— Какую мне надо, ту родители не признают. Он имени не назвал.
— А я знаю ее! — засмеялся Чекан. — Это Катька Панова.
Еще осенью как-то при ранних сумерках Чекан встречал их в глухом переулке. Они жались за угол амбара, держась за руки. Одетая в шерстяной пониток, плотно облегающий ее тонкую фигурку, в легком полушалке, сдвинутом на затылок (целовались, наверно), Катька сразу запомнилась.
— Так что же: девушку любишь, а в комсомол не зовешь и даже на вечер танцев в клуб не приводишь? — упрекнул Чекан.
— Ха! — усмехнулся Серега. — Катьку уговорить почти невозможно, а попробуй-ко ее мать, Василису, убедить? Она такого задаст.
— А если мы с тобой вместе возьмемся!
— Дома, что ли, у нее побывать? Не получится. Вытурит Василиса!
— На посиделки сходим. Катька бывает там?
— Еще бы! Теперь зима, только на вечерках встретиться можно. В нашем околотке они собираются у Дарьи в избе. После Согрина никто ее в работницы не берет, так она уговорилась с девками, те ей за беспокойство понемножку платят: то яичками, то зерном, чего удается из дому взять.
— Так пойдем!
— Нельзя! — решительно отрезал Серега. — Мы с предрассудками боремся. Если я соблазнюсь, а мои ребята узнают, так уважать перестанут…
Сама же Катька Панова и помогла побывать на вечерке. Опять она кружила парню голову, стоя с ним в обнимку за тем же углом амбара. Серега смутился, зато Катька намеренно еще ближе прильнула к нему и стрельнула взглядом. Глаза у нее оказались крупные, под длинными ресницами, с тронутыми сиреневым светом зрачками.
— Матери скажу про тебя! — шутливо пригрозил пальцем Чекан. — Выпусти парня…
— А вот и не отпущу, — смело сказала Катька. — Позавидуй!
— Мне уж давно завидно.
— Обзаведись! На тебя любая посмотрит. К нам на вечерки пришел бы.
— Серега не ведет, сам дороги не знаю, — все в том же шутливом тоне ответил Чекан. — Боится он: тебя у него отобью!
— Ну, уж нет! — звонко засмеялась Катька. — Его я даже на десяток таких, вроде тебя, не сменяю! Ты, может, хороший, а он лучше всех. Только плохо мне с ним. Вот так по-за углам видимся. На вечерках все девки с парнями, одна я, как солдатка. Сговори его, а я тебе за то кисет кружевной подарю! И приходите! Да с гармонью. Бают, ты на гармошке играешь всяко…
На вечерки в избу Дарьи Серега все-таки не решился, отрядив для охраны Чекана Афоньку. Добродушный верзила, кудлатый, всегда при любом морозе с открытой грудью. Афонька был верным товарищем.
Проявление всякой безнравственности в деревенском быту было для Чекана уже не в диковинку. И о вечерках, где парни и девки проводили долгие зимние ночи, он также был немало наслышан. А все-таки первобытная дикость, немыслимая обнаженность любви, животная страсть его поразили.
Покосившаяся изба Дарьи, без ограды, с одним приткнутым сбоку сараем для коровы, стояла между сугробами, на отшибе от других дворов.
Возле крыльца двое пьяных парней драли друг друга за волосы, еще двое ломились в сенцы, бухая в закрытую дверь здоровенным поленом.
Афонька разогнал их и давнул дверь плечом. В сенцах и в избе ему снова пришлось применить силу, чтобы протолкаться вперед и провести за собой избача.
На божнице, в переднем углу, рядом с темной иконой, слабо светилось желтое пламя керосиновой лампы без стекла.
В полутьме вдоль лавки сидели девки в оборчатых юбках и кофтах, пряли пряжу и пели во весь голос, успевая наматывать крученые нити на веретена и отвечать на поцелуи своих парней. Под божницей мясистая девка легонько повизгивала, подергивая плечами. У нее на коленях торчал потный ухажер.
Запевала Катька. Голос у нее, густой, на низких нотах, звучал раздольно, перешибая гогот парней, матерщину, посвистыванья, топот ног. Девки подхватывали ее частушки, насмехались:
Я вечер вечеровала
С миленьким за уголком.
