сюда с неба свалился, объявился живой, я тоже было подумал, не он ли, мол, на полях пакостит? Ну, а в следующий раз Евтей Лукич уже подробнее пояснил: Пашка-де мирно себя ведет, но скрывается покуда и боится домой прийти, потому что Ульяна с другим мужем живет, но более всего опасается: могут-де посадить в тюрьму за добровольный уход с Колчаком.

— Ты чем бы помог ему? — стараясь не выказывать подозрений, спросил Согрин. — Чтобы он теперь добровольно в тюрьму пошел?

— Если бы с повинной головой сам явился, так, может, за Колчака судить-то не стали бы! И уж доказал бы как-нибудь, что к поджогам суслонов и к обозу он не причастен. Мы с ним однокашниками когда-то были, вдобавок происходит он не из чуждого класса, так я решился бы за него слово замолвить. Вот и хотелось мне его повидать, по-доброму с ним обсудить его положение и совет мужику подать. А теперь, видишь сам, как положения-то осложнилась. Где сыскать? Как с ним перемолвиться?

— Не знаю и знать не хочу, — отрезал Согрин. — Мне своих забот хватит, без Пашки! Не ходил бы с Колчаком, так не пришлось бы теперь в бегах находиться. А ты уверен, что не он пакостил?

— Да как это против своих же земляков на такое решиться? Если после стольких лет сюда вернулся, то, наверно, рассчитывал остаться жить.

— Как поймают, так все, что было, чего не было, припечатают!

— Вот и надо ему помочь, — настойчиво подступил Холяков. — Я за это возьмусь, лишь бы встретиться как-то.

— Ну, а со мной ты к чему такую речь ведешь, Кузьма Саверьяныч? — вроде не понимая, спросил Согрин. — Ищи его, коли охота есть!

— Мне он может сразу-то не довериться! Все ж таки партейный я. Скорей к богатым хозяевам может качнуться. Поспрошай, Прокопий Екимыч, свояков и знакомых, окажи влияние.

— Не откажусь, коли к слову придется.

Зато выезжая от склада сельпо на порожних подводах к себе во двор, мрачно подумал: «Хитришь, Кузьма! Не шибко умело яму копаешь! Опасную игру затеял со мной. Окромя тебя, некому было выдать милиции Барышева. Евтей и Чернов — не доносчики. Зинаида скорей бы свой язык откусила, чем хоть полслова сказала. Зря залез не в свои сани, Кузьма! Сироты останутся. Чтоб дальше-то не копал!»

Ночью напала бессонница. Аграфена Митревна храпела на перине, сладко постанывала, а Согрин в потемках сидел у окна в горнице Я снова все передумывал. «Дорогую плату стребую с тебя, Холяков, за то, что сорвалось мое дело, — решил он уже окончательно. — Виноватый ты, нет ли, но счет на оплату тебе предъявлю!»

С рассветом на порожних дровнях поехал в поле. Батраку велел убирать из конюшни и пригонов навоз, сам собрался за сеном. Стога стояли у Чайного озерка, а примерно с версту от них была загородка Гурлева, где в полевой избушке было назначено Барышеву скрыться в случае любой неудачи.

После обильного снегопада погода прояснилась, красное солнышко в морозной синеве скупо отдавало свет, на сугробах лежали длинные тени когтистых, осыпанных куржаком лесов.

Согрин оставил впряженную в дровни лошадь у стога, распустив на хомуте супонь, чтобы она могла покормиться сеном. Путь до загороди на поле Гурлева проделал пешком, через нетореную снежную целину.

В загороди из очага полевой избушки струился дымок.

«Тут Барышев, никуда не девался, — подумал Согрин и слегка свистнул. — Не пальнул бы в меня невзначай».

— Так и живу здеся: один глаз спит, другой сторожит, — сказал Барышев, открывая двери. — Постоянно округу просматриваю. Мало ли…

— Тут-то ты осторожничаешь, — выругался Согрин. — Но какие черти понесли тебя в Малый Брод? Зачем снова шуму наделал?

— Нужда заставила.

— Да при любой нужде глубже прятаться надо!

— Из Калмацкого удалось уйти хорошо, — подавляя кашель, завалился на нары Барышев и, кутаясь в боркован, ответил: — Бог, видно, помог мне, на двор захотелось посреди ночи. Оделся я, обулся, вышел в пригон и слышу вдруг тихий говор. С огорода два милиционера лезут. Я успел все же в пригоне за корову лечь, дождался, пока они в дом вошли, а потом огородом же и ушел. Петро Евдокеич встретил вроде приветливо, велел бабе баню истопить, переодеть меня. Ну, а когда узнал, что милиция гонится, оставаться у него не велел. Мы с ним условились в Малом Броде повстречаться. В старой избе Половнина, где никто не живет. Я побанился, поужинал и сразу следом за Черновым направился. Он обещался у Окунева-то не загащиваться и доставить меня куда-то в лес, а не явился. Дождался я утра. Тут мимо избы, по дороге, две бабы прошли. Во весь голос судачили про гибель Лукича и про то, что мельник попался. Пришлось самому решать, как спасаться…