Напиталась моя душенька
Вином и табаком.
А парни вступали вслед за ними и похвалялись:
Я ли, я ли не работал!
Я ли не старался!
За работу тятька бил,
За гульбу гармонь купил.
Рядом с Катькой Чекан приметил очень красивую чернявую девушку. Со своими подругами была она не схожа ни в чем. Сидела без прялки, молча грызла семечки и как будто даже не замечала, как сын лавочника Алеха Ергашов ладился к ней, пытаясь обнять.
Афонька вытолкал Чекана наперед себя, подперев спиной жаркую толпу парней, которая еще только жаждала любовных утех.
— А, пришел-таки! — обрадовалась Катька и начала отпихивать Алеху, чтобы усадить Чекана между собой, и подругой. — Серегу-то пошто не привел?
— Стесняется, — усмехнулся Чекан.
— Не хочет!
— Значит, не хочет.
— Вот богу не молитесь, а вера в вас есть. И что это такая вера негодная — вечерок чураться? Зато тут шляются…
Она повернулась вбок и пихнула Алеху обеими руками в грудь.
— Брысь же ты, шалопутный!
И сказала подруге:
— Аганька, дай ему по губам, скорее отстанет! Ишь, кот! Только и знает лизать сметану из чужого горшка!
В избе вдруг стало тихо. Потный, очумелый ухажер сполз с девичьих коленей, заозирался. Его девка спешно поправила кофту, наполовину расстегнутую. С печи, поверх матицы, выглянула сама Дарья, дремавшая там в тепле.
Чекан сообразил: это его появление встревожило всех. «Гликось, избач тута!» — зашептались девки. «Разгонять, наверно, явился!» — тихо произнес кто-то из парней. «А пусть спробует разогнать!» — погрозился другой.
— Эй, что там за шепотки про избача? — спросил Чекан, приподнимаясь со скамейки и вглядываясь в настороженные лица. — Или уж попросту нельзя заходить?
— Так ты же партейный! — мощно прогудела с печи Дарья. — От того и смутно. Вся тутошняя головка без заделья во двор пяткой не ступит.
— Значит, и я имею заделье.
Чекан ответил весело, добродушно, а Катька снова усадила его рядом и отчеканила во весь голос:
— Дарья, ты в кем не сумлевайся! Он подобру здеся. Я его позвала. А вы, девки, перестаньте-ко пялиться! Избач смирный. Но ты пошто, избач, без гармони?
— На квартиру зайти не успел, — соврал Чекан, — рассчитывал от ваших гармонистов попользоваться. Эй, Алеха, дай твою гармонь на часок.
— Катись прочь! — ругнулся тот, привыкший кобениться перед девками и парнями.
— Так ты тоже катись! — яро оборвала его Катька. — Не надейся, здеся тебе не поддует ни с какой стороны.
— Не шуми, конопатая! — приосанился Алеха, вздернув редкие усики.
— Я конопатая? Ах ты!
Катька огрела его по голове веретеном, девки зашумели, парни их поддержали — обзывать девушку, даже если она полезла в драку, не полагалось.
Ой, пимы мои, пимы!
Рваны голенищи.
Отгуляли богачи —
Загуляли нищи!
Катька, притопывая, пропела эту частушку прямо в лицо Алехи, все вокруг него засмеялись, он попятился под полати.
— Очень жаль, — огорчился Чекан. — Не захватил гармошку. Поплясали бы.
— Мы и без нее обойдемся, — задорно отозвалась Катька. — Аганя, бери гостя себе в кавалеры, покажем ему нашу «Ланцею»…
Этот стародавний танец, вихревой, вроде кадрили, исполнять в тесноте было немыслимо, но она схватила от устья печи железную заслонку и ударила по ней всей пятерней.
Звон заслонки в ритме, в стремительном беге всколыхнул примолкших вечерошников: послышалось сначала легкое притопывание каблуками, потом все громче и громче, наконец девки бросили прялки, отдались во власть парней и те, почти не сходя с места, ударились с ними в пляс.
Подруга Катьки тоже встала с лавки, протянула руку Чекану.